— Ты… обещай мне знаешь что?
— Что, Эсси?
— Что… не оставишь меня тут. Я хочу в лес. Там… тихо.
— Я отнесу тебя в лес, Эсси. Обещаю.
— Тогда… хорошо.
Она успокоено закрыла глаза, потом вдруг открыла их опять.
— Лютик, хочешь я тебе скажу что-то… чего никогда не говорила. Но теперь можно.
Она поманила его слабой рукой, и он нагнулся, приложив ухо к его губам. Даже сейчас, среди больничной вони, в густом духе испражнений и хлорной извести, он различил легкий аромат вербены.
— Да, Эсси?
— Эта твоя шапочка с пером… она чудовищна.
Потом она закрыла глаза и больше их не открывала.
«Лютик пронес ее на руках между сжигаемыми на кострах трупами и похоронил далеко от города, в лесу, одинокую и спокойную, а вместе с ней, как она и просила, две вещи — ее лютню и ее голубую жемчужину»
* * *
Неподалеку от холмика со свежеуложенным дерном и кустиком нарциссов, желтеющих в изголовье, Лютик, сидя на поваленном дереве, вскрывал ножом запечатанное письмо.
Дорогой сын! Мама еще бодрится, но очень хочет тебя видеть. После того, как Карлос погиб на ривских полях, она боится, что останется одна — бродячая жизнь, которую ты ведешь, очень ее тревожит. К тому же, хотя ты и уверяешь, что скрываешь свое настоящее имя, она боится, что твое занятие так или иначе бросит на него тень. Будущему графу негоже в обнимку с лютней побираться у порога богатых домов. Сынок, мы тебя очень ждем, я понимаю, в молодости каждый должен побродить по свету и узнать жизнь, но твоя молодость что-то слишком уж затянулась.
Приезжай, ждем и скучаем.
Отец.
Лютик поднял голову.
Она подошла бесшумно, она умела ходить бесшумно. Лес был ее домом.
Подошла и села рядом.
Он аккуратно сложил письмо, спрятал его в конверт и затолкал обратно в карман.
— Есть хочешь?
Лютик кивнул.
Торувьель развернула чистую тряпицу, достала хлеб и подсохший кусок сыра, и аккуратно настругала ломти внушительным острым ножом.
— Воды я не взяла, — сказала она, — там грязная вода. А тут есть родник меж камней. Буквально в двух шагах. Слышишь, как поет?
— Да, — сказал он, — слышу.
Они помолчали.
— Что, — спросил Лютик, прожевав кусок, — твои так и не пришли?
Она молча покачала головой.
— Ну, еще придут. У тебя полно времени. Целая вечность.
— Thaess aep.
— Молчу-молчу.
Она, охватив колени руками и опустив на них подбородок, какое-то время рассматривала зеленый холм. Потом подняла голову.
— И что ж ты теперь будешь делать, Taedh?
— Что делают барды? Буду петь… Сочинять новые песни. Ночевать по чужим домам. На постоялых дворах. Как всегда…
— Знаешь, — сказала она, — если петь дуэтом… обычно дают больше.
— Ну… в общем, да.
— Как ты посмотришь на то…
— У тебя слуха нет, — очень серьезно сказал Лютик.
Она раздула ноздри и свирепо поглядела на него.
— Ах ты…
Он усмехнулся.
— Cáelm, Sor’ca. Не горячись.
— Ты пошутил, да? — нерешительно сказала она.
— Слава небу. Наконец-то. Ну да, пошутил. Конечно, если петь вдвоем, дают больше. Знаешь дуэт Цинтии и Винтревена?
Она помотала головой.
— Сегодня вечером разучим.
Он встал, и подождал, пока она увяжет в узелок еду.
Повернулся к зеленому холмику.
— Va faill, Эсси, горлинка. Пойдем, Торувьель. En’ca digne. Пойдем дальше.
«Мы всегда в ответе за тех, кого...».Андрей Белянин
— Геральд, ты не мог бы вынести мусор?
— А?
— Милый, третий раз за день прошу. Четвёртого может не быть...
Геральд отлично знал, что это значит.
Нет, вовсе не то, что его ненаглядная Йенифер плюнет да по примеру терпеливых русских женщин вынесет мусор сама. Ага! Как же! Его супруга, как и всякая нормальная полька, скорее вынесет мозг мужу, чем мусорное ведро из дома. Геральд вынужденно отложил недочитанную газету. Откровения политиков России, США и Западной Европы, вновь и вновь создающих из независимой Польши буферное государство для обеспечения своих сиюминутных шкурных интересов, злило и восхищало одновременно. Сколько можно играть польским гонором?!
— Ну, ничего, — бормоча себе под нос, Геральд сунул ноги в тапки и подтянул живот. — Мы разрушили им Варшавский договор, теперь разрушим ЕС, или я не знаю родную Польшу... Слово «гонор» — вот ключевая точка развития всей нашей нации! Без гонора нет поляка!
Удовлетворившись этой противоречивой истиной, он поймал взгляд жены, посылавшей ему воздушный поцелуй с кухни, и, втянув носом запах магазинных фляков, вышел с ведром за дверь. В голове толкались высокие лозунги из той же газеты, строчки свободолюбивых стихов Адама Мицкевича, перекрываемых чеканным профилем Железного Феликса, и невнятные объяснения польских политиков об авиакатастрофе в Катовицах... Всё врут!
— Нас окружает хреновый мир. Поляки и русские говорят друг с другом на английском! Можно ли придумать больший бред для братских славянских народов?! Да, мы вечно собачимся, но это разборки между родственниками, и прочие не смеют лезть в наши дела! Меня, коренного поляка, какая-то вшивая Америка учит демократии?! Да их ещё Колумб не открыл, а наши гордые шляхтичи на сеймах сами выбирали себе королей, самым демократичным голосованием — саблей!
Геральд тупо уставился на люк мусоропровода с приклеенной скотчем бумажкой «Неисправно!». И что? Когда нас останавливали трудности?! От поднапрягся и рывком открыл люк — забито доверху. Из кучи мусора раздался подозрительный хруст. Мгновением позже показалась шипастая голова гнуса выпендрёжно-кусачего. Зубастая зверюшка, выведенная на средневековых свалках и до сих пор поджидающая у мусорных баков настоящую добычу. Чаще всего болтливых домохозяек, уже только дома обращающих внимание на отсутствие двух-трёх пальцев, а то и изрядного куска ягодиц.
— Пся крев! — на автомате выругался Геральд, сняв тапку и отвешивая гнусу две тяжёлых пощёчины. — Пшёл вон в свой смрадный люк, грязная тварь! Нападаешь на слабых? Не так ли стояли советские войска, когда немцы уничтожали Варшавское сопротивление?! А теперь на тебе! На тебе, на! А теперь вспомним, как армия генерала Конева вышла к Кракову, разбивая немцев в хлам, в пыль, в грязь! Получил?! Холера ясна!..
Гнус сдох, так и не понял, почему его тело больше не повинуется кровавым инстинктам, как не понял и на кого он, собственно, нарвался. На ведьмака, выносящего мусор! Это страшно, поверьте...
— Придётся идти на улицу. — Геральд аккуратно запихнул разбитую голову гнуса поглубже меж капустных листьев и женских прокладок, покрепче закрыл люк и неспешно пошёл с третьего этажа вниз. Можно было воспользоваться лифтом, но смысл?
Он ещё в позапрошлом году окончательно принял решение не пользоваться лифтами. Через раз, с периодичностью двенадцать-двадцать штук в месяц, лифтовые соргулы пытались порвать ему горло. Неуклюжие нетопыри с телом обезьянки-капуцина и клыками в пять сантиметров гибли десятками, но продолжали лезть на Геральда, словно это был акт священной мести. Прямо какой-то пушкинский бунт, бессмысленный и беспощадный. Первое относилось к попыткам горгулов, второе — к реакции Геральда на все эти порядком поднадоевшие покушения.
Трупы он аккуратно выбрасывал в тот же мусоропровод, подкармливая одну нечисть другой. Его совесть была спокойна. В конце концов, это куда проще и понятней, чем политика. Взять хоть, к примеру, Великую Отечественную войну, как её называют русские. В Польше тоже было огромное партизанское движение, но разное, каждый сам за себя. И хоть все вместе против ненавистных фашистов, но сбросить ярмо врага без Советской армии хрен бы вышло. А почему? А потому что гонор!
За сколько дней Гитлером была взята Польша, стыдно вспоминать до сих пор... Но если кто скажет, что поляки хоть на миг покорились, этого лжеца-историка надо прилюдно сжечь у памятника королю Вацлаву в Варшаве, а закопать и засыпать могилу солью уже в подземельях Ве- личек.
— Почему я не родился в России? — вслух рассуждал Геральд, идя с полным ведром до мусорных баков, расположенных за его девятиэтажкой. — Наверное, потому, что вся русская литература несёт на себе неизбывную печаль всечеловеческой грусти, сострадания к маленькому человеку, чеховской боли и достоевщины. В хорошем смысле. Фёдор Михайлович был великим писателем и тонким знатоком душ. Просто его взглядом героя не раз глядишь. Какого-нибудь князя Мышкина — запросто! Но ведь есть разница между героем по жизни и героем литературным? Видимо, есть, если тот же Раскольников, грохнув топором одну бабку, мучился угрызениями сове сти всю жизнь, а сколько пришлось грохнуть мне... И ни чего, отлично сплю!
Он подошёл к трём мусорным бакам с утверждёнными Евросоюзом надписями «стекло», «бумага, «пластик». На минуту задержался, пытаясь хотя бы предположить, как он развяжет мусорный пакет и начнёт законопослушно раскладывать, куда что положено. Они что там, в Евросо юзе, всерьёз уверены, что вольная Польша станет аналогом законопослушной Германии? Да нате, выкусите! Ге ральд из чистого патриотизма высыпал всё содержимое мусорного ведра в контейнер с надписью «бумага». Так вам и надо! У себя в Берлине с турками разберитесь, потом полезете нас учить...
Лёгкий скрежет за спиной заставил его обернуться с неуловимой глазу скоростью. Шмароглот, лягушкоподобный монстр, промышляющий в основном невинными девицами, замер в пяти шагах, недоумённо уставившись на непривычную добычу. Слюнявая пасть оскалилась в два ряда жёлтых клыков, показывая зеленоватый язык с копьевидным ороговевшим наконечником.
— Ведьмак...
— Уже четыреста лет как рядовой гражданин, — холодно поправил Геральд. — Живу в провинции, сочетался с Йенифер законным браком, отдал Цири в институт, будет экономистом, сам подрабатываю консультантом, даже на море в Гданьск выезжаю раз в году на неделю в отпуск. Чего вы все до меня докопались...