– Жив. – Геральт отер пыль с лица, свистнул.
Йеннифэр медленным движением коснулась его запястья, нежно провела пальцами по ладони.
– Я тебя обожгла…
– Мелочь. Несколько пузырей…
– Прости. Знаешь, джинн убрался. Окончательно и бесповоротно.
– Ты жалеешь?
– Не очень.
– Ну и хорошо. Помоги мне встать, пожалуйста.
– Погоди, – прошептала она. – А твое желание… Я слышала, чего ты пожелал. Я одурела, просто одурела. Всего я могла ожидать, только… Что тебя заставило так поступить, Геральт? Почему… Почему я?
– Не знаешь?
Она наклонилась, он почувствовал на лице прикосновение ее волос, пахнущих сиренью и крыжовником, и вдруг понял, что никогда не забудет этого аромата, этого мягкого прикосновения, понял, что никогда уже не сможет сравнить их с другими запахами и другими прикосновениями. Йеннифэр поцеловала его, и он понял, что никогда не пожелает других губ, кроме этих мягких, влажных и сладких от помады. Он вдруг понял, что с этой минуты для него будет существовать только она, ее шея, ее руки и грудки, высвободившиеся из-под черного платья, ее нежная, прохладная кожа, не сравнимая ни с одной из тех, которых он касался. Он видел совсем рядом ее фиалковые глаза, прекраснейшие глаза в мире, глаза, которые, он так этого боялся, станут для него…
…всем. Он знал это.
– Твое желание, – шепнула она, приложив губы к самому его уху. – Не знаю, может ли вообще исполниться твое желание. Не знаю, существует ли в Природе Сила, способная исполнить такое желание. Но если может, то ты приговорил себя. Приговорил себя… ко мне.
Он прервал ее поцелуем, объятием, прикосновением, лаской, ласками, а потом уже всем, всем собою, каждою своей мыслью, единственной мыслью, всем, всем, всем. Они прервали тишину вздохами и шелестом раскидываемой по полу одежды, прервали тишину очень мягко и неторопливо, обстоятельно, заботливо и нежно, и хотя оба не очень-то знали, что такое заботливость и нежность, это свершилось, ибо они очень того хотели. И вообще они не спешили – и весь мир вокруг перестал существовать, перестал существовать на краткий, совсем краткий миг, а им казалось, что это была целая вечность, потому что это действительно была целая вечность.
А потом мир снова возник, но теперь он существовал уже совершенно по-другому.
– Геральт?
– Ммм…
– И что теперь?
– Не знаю.
– Я тоже не знаю. Потому что, понимаешь, я… Я не уверена, стоило ли тебе обрекать себя на меня. Я не умею… Подожди, что ты делаешь… Я хотела тебе сказать…
– Йеннифэр… Йен…
– Йен, – повторила она, полностью подчиняясь ему. – Никто никогда меня так не называл. Скажи еще раз, пожалуйста, ну скажи.
– Йен…
– Геральт…
Дождь прекратился. Над Риндой загорелась радуга, она пересекла небо оборванной многоцветной дугой. Казалось, она вырастает прямо из разрушенной крыши корчмы.
– О боги, – буркнул Лютик. – Какая тишина… Они мертвы, говорю вам. Или поубивали друг друга, или мой джинн их прикончил.
– Надо бы взглянуть, – сказал Вратимир, вытирая лоб помятой шапкой. – Они могут быть ранены. Может, вызвать медика?
– Уж скорее могильщика, – сказал Крепп. – Знаю я этих колдуний, да и у ведьмака в глазах тоже чертики бегали. Что поделаешь, надо копать на жальнике две могилы. Правда, эту Йеннифэр я посоветовал бы перед захоронением проткнуть осиновым колом.
– Какая тишина, – повторил Лютик. – Только что доски летали, а теперь мертвая тишина, слышно, как муха пролетит.
Они подошли к развалинам будущей корчмы. Осторожно и медленно.
– Пусть столяр готовит гробы, – сказал Крепп. – Скажите столяру.
– Тише, – прервал Эррдиль. – Я что-то слышал. Что это было, Хиреадан?
Эльф откинул волосы с остроконечного уха, наклонил голову.
– Не уверен… Подойдем поближе.
– Йеннифэр жива, – вдруг сказал Лютик, напрягая свой музыкальный слух. – Я слышал, как она застонала. О, снова!
– Верно, – подтвердил Эррдиль. – Я тоже слышал. Застонала. Вероятно, ужасно страдает. Хиреадан, куда ты! Поберегись!
Эльф осторожно заглянул в разбитое окно и тут же отпрянул.
– Пошли отсюда, – сказал он кратко. – Не будем им мешать.
– Так они оба живы? Хиреадан? Что они там делают?
– Пошли отсюда, – повторил эльф. – Оставим их ненадолго вдвоем. Пусть останутся, она, он и его последнее желание. Переждем в какой-нибудь корчме, пройдет немного времени, и они к нам присоединятся. Оба.
– Нет, что они там делают? – заинтересовался Лютик. – Скажи же, черт побери!
Эльф улыбнулся. Очень, очень грустно.
– Не люблю громких слов, – сказал он. – Но другими словами этого не передать.
Глас рассудка VII
На поляне в полном вооружении, без шлема, в откинутом на плечо карминовом плаще Ордена стоял Фальвик. Рядом, скрестив руки на груди, – плотный бородатый краснолюд в лисьей шубе, кольчуге и шлеме с бармицей из железных колец. Тайлес, без доспехов, в коротком стеганом камзоле, медленно прохаживался, время от времени помахивая обнаженным мечом.
Ведьмак осмотрелся, остановил коня. Кругом посверкивали полулаты и плоские каски окружавших поляну вооруженных пиками солдат.
– Дьявольщина, – проворчал Геральт. – Можно было ожидать.
Лютик развернул коня, тихо выругался, увидев отрезающих им отход пикинеров.
– В чем дело, Геральт?
– Ни в чем. Держи рот на замке и не встревай. Я попробую как-нибудь отбрехаться.
– Я спрашиваю, в чем дело? Снова приключение?
– Заткнись.
– Глупая была мыслишка съездить в город, – простонал трубадур, поглядывая на выступающие над лесом недалекие башенки храма. – Надо было сидеть у Нэннеке и не высовывать носа…
– Я же сказал, заткнись. Вот увидишь, все выяснится.
– Не похоже.
Лютик был прав. Не походило. Тайлес, размахивая мечом, продолжал расхаживать, не глядя на них. Солдаты, опершись на пики, глядели угрюмо и равнодушно, с минами профессионалов, у которых убийство не вызывает усиленного выделения адреналина.
Геральт и Лютик слезли с коней. Фальвик и краснолюд медленно подошли.
– Вы оскорбили благородного Тайлеса, ведьмак, – сказал граф без предисловий и требуемых обычаем приветствий. – А Тайлес, как вы, вероятно, помните, бросил вам перчатку. На территории храма не годилось настаивать, поэтому мы подождали, пока вы выглянете из-под юбки богослужительницы. Тайлес ждет. Вы должны биться.
– Должен?
– Должны.
– А вам не кажется, господин Фальвик, – криво усмехнулся Геральт, – что благородный Тайлес оказывает мне слишком много чести? Я не имел удовольствия быть посвященным в рыцари, а что до рождения, то уж лучше не вспоминать о сопутствовавших ему обстоятельствах. Боюсь, вряд ли я достоин того, чтобы… Как это говорится, Лютик?
– Недостаточно достоин того, чтобы дать сатисфакцию и сойтись на ристалище, – продекламировал поэт, раздувая щеки. – Рыцарский кодекс гласит…
– Капитул Ордена руководствуется собственным кодексом, – прервал Фальвик. – Если б рыцаря Ордена вызвали вы, он мог бы отказать вам в сатисфакции либо нет, в зависимости от своего желания. Однако дело обстоит иначе: рыцарь вызывает вас, а тем самым поднимает до своего уровня, разумеется, исключительно на время, необходимое для того, чтобы смыть оскорбление. Вы не можете отказаться. Отказ временно сравняться с ним в достоинстве делает вас недостойным.
– Весьма логично, – сказал Лютик, состроив чисто обезьянью рожицу. – Похоже, вы изучали философов, благородный рыцарь.
– Не лезь. – Геральт поднял голову, взглянул в глаза Фальвику. – Докончите, рыцарь. Я хотел бы знать, к чему вы клоните. Что произойдет, если я вдруг окажусь… недостойным?
– Что произойдет? – Фальвик ехидно усмехнулся. – А то произойдет, что я прикажу повесить тебя на суку, негодяй.
– Спокойнее, – вдруг хрипло проговорил краснолюд. – Без нервов, господин граф. И без оскорблений, лады?
– Не учи меня манерам, Кранмер, – процедил рыцарь. – И помни, князь отдал тебе приказания, которые ты должен исполнять скрупулезно.
– Это вы не учите меня, граф. – Краснолюд положил руку на засунутый за пояс обоюдоострый топор. – Я знаю, как исполнять приказы, обойдусь без поучений. Господин Геральт, разрешите. Я Деннис Кранмер, капитан стражи князя Эреварда.
Ведьмак чопорно поклонился, глядя краснолюду в глаза, светло-серые, отливающие сталью под палевыми кустистыми бровями.
– Удовлетворите желание Тайлеса, господин ведьмак, – спокойно продолжал Деннис Кранмер. – Так будет лучше. Цель – не убить, а лишь обезоружить противника. Примите вызов и позвольте ему вас обезоружить.
– Простите, что сделать? Не понял.
– Рыцарь Тайлес – любимец князя, – сказал Фальвик, зловеще улыбаясь. – Если ты, выродок, коснешься его в ходе поединка мечом, будешь наказан. Капитан Кранмер арестует тебя и доставит пред ясные очи его высочества. Для наказания. Таков приказ.
Краснолюд даже не взглянул на рыцаря, он не отрывал от Геральта своих холодных стальных глаз. Ведьмак слабо, но достаточно презрительно улыбнулся.
– Если я верно понял, – сказал он, – я должен согласиться на поединок, ибо, если откажусь, меня повесят. Если же буду драться, то должен позволить противнику меня искалечить, потому как ежели раню его я, то меня колесуют. Сплошь радостные перспективы. А может, облегчить вам дело? Удариться башкой о ствол сосны и самому себя… разоружить? Вас это устроит?
– Без шуточек, – прошипел Фальвик. – Не ухудшай своего положения. Ты оскорбил Орден, бродяга, и должен быть наказан, надеюсь, дошло? А юному Тайлесу нужна слава победителя ведьмака, поэтому Капитул решил предоставить ему такую возможность. Иначе бы ты уже висел. Дашь себя победить – сохранишь свою поганую жизнь. Нам не нужен твой труп, мы хотим, чтобы Тайлес оставил отметку на твоей шкуре. А твоя шкура, шкура мутанта, зарастает быстро. Ну, поехали. Решай, выбора у тебя нет.