Это слово выдохнул парень, из-за спины которого выглядывали две девичьи головки — белоснежная и жгуче-чёрная. Альфред вскинул ладони:
— Мир! Мы не драться пришли!
Я моргнул. Что? Не драться? А чего тогда потеряли здесь всей толпой? Тоже отдохнуть захотели?
Я не отпускал боевой режим, готовый ответить на нападение, но первым не атаковал, внимательно глядя на парней. Впереди шёл заводила, он же и выкрикнул: «Мир!»
И вроде вчера их было девять?
Очень интересно… И не только мне — Снежка и Александра сначала притихли, потом ломанулись смотреть, что происходит. Или им там неуютно друг с другом рядом находиться?
— Что нужно? — спросил я, не давая девушкам вывернуться у меня из-за спины. Пусть хоть кошачью войну на коготках в тылу друг другу объявляют, но пока я не буду уверен, что они в безопасности, никто вперёд не выйдет.
— Разговор есть, — сообщил заводила и взглядом указал на девиц у меня за спиной. — Только без них. С глазу на глаз перетереть надо.
— Даже не вздумай! — зашипели мне сразу в оба уха. — Без свидетелей они с тобой…
— Слышал я как-то про одного мужика, — вполголоса сказал я, чуть повернув голову, чтобы было понятно — я говорю для Снежки. — Он сказал что-то вроде: «Не меня заперли с вами — это вас заперли со мной». Без свидетелей они окажутся в опасности, а не я… Если вздумают делать глупости.
— Никаких глупостей, — заводила помотал головой. — Серьёзно разговор есть.
— Ладно, — я аккуратно снял с плеча вцепившуюся в меня руку Александры. — Поговорим. Девушки, вы тут пока о своём, о женском, побеседуйте, что ли…
Меня проводило дружное фырканье.
Ушли мы недалеко — за пару поворотов извилистой дорожки, к уголку лабиринта, где в окружении живых изгородей стояли квадратом четыре скамейки. Для посиделок большой компанией, значит.
— Меня Альфредом зовут, — заводила протянул мне широкую ладонь. — Альфред Финч. Я механик, под Старками учусь.
Как и Михалыч? Интересно…
Я без колебаний пожал протянутую руку. Получил в ответ уверенное, честное пожатие, без подвохов и попыток меня продавить. Значит, действительно будет разговор. И действительно серьёзный.
— Ну, рассказывай, Альфред, — сказал я, усаживаясь на одну из скамеек так, чтобы видеть всех остальных.
Парни молча расселись, толкаясь и сопя. Но ни единого ругательства я не услышал.
Им что-то было от меня нужно, понял я вдруг. Они уже всё обсудили и предоставили Альфреду вести переговоры за них всех.
И разговор точно пойдёт не о компенсации за причинённые неудобства в виде переломов и отбитых яиц.
Всё интереснее и интереснее…
— Мы тут с ребятами подумали… — начал Альф.
«Нам понравилось, мы подумали ещё», — про себя договорил я тысячелетний прикол.
— Ты можешь сказать, на кого работаешь? — кто-то перебил его. — Мы никому не скажем, честно!
Тычок локтем под рёбра, укоризненные взгляды, невнятное шипение — и тишина.
— Мы подумали, — повторил Альфред, — и выходит у нас, что ты либо на Реалов работаешь, либо на кого-то, кому Реалы в союзе с Медведем поперёк горла, либо на самого себя. Шестёрка реаловская нас на тебя натравила и кинула, когда ты нас отметелил. На тебя мы не в обиде, правда. Сами дураки, думать надо было. Но теперь что получается — мы крайние, доказательств, что этот мудак нас нанимал, нет. И в понедельник нас выкинут из Академии за нарушение правил. Без вариантов.
— Получается, так, — согласился я, оставив без ответа рассуждения о моей клановой принадлежности. — А от меня вы чего хотите? Чтобы я Пьеру уши на затылке завязал бантиком и сказал, что это за то, что он вас обманул? Так я его и без этого убью.
Они переглядывались. Одно дело — мальчишеская похвальба и подначки, и пустые угрозы. «Я тебя убью! — Да я сам тебя убью! — А я тебя два раза! — А я тебя три!» Совсем другое — когда эти слова просто и обыденно говорит человек, который совсем недавно переломал вас всех и даже не вспотел. Как-то сразу верится, что да — вот это не угроза и не пустые слова. Этот — действительно убьёт.
И по спине начинает тянуть неприятным таким холодком…
Я помнил, как нас учили производить нужное впечатление. Я вообще много чего помнил…
…залитая солнечным светом аудитория, разговоры вполголоса, ожидание нового преподавателя, впереди завершающий обучение курс с какой-то непонятной аббревиатурой СДАМ вместо названия, попытки расшифровать её, всё более непристойные с каждым новым вариантом…
Пылинки, пляшущие в солнечных лучах…
Какой-то дедок, заглянувший с вопросом в дверь. На него вообще не обратили внимания, только кто-то с переднего ряда махнул ему в сторону коридора — мол, там где-то…
Дедок вышел, закрыл за собой дверь. Через пару секунд она открылась снова, и он вошёл. Но как он вошёл… Нас, уже видящих себя героями, о которых тысячелетиями будут складывать легенды, словно катапультой выкинуло из кресел, заставило вытянуться по стойке «смирно», руки по швам…
Это был всё тот же старичок. И не тот. Совсем, совсем другой… И мы смотрели на него глазами молочных щенков, увидевших вожака. Альфу из альф. Готовых умереть за один его одобрительный взгляд на наши могилы.
В гробовой тишине он прошёл к кафедре, встал за неё, оглядел нас, оставив полное ощущение, что каждому заглянули в душу до самого донышка и запомнили всё, что там таилось. И наконец заговорил.
— Добрый день. Меня зовут Царёв Юрий Степанович, и я буду вести у вас предмет, который называется «Сценическое движение и актёрское мастерство».
— Но… — выдохнул кто-то. — Но это же… театр?
— Именно! — подтвердил преподаватель, который с этого момента и навеки стал для нас Царём. — Не обладая этими навыками в полной мере, как вы собираетесь выполнять поставленные перед вами задачи? Какими вы должны быть, чтобы добиться успеха? Такими, каким был я, когда вошёл к вам в первый раз? Или — когда во второй?
К концу первого занятия мы были влюблены в его искусство.
К концу курса мы уносили его в своих сердцах.
И теперь его мастерство, усвоенное мною, должно было послужить ему достойным памятником. Потому что-то, что он нам давал, не было актёрством на самом деле. Актёр вживается в роль, на сцене он — кто угодно, но за кулисами снимает с себя образ вместе с костюмом, уходит из театра, и за его стенами он такой же, как все.
Царь не учил нас носить маски, не надевал на нас фальшивые личины. Его ценность была в другом.
Он извлекал из каждого своего ученика суть, спрятанную порой очень глубоко. Очищал её от всего лишнего, от напластований социальных установок, зачастую лишённых всякой логики, и поддерживаемых только потому, что «деды так делали и нам велели». Шлифовал, доводил до совершенства.
И только тогда отпускал своих учеников, уже готовых, уже знающих себя и свои возможности, способных держать себя в узде и терпеть, когда другие срывались.
Четверо из нас не прошли его курс. Они не смогли понять и принять, что его работа с нами, изменяющая нас, как молот кузнеца изменяет кусок железа, превращая его в совершенный клинок, направлена на то, чтобы сделать вчерашних раздолбаев равными правителям древности.
Не тех фальшивых насквозь аристократов современности, у которых нет ничего, кроме славы их предков, но тех, за кем идут. За кем пойдут в ад, если будет нужно. Пройдут его насквозь и выйдут с той стороны. И просто актёрской игрой этого было не добиться… Надо было быть достойными этого доверия. Этой веры в себя.
Тех четверых мы больше не видели. Им наверняка нашли применение, всё же мы были лучшими из лучших. Но для той работы, которая нам предстояла, они не годились.
И вот теперь механик, которому я пинком отшиб яйца, взывал к моей сути. Я ещё не слышал от него ни слова по сути дела — но моя суть услышала и поняла всё гораздо раньше, чем я сам это осознал.
Личина простого парня, безродного сироты с окраины обитаемой части Солнечной системы, продержалась недолго. «Случайная» встреча с Снежаной Медведевой привлекла слишком много ненужного внимания и спровоцировала конфликты у местных. Что в целом отвечало моим планам, но необходимость реагировать на события, которые затрагивали и меня, вынудила действовать, как меня учили, практически на уровне рефлексов.
И люди бессознательно начали тянуться ко мне, подчиняясь настоящему альфе. Рановато, но начинать всё равно придётся с малого…
— … в общем, мы с ребятами подумали и решили — надо идти к тебе.
Упс.
Сколько я прослушал, погружённый в воспоминания?
— Вас вчера было девять, — я обводил их взглядом и понимал, что как-то так, наверное, чувствовал себя Царь, когда входил к нам в аудиторию. — Где девятый?
— Виконтик этот? — хмыкнул кто-то. — Он в отдельной палате, не нам чета. Ну и… гнилой он. Мы не стали ему ничего говорить.
Этот парень и в прошлый раз влез, перебив Альфа. Но не из желания потеснить главного. Очень старается помочь. Эту энергию, да в нужное русло…
— А какая мне польза от вас? — задал я вопрос, который сейчас покажет мне, для чего они тут на самом деле. Потому что говорить за всех — ещё не значит знать всех.
— Сейчас — никакой, — прямо ответил Альфред. — Ты нас одной левой всех побить можешь, тут не поспоришь. Но этот хлыщ, которого ты убить собираешься — он ведь, гнида, тоже жить хочет. И он не остановится. С нами не вышло — он ещё кого-то найдёт.
— У него нет денег на серьёзных наёмников, — я покачал головой. — И никто не станет на него работать после того, как он вас кинул.
— У него нет — у Винса есть, — встрял торопливый.
— А Винсу с чего за него платить? — не понял я.
— Потому что Пьер — его человек, — буркнул Альфред. — И Винсу придётся платить по его счетам. Нас он за людей не считает, мы для него — грязь под ногами его меха. Но кто-то посерьёзнее — это уже другой расклад. Там не обманешь, они найдут способ взять своё… Так вот ты спрашивал, чем мы можем быть полезны… В бою — ничем, я уже сказал. Но мы механики.