И еще я понял, что черноризец поселился в избе Киндея не один, а с целым выводком подручных. Почему я сразу принял его за главного?
Посох. Все дело в нем. Простой послушник (если новые деревенские жильцы – это монашествующие какой-нибудь секты) не станет таскать с собой, притом на виду у всех, бриллианты немалой цены, вмонтированные в кусок дерева.
Посох – признак большой власти, жезл силы и влияния.
– А еще у нас из новых живет Кондратка. Такой себе тихий, безобидный… грит, ученый. Книжки пишет. Могеть, и так. Очки носит… Избу он не купил, а снял на лето. Ну, в этих… как их?… Никифор! Оторвись на минуту! Хватит жевать. Кондратка у кого квартирует? А, ну да, ну да, теперь вспомнила. У Фалалеевых. Зинка ихняя ужо лет двадцать как в город перебралась, а все никак избу не продаст. Как заколдованная стоит. Теперь хоть какая-то деньга ей идет. А то все там скоро завалится. Кондратка-то мужиком мастеровитым оказался, несмотря на то, что городской да еще и ученый: крышу подлатал, чтобы не текло, порог починил, печь не дымит… Тоже ходит туда-сюда, высматривает, а что тут у нас смотреть?
Что-то быстро бабка перевела разговор с людей в черном на какого-то безобидного Кондратку… С чего бы?
– Кто такие, эти черные? – задал я вопрос прямо, без обиняков. – Какая-то секта?
– Ну… не знаю, – ответила бабка уклончиво. – Познакомишься с Кондраткой, спроси у него. Он с ними общался. А мы люди темные, в чужие дела не лезем.
Ага, как бы не так! В чужие дела, видите ли, Коськины перестали лезть. Перековались. Уж не черноризец ли «пошептал» их, а может, и «причастил»? Мужик он, судя по всему, сурьезный. И совсем еще не старый, хотя прикидывается патриархом.
Что ему не больше пятидесяти, я понял по его легкой, размашистой походке. Мало того, он еще и хорошо тренирован. Его выдали руки, в которых черноризец – так сказать, старшой – держал посох.
Они были основательно «набиты», потому что мозоли на костяшках казались роговыми наростами.
Интересно, каким видом боевых единоборств занимается этот монашек? И почему он вообще занимается таким делом, совершенно несвойственным верующим нашей страны? Чай, не в Китае живем.
Хотя… В принципе, можно все объяснить.
Ну, например, его секта пока небольшая, а конкурентов на истину в последней инстанции много, поэтому иногда приходится отстаивать и защищать свои идеалы и убеждения не словом, как должно, а чем-то более веским и существенным.
Тем более, что сейчас разные религии и ответвления от религий создают все, кому не лень. В том числе и бывшие спецы определенного профиля, оставшиеся не у дел, а также бандиты и мошенники.
Неофитов для вербовки в ряды сектантов хватает: у нас что не Иван, то дурак, а если Машка, то… в общем понятно – блудная женщина; которая просто мечтает принять новую веру и раскаяться в грехах.
(Это такая поговорка; пусть простят меня многочисленные Иваны и Марьи; среди них много достойных, порядочных людей; однако же, в семье не без урода).
– А этих черных много? – Я не отставал.
Мне нужна была информация. Зачем? А фиг его знает.
– Не считала, – сухо ответила бабка Федора и быстро заткнула себе рот куском сыра, который я нарезал лишь для того, чтобы украсить стол.
– Ента, человек семь, – неожиданно подал голос дед Никифор.
Сытно рыгнув, он блаженно сощурился и посмотрел на меня с умильным слащавым выражением – как дальний родственник, получивший нежданный подарок большой ценности.
– Семь человек! – взвилась бабка Федора. – Ты их считал!?
– Нет. Ты считала.
– Я!? Это когда же такое было? – воинственно спросила бабка, уперев руки в бока.
– В аккурат, на Ивана Купала, – не сдавался дед. – Они тадысь по деревне ходили, продукты раздавали. Эта… благая помощь. По два кэгэ муки и сахар. А мужикам по бутылке водки дали. Правда, мужиков-то у нас раз, два – и обчелся…
Та-ак… Значит черноризец еще и меценатом выставляется, благотворительную помощь оказывает. Наверное, чтобы привязать языки аборигенов. Ишь как «деревенское информбюро» в лице бабки Федоры, которой не могло заткнуть рот даже всесильное МГБ-КГБ, поменяло программу.
Похоже, она сейчас начнет рассказывать про своих кур, да про невестку, которая мешает сыну проявлять сыновнюю заботу в полной мере, затем перемоет косточки соседям…
Мама моя родная! Тогда бабку Федору не переслушаешь.
Помощь… А я-то голову ломал, откуда столько разных этикеток явно импортного происхождения по деревне валяется. Думал, что дачников много понаехало. Оказывается вон оно что.
Но бабка, на удивление, отключила звук. Она лишь очень нехорошо смотрела на деда и продолжала жевать сыр с таким видом, словно перемалывала во рту мелкие косточки личного врага.
А дед Никифор тем временем продолжал:
– Они чтой-то копают. Этим… вахтовым методом. Кирки привезли, лопаты, ломы… Три человека приходят из лесу, три, значится, уходят. Раз в неделю. Сам видел. Смена у них… хе-хе… караула. А где копают, что ищут – непонятно. За ними сильно не побегаешь. Молодые, здоровые бугаи.
– Дурень старый… – буркнула бабка. – Болтает своим глупым языком почем зря.
Но дед будто и не слышал ее слов. Он хорошо выпил, вдохновился, и теперь его несло:
– И главное, что меня удивляет, протропили стежку на Пимкино болото. А там ой-ей. Сурьезные места. У нас корова тама утонула… когда это было?… точно, в году сорок девятом. А еще лесничий в Пимкином болоте сгинул. Пошел неизвестно зачем – и пропал. Неделю искали. Нашли тока картуз…
Пимкино болото! Это было, пожалуй, единственное место в этой глухомани, куда Зосима не водил меня на охоту. Мы с ним обрыскали почти всю округу, а вот западная часть лесных угодий, где и находилось это самое болото, оставалась для нас землей непознанной.
В свое время мне казалось, что Зосима просто боится туда идти, что было весьма необычно. Потом я узнал старую легенду, и понял, что в какой-то мере так оно и есть.
Когда-то, в очень давние времена, здесь жил какой-то князь. Какая нечистая сила принесла его в такую глушь, можно было только гадать.
Он построил себе замок над глубоким озером, окружил его рвом с водой, поставил на стены пушки (интересно, от кого ему тут было защищаться?) и привез с собой множество холопов, которые и поселились неподалеку от замка, выстроив и нашу деревеньку.
К замку через топи вела лишь одна дорога, да и та худая. Что совсем неудивительно – и в глубокую старину начальников-дураков и паршивых дорог у нас хватало. Это как наследственное родимое пятно, не отмоешь.
Как я понимаю, князю в такой глухомани было скучно. Нет, он не пил кровь своих подданных, как князь Дракула и не порол крепостных до смерти батогами, как помещица Салтычиха.
Князюшка был очень ученым человеком. И похоже, проводи в замке разные химические и еще какие-то опыты. А в ближайших его помощниках ходил некий Пимка, который грыз гранит науки где-то за границей – то ли в Сорбонне, то ли в Праге.
В общем, этот самый Пимка был шибко ученым человеком, но, ко всему прочему, еще и слыл большим ловеласом. Он повадился шастать в окрестные деревеньки, где без разбору портил девок и даже (экий негодяй!) ублажал мужних женщин, что совсем уж нарушало патриархальный уклад местной жизни.
Вот такой был кобель. Нахватался за границей всяких пакостей…
Мужики пытались Пимку ловить, чтобы намять бока. Но он настолько хорошо знал потайные тропки через болото, что даже самые лучшие деревенские следопыты становились в тупик. В общем, Пимка был сущим наказанием Господним. Для мужиков.
Что касается женской части населения окрестных деревень, то здесь все обстояло с точностью до наоборот. Судя по всему, Пимка для женщин был и Казановой, и графом Калиостро в одном лице.
И вот однажды случилась беда. Как-то ночью раздался страшный грохот, земля содрогнулась, и перепуганные крестьяне, выбежав в одном исподнем на улицу, увидели в той стороне леса, где находился замок, зарево.
Тогда не стоял вопрос – бежать или не бежать на подмогу господину. И не только господину – любому человеку, даже если ты относишься к нему, мягко говоря, не очень хорошо. Взаимовыручка и взаимопомощь в такой глухомани – дело само собой разумеющееся.
Народ, похватав средства пожаротушения (кадки, багры, топоры и прочее) рванул к замку. Но люди не пробежали и полпути, как вдруг начала резко прибывать вода и все оказались по колени в грязной жиже.
С тем крестьяне и вернулись. Вода все прибывала и прибывала, и не было никакой возможности осилить этот странный потоп. А странный потому, что в то лето стояла великая сушь и болота изрядно подсохли, что плохо сказалось на урожае лесных ягод.
На утро вся местность вокруг деревеньки, которая стояла на небольшой возвышенности, была подтоплена. Народ был в трансе, чтобы не сказать больше. Многие уже начали считать, что наступил конец света, так как сверху неожиданно полетели крупные хлопья сажи.
И тут все увидели, как между деревьев появился человек. Он брел по пояс в воде, каким-то чудом угадывая исчезнувшие под водой тропинки. Когда он подошел ближе, крестьяне узнали в нем Пимку. Он был сильно обожжен и совершенно безумен.
Прошло несколько лет. Пимка остался в деревне на должности деревенского дурачка. Он ничего не соображал, ничего не помнил и не знал, лишь глупо смеялся да пас вместе с дедами коз.
Мужики его жалели, – у нас народ добрый, отходчивый, долго зла не помнит – а бабы втихомолку, иногда горестно, а иногда и мечтательно, вздыхали, вспоминая былое.
К замку отважились пойти лишь зимой, когда замерзли болота. На его месте увидели груду камней, а там, где еще совсем недавно плескалось озеро, белел под снегом глубокий котлован с небольшими холмиками.
Испуганный народ быстро повернул оглобли обратно, и с той поры к развалинам замка больше никто не ходил. Старая дорога по истечению времени заросла лесом и кустарниками, а болота, окружавшие замок, стали еще больше топкими и коварными.