– О, – я поджала губы, – печально. С одной стороны. А с другой… – я многозначительно улыбнулась.
Повисло молчание, заполненное шелестом сосновых макушек. Ненадолго. Илья раз глянул на меня исподлобья, второй, сощурился и заметил:
– Ты выглядишь так, будто обманула целый мир.
– Пока нет. И не целый, а небольшую, но вредную его часть, – я вытянула босые ноги и пошевелила пальцами. – Но я собираюсь. Вернее, мы. И это будет обман десятилетия.
– Что ж так слабо? – он иронично поднял брови. – Почему не столетия?
– Потому что я очень скромный человек, – пояснила с достоинством. – И не собираюсь загребать себе всю славу. Да и рано делить шкуру неубитого медведя.
Снова повисло молчание.
– Собственно, Илюх, я забежала на минутку, – теперь я заговорила первой. – Избавиться от «бабочки»…
– …и велеть никуда не соваться, – продолжил он едко.
– Напротив, – я повернулась к нему и улыбнулась. – Мы не требуем от природы невозможного, а тебя нереально оторвать от твоей нечисти. Однако Ужка попыталась и подсыпала тебе в чай снотворного.
– Да? – приятель озадаченно ущипнул себя за щёку.
– Ты спишь, – подтвердила я, – а я тебя разбужу. Но об одном попрошу – ничему не верь. Вообще. Не ломай модель, – и отвернулась. – Меня ждёт увлекательнейшая игра – самая сложная из всех прежних. Поболей за меня. И, дара ради, не вмешивайся, что бы ни увидел.
– А-а-а, – понял он, – готовишься? Морально собираешься?
– Сотни масок, тысячи ролей, помнишь? – я встала. – Бездна опыта. Полная готовность. И полная неготовность. Есть три вещи, к которым никогда не получается должным образом приготовиться, – смерть, любовь и жизнь. И жизнь – это самая паскудная штука. Самая затяжная и непредсказуемая.
– Это была пятиминутка нытья и страданий? – приятель поднял голову. – Конечно, поболею. Я, между прочим, твой давний фанат. Местами.
– То есть при живой встрече не придушишь за всё хорошее? – я усмехнулась.
– Соблазн велик, – признал Илья, – но я обещал Анатолю Михайловичу сдать тебя на нужды науки. Он пригрозил, цитирую, что отравит любого, кто помешает ему испытать новое изобретение, удовлетвориться результатами и любоваться ими всю оставшуюся жизнь. А я его слишком уважаю, чтобы перечить. Но что-нибудь придумаю, – добавил великодушно. – Одно ж фанатеет, а второе требует компенсации морального вреда.
И у меня на душе так потеплело, что жить захотелось. Да, всё решит не то, у кого круче нечисть и источники, нет…
– Вставай, – я протянула руку. – Тебе пора.
– А тебе? – он встал и сжал мою ладонь.
– Ещё есть в запасе минут десять. И мечта, – за неимением трости я указала на лестницу свободной рукой и топнула: – Одолеть это проклятое орудие пыток на своих двоих, без трости, обезболивающих и Русиных манипуляций. Пойду и осуществлю. Порепетирую, – и мягко толкнула его в грудь. – С даром, Илюх.
– Стоп, – он устоял на ногах и потребовал: – Подсказку. Бабушка говорила, что сны – это территория ведьм, где им всё можно. Забрала одну подсказку – давай другую.
Я поколебалась, оглянулась на лестницу и быстро сказала:
– Ладно. Эф сегодня будет много. А вот Аделина одна. Но чтоб я этого имени не слышала. Не свети им. Рано. Иди, – и вытолкнула его из сна.
И сама проснулась, не успев осуществить мечту. На меня в упор смотрело несколько горящих глаз – три «ящеркиных» и один лунный, огромный красно-оранжевый, закрывающий треть неба. Я потянулась, потёрла затекшую от неудобной позы «сидячего сна» поясницу и негромко спросила:
– Тишина?
«Ящерка» кивнула. Ухватившись за низкую ветку, я встала, поправила одежду и проверила карманы: все шесть на широких спортивных штанах забиты необходимыми зельями – больше мне этой ночью ничего, кроме «сонных царств», не понадобится. Но сущность старой перестраховщицы всё же заначила кое-что в карманах толстовки. Да и не всегда я перестраховщица. Иногда я просто… вещая.
– Иди, – я посмотрела на «ящерку». – Помогай тем, кто у приюта, – там будет жарко. Я справлюсь, не волнуйся.
Верная подруга изобразила недовольство, раздув клобук и сплюнув чем-то огненно-дымящим, но послушно юркнула в кусты. Прошуршал хвост, и лес снова накрыла тишина. Та, которую я не любила больше всего, – глухая, беззвучная, затаившаяся. Когда шаги кажутся запредельно громкими, когда вздрагиваешь от случайного шороха, и нервы, натянутые тетивой, готовы сорваться, отправив в полёт стрелу, испугавшись собственного же громкого дыхания или неосторожного движения. Или, как в моём случае, не стрелу, а бомбу. Благо, я избавилась практически от всего опасного.
Ночь расползалась по лесу густым озёрным туманом. Наступив на «ящеркино» заклятье и потушив искры, я осторожно, шаг за шагом, пошла по тропе к озеру. Загодя я исходила лес вдоль и поперёк, выучив все ямки и кочки, и могла передвигаться хоть с закрытыми глазами, хоть на ощупь, хоть бегом, хоть ползком. И малейшее отступление от привычного – внезапное дерево или куст – будет знаком. Как и внезапное насекомое или злосчастный дневной ворон. Или…
– Выходи, – под зельем ночного видения и расширения пространства я видела чётче и дальше обычного. И сразу заметила быстрое движение стоячего воздуха.
Туман поглощал лес, как ночь поглощает день, оставляя видимыми осколки и скрывая целое, – из хмарной пелены торчали лишь отдельные влажные ветви и островки земли. И не заметить качнувшуюся на расстоянии вытянутой руки ветку было крайне сложно.
– Выходи, – повторила я миролюбиво.
Секунда – и на тропу вышла вторая я. Бегло изучив осунувшееся лицо, лихорадочно блестящие тёмные глаза, напряжённо-неуверенную позу и точь-в-точь мою нынешнюю одежду, я глянула вниз, заметила деталь, о которой знали лишь мы с «богомолами», и улыбнулась.
– Как обстановка? – я расслабленно сунула в карманы озябшие руки. Ночная сырость пробирала даже под ударной дозой согревающего зелья.
– Как в болоте, – отозвалась нечисть неуловимо моим голосом. – Тихо и тухло. Выжидают.
– Тогда и мы подождём, – я кивнула.
«Богомол» повернулся и моей же неуверенной, без привычной-то трости, походкой поковылял по тропе к озеру. Я хмуро посмотрела вслед нечисти, впервые видя себя со стороны, и решила сдаться своей группе поддержки – как только, так сразу и без возмущений. Протез – не протез, изобретение – не изобретение, чёрт с ним. Хочу одолеть лестницу. Восклицательный знак. Три.
– И как долго? – в голосе «Эфы» послышалась нервная детская порывистость.
Хм, вроде мне мальчик помогает, а не вечно голодная девочка…
– Терпение, – попросила я. – Как говаривал мой дед, когда мы ездили на рыбалку, поторопишься – всю рыбу распугаешь.
«Эфа» обернулась и тихо, извиняясь, пояснила:
– Я без второго – как ты без трости-опоры. Переживаю. Мы не умеем поодиночке. Никогда не расставались.
Понятно…
– Но ведь однажды придётся, – мягко заметила я. – А эта пантомима, поверь, ненадолго. Наблюдатели, конечно, будут тянуть – или до последнего, или пока меня не загребут и не стребуют необходимое. Но не до рассвета. Солнце разгоняет призраков, а под их прикрытием работать проще. Ночь полнится выдумками и страхами, которые работают на наблюдателей лучше наших боевых хуфий и перерождённых.
– До рассвета ещё часов шесть, – вздохнула нечисть.
– «Ещё»? – я улыбнулась. – Это даже для человека короткий промежуток, а уж для нечисти-то…
– Но не когда волнуешься, – серьёзно возразил «богомол», поводя плечами и медленно топая впереди, то пропадая в тумане, то появляясь.
– Терпение, – повторила я. А что ещё скажешь?..
Мы почти замкнули опоясывающее озеро кольцо, когда наконец клюнула первая рыбка. Шевельнулась вязкая хмарь, выпуская на тропу впереди сутулый силуэт, и «богомол» настороженно замер. Я в три шага настигла свою спутницу, обогнала и обнаружила, что Эф на тропе прибавилось. Очередная «я» стояла напротив, опираясь на трость и удачно копируя мою позу. Но неудачно – меня, и во всём, от длинных, забранных в высокий хвост косичек до любимых джинсов с молниями на штанинах и кед со стразами.
– Устаревшие сведения, приятель, – я сорвала крышку с «сонного царства». – Ваша разведка работает отвратительно.
Единственная возможность опередить нечисть – это сбить её с толку. Однозадачная, она теряется, когда что-то идёт не по плану – когда он летит в пропасть и тащит за собой. Тогда она либо шустро сбегает, либо тупит. И я воспользовалась последним, отпихнув в туман ошарашенного «богомола» и метнув под ноги третьей «Эфе» заветный флакон.
Золотой вихрь – секундная вспышка – и мумия, скалящая зубы с узкой тропы. Я поджала губы. Жаль, не «ворон». Очередное «яйцо» в теле одержимого. Но всё же минус один. Осторожно наклонившись, я подобрала флакон и закрыла крышку. Первый пошёл.
– Он что, под меня хотел подделаться?! – бездна возмущения в ломком мальчишеском голосе. – То есть… под меня-тебя?!
– Да. Представляешь, каков мерзавец? – невольно улыбнулась я, выпрямляясь и пряча флакон в свободный карман.
Пауза, и испуганно-встревоженное:
– Вещая… это не я. Я никому… – голосок задрожал.
И опять права призрачная наставница: они сильные, мудрые, очень старые по нашим меркам, но всё же дети. Нас, людей, делают взрослыми не прожитые годы, а жизненный опыт и его анализ. И вот этого-то нечисти ой как не хватает.
– Знаю, – я обернулась. – Это я. Это часть плана, не волнуйся.
Снова длинная пауза, наполненная задумчивым сопением, а потом в чёрных глазах нечисти сверкнули лиловые всполохи, и «богомол» хищно осклабился:
– Ты его сделаешь, вещая. А я помогу.
– Твоими молитвами… – подмигнула я. – Идём дальше.
– Опять вокруг озера? – «Эфа» крутанула головой так, будто не имела шеи – и позвоночника, быстро изучив местность.
– Ты по грибы когда-нибудь ходил? – я пошла вперёд, шаг за шагом мышечной памятью вспоминая тропу и соображая, где именно мы находимся – в какой «приозерной» точке.