Нюсе всегда было неловко из-за того, что мама у нас одна, но мне она не такая мама, как ей. В отличие от меня. Нас с братом приняли, вырастили, обучили и в критический момент защитили. Остальные сантименты я убила в себе очень быстро.
– Да, – я взяла корзинку. – И можно меня тоже до ужина не трогать?
– Одеяло, зелья и бутерброды, – выдвинула условие Нюся. – Валик под колено, запасной компресс и обувь потеплее. И никаких споров и «ещё полчаса». Прилетаю – и домой.
Я покладисто кивнула.
А через полчаса, отдав дань памяти, я обустроилась под сосной и десять минут просто дышала, ловя в хвойных просветах последние солнечные лучи. Змейка на солнышке, Деля, змейка на солнышке… Осталось закончить всего-то одно важное дело…
Помедитировав, я снова достала из корзинки почти законченный амулет и сразу же услышала шаги – шорох хвои.
– Илюх, привет, – я взялась за плетение.
– Ты это смоделировала, признайся, – он опёрся плечом о сосновый ствол.
– Признаюсь, – легко согласилась я. – Не люблю, знаешь ли, незавершённые дела. Висят хвостами и мешают жить.
– И совесть натирают, – подхватил Илья ехидно.
– Ой, не надо про совесть, – я фыркнула. – Это недоразумение я истребила в себе годам к двадцати пяти. Это не совесть, – подумала и добавила: – а может, и совесть. Просто я забыла, как она выглядит. Но я бы назвала это «давши слово – держи». Я задолжала тебе кучу объяснений. Если ты не против, то прямо сейчас и рассчитаюсь. Кстати, сядь. И дай руку. Хочу прикинуть, не ошиблась ли с размером.
– А что это? – приятель с подозрением изучал амулет.
– Накопитель. Такой тебе никто не сделает. Это знания Вещей видящей. В своё время у меня крышу сносило от её силы, а амулет вытягивает излишки тьмы и сохраняет, – я проницательно посмотрела на Илью: – Ты ведь поэтому от меня шарахаешься? «Белка», пару раз глотнув свободы и отобедав, окрепла и рвётся бить каждого, кто обижает её хозяина? А я, ясно дело, в самом начале списка обидчиков. А ты сущность контролируешь не очень. А если лишнюю возбуждающую тьму убрать, она уснёт.
– И откуда ты всё знаешь? – он с ворчанием сел рядом и закатал рукав тёмного свитера.
– Правую, – и я примерила браслет. – Слышал, как меня нечисть называет? Вещая. И отнюдь не за красивые глаза. А за то, что я предвижу. Всё, сейчас доделаю.
Я достала из корзинки флакон, Илья втянул носом воздух…
– Моя кровь?!
– О, не ори в ухо, – я поморщилась. – Да, твоя. Да, взяла без спросу. Да, давным-давно. Да, извини. Так странно работает моё предвидение – толкает в бок и говорит: сделай. И я делаю. А потом узнаю, зачем. Эта капля – точка отсчета. В ней ровно столько силы, сколько тебе нужно для спокойствия и полного контроля спящей нечисти. Амулет её запомнит и будет вытягивать излишки до обозначенного порога. После второй сделаю, чтобы использовать накопленное, для левой руки. Артефакты парные. Дел-то – на полчаса… Что ты на меня так смотришь?
– Это что, попытка оправдаться? – он прищурился. – Или откреститься?
– Нет, – я отвела глаза. – Это… извинение. За то, что недоговаривала, использовала, манипулировала… И как умею, так и извиняюсь. Не хочешь – не бери.
– А почему у Руси такого нет?
– На ней не держатся, – пояснила я, откупоривая флакон. – Лопаются от переизбытка силы. Но твой подопытный – не призрак стародавней Верховной. А теперь – тишина…
Я пробормотала наговор, капнула кровь, и браслет засветился. И сам пополз к хозяину.
– Придётся привыкать к «побрякушке», – я убрала флакон. – Зато будешь жить, как прежде, не оглядываясь на своих мутантов. Берёшь?
– Кажется, у меня нет выбора, – приятель тряхнул рукой, но браслет вцепился намертво.
– Выбор есть всегда, – возразила я, доставая из корзинки новые шнуры. – Он почуял, что нужен, и теперь не отцепится, пока тебе необходима его помощь.
– Вас с ним кое-что роднит, кстати, – заметил он, снова тряхнув рукой.
– Есть немного, – я весело хмыкнула. – Я тоже могу подползти и вцепиться, потому что знаю, что нужна. Однако я – не безмозглый амулет, и у тебя действительно есть выбор. Кстати, не держу. За вторым заходи, когда захочешь.
– Нет уж, – Илья уселся удобнее, прислонившись к сосне, – сказала «а» – говори и «бэ». Но прежде, – повернулся и потребовал: – несколько фактов о себе, которые можно легко проверить.
Я поёрзала, подоткнула укрывающее ноги одеяло и взялась за плетение. И за рассказ:
– Аделина – моё настоящее имя. Андрюха – мой настоящий старший брат, родной. Ужка – она же Янина, она же Нюся – сводная сестра. Её родная мать, нынешняя Верховная Круга, была очень дружна с моей. Они соседствовали и вместе выросли – с двух лет всё вместе. А лет в двадцать маму накрыло даром, и она исчезла. А потом появилась с семилетним сыном и вопящим младенцем, слёзно попросив пристроить детей. Прожила она после этого месяца три.
Илюха молча внимал.
– Верховной дети нужны были, как собаке пятая нога. Она всегда хотела только одного – быть Верховной Круга. Но подруге детства, почти сестре, отказать не смогла. Оставила нас и вырастила. Вернее, меня. Андрюху быстро забрали наблюдатели, но он хорошо помнил мать, помнил, из-за чего она погибла, и остался отступником. А приёмный папа помог с анализами, чтобы никто не опознал в нас кое-чьих детей – он тогда возглавлял лабораторию. А потом появилась Нюся. Между нами разница – шесть лет, и этот мелкий хвостик постоянно меня спасает.
– А отец? – приятель придвинулся ближе. – Родной?
– Не знаю, – я пожала плечами. – Андрюха искал и как-то обмолвился, что он был человеком. Зачем навлекать на людей беду? Мы за приёмных-то переживали постоянно, хотя там все на приличных должностях и в состоянии позаботиться о себе. А люди… Нет, я туда даже лезть не стала. И брату отсоветовала.
– На приличных – это на каких?
Я собралась и начала прицельное «бомбометание»:
– Папа – член Совета. Дед Назар – по маме – правая рука главы наблюдателей. Дед Матвей – его зам. Бабушка Варвара – мамина мать – заклинательница, ты наверняка её знаешь, она заведует регионом. А бабушка Степанида, папина мама… – я сделала паузу. – Наблюдательский палач. К счастью для меня, не практикующий, а руководящий ведьмовским отделом. Она-то и помогла мне в своё время запереть в клетку проклятье коллеги.
Я глянула искоса на ошарашенного Илюху и добила:
– А твой учитель Игорь Сергеевич – мой дядя, младший брат Верховной. А дед Назар… – раз пошла такая пьянка… – Твой сколькитоюродный дед. Удавка – его внучатая племянница. А ты ничего не знал, потому что договор. Продвинулся дальше Совета – отдаешь наблюдателям весь род, включая седьмую воду на киселе. Дескать, слишком много страшных тайн знаешь, вдруг разболтаешь. Наставница Удавка была в курсе, потому что застала деда наблюдателем седьмой ступени, а когда он подобрался вплотную к Совету, то… пожалел вас. Подумал, подмутил и сумел отделить от себя всех… кого сумел. А мы с наставницей обещали молчать.
– Но… – возмутился офигевший Илья.
– Вы похожи, – пояснила я. – Ты, твоя бабушка, мама – и дед Назар. «Барашки», глаза… Сам увидишь. Я в момент знакомства с ней поняла. И обещала. Или тебе прикольнее было бы подневольно сидеть в наблюдательских подвалах и бдеть за стародавней нечистью?
– Да не сержусь я… – пробормотал он. – Я…
– Бутер будешь? – я отложила амулет и потянулась за рюкзаком. – И, да, ты можешь проверить всё это за пять минут. Спускаешься в некрополь, зовёшь бабушку… передаешь привет и спасибо. И говоришь, что я знаю, как порвать путы призрачного мира, куда её загнали стародавние, да так, что она приходит лишь на зов крови. Она сможет вернуться и помогать нам. Пойдёшь проверять?
Приятель не ответил – он исступлённо истреблял бутерброды.
– Это у тебя в роду палач потоптался, – заметила я, прихлёбывая зелье. – Они, как разозлятся или расстроятся, постоянно едят и как не в себя. И палач – с маминой стороны. Говоришь, она считалась потухшей ведьмой? Так она сама себя потушила – сразу после Ночи выбора вывернулась наизнанку. Бабушка из-за крови палачей ушла в отступницы, чтобы сменить сферу, а твоя мать… Конечно, Удавка не хотела для неё своей судьбы. Но заклинательский «уголь» женщины – это всегда изменённый тёмный «уголь» ведьмы. Поэтому у мужчин есть совмещение разных магических сил, а у женщин нет. Что? Ты не знал? Эк тебя… берегли.
– Эф, а помолчи, а… – проворчал Илья раздосадованно.
– Пройдусь, – решила я, выбираясь из одеяла. И даже почти пошутила: – Очухаешься – догоняй.
И он почти улыбнулся – криво и явно из уважения.
Я прошла положенное плюс ещё с десяток шагов до ближайшей сосны, отдохнула и осторожно встала.
– Эф! – Илюха тоже встал и крикнул, «догоняя»: – Выходит, дед разрешил?
– Да, – я опёрлась на трость. – Ему надоело прятаться. И человек он очень семейный. Хочет, чтобы семья была большой, и чем больше, тем лучше. И обо всех он готов заботиться, даже о некровных. По-моему, если бы мама ещё с десяток детей усыновила, дед был бы только счастлив. Он клёвый… но я его побаиваюсь. Это не человек – омут. И там столько… В общем, ладно. Разрешил. Плюс он намерен изменить кое-какие старые порядки, лишающие людей права выбора, и этот, про договор, в том числе.
Илья приблизился, и я привычно протянула руку, но задумалась, примет ли. А он отставил локоть и выразительно поднял брови: мол, чего думаешь? Я с облегчением взяла его под руку, опираясь. Какой-никакой, а плюс… И мы побрели вдоль сосен, медленно и печально.
– Как тебе удалось перетащить их на свою сторону?
– О, я тут ни при чём, – я качнула головой, – эта «сторона» сформировалась задолго до моего появления. В те времена, когда родились деды, было принято откупаться детьми или брать их в заложники. Застукали ведьму за нехорошим делом, но на костёр оно не тянет. А наблюдать и ждать следующего проступка – в тягость. Тогда и забирали детей. Дескать, будешь плохо себя вести – твой сын за тобой придёт, а хорошо – отпустим вас обоих.