Я слышу стоны, доносящиеся из избушки, он – нет, но на самом пороге избы у неё сильно закровили нанесённые им раны, он смотрит на красный снег и, стиснув зубы, вспоминает ребёнка на саночках в стылом лесу. От гнева его силы удваиваются. Он подтаскивает тяжёлую ветку железного дерева и подпирает дверь, потом забирается на крышу, поросшую толстым слоем мха, и затыкает трубу свитером, который снимает тут же. Спустившись, ждёт. В избушке одно оконце, он притаился у бревенчатой стены и почти не дышит. Летят осколки разбитого стекла, и вместе с клубами дыма, обливаясь кровью, свистуха лезет в окно, у неё ненавидящие глаза, раззявленный в кашле рот. Она хотела бы убить его своими проклятиями, но напрасно старается, он её не слышит и дважды стреляет в упор, в голову и в грудь. Она валится на землю и затихает. Утром она разожгла железную лучинку, чтобы отнести покупателю, но не успела, и теперь та постепенно разрушает её магию.
Для надёжности он связывает ей руки и ноги, потом лезет на крышу и вытаскивает из трубы свой почерневший свитер. Распахнув дверь, стоит и ждёт, когда из избы выветрится дым.
Он не видит того, что вижу я: на огромном железном дереве, нависающем над поляной, сидит серая птица не крупнее голубя, невзрачная, с маленькой вертлявой головой. Она похожа на настоящую и на вид безобидна, но меня не обманешь. Я много раз видела её в своих видениях и знаю, на что способна птица-злейка. Лучше бы с ней никому не встречаться.
Он входит в избу, но я не последую за ним в это мерзкое логово, ни за что. Бедный парень. Он не был готов увидеть то, что увидел, и выскакивает наружу. Его тошнит.
Затащив тело ведьмы внутрь, он снова подпирает дверь и поджигает дом.
…Пожар постепенно утихает. Он подходит ближе к тлеющим углям, оглядывает пепелище. В обвалившемся очаге пылает щепка железного дерева, она будет гореть долго, в течение нескольких недель.
Он ищет глазами свой брошенный на землю рюкзак и ружьё, а за его спиной, из дыма и угара, медленно встаёт живая и невредимая ведьма, на ней ни следов крови, ни сажи, глаза чёрные, безумные, волосы развеваются на ветру. Он оборачивается и натыкается на её полный ненависти взгляд. Он бросается на неё с голыми руками! Какой он… какой бесстрашный! Только руки его хватают пустоту, перед ним призрак. Этим она отвлекает его – чтобы он не видел, что её спёкшееся тело перекатывается по земле, как бревно, в сторону от пепелища. Её магия всё ещё сильна.
Он срывается с места и, пока огибает груду углей и догорающих балок, из обугленного кокона выползает змея. Птица камнем падает вниз и когтистыми лапами подбирает эту скользкую тварь – хочет спасти, унести отсюда. Но он уже рядом… в высоком прыжке хватает змею за голову и – отрывает её!
В красноватых глазах змеи теплится жизнь. Он бросается к очагу и кладёт змеиную голову на жгучий огонь железной щепки. Красные глаза лопаются, извивающееся в когтях птицы безголовое тело безжизненно повисает – её магия разрушена. Плачь, птица-злейка. Если можешь, плачь железными слезами.
Но она не приучена плакать, она преображается, увеличивается в размерах: крылья удлиняются, клюв и когти вытягиваются и обретают немыслимую остроту, секунда, и она бьёт в морозном воздухе громадными трескучими крыльями, а потом бросается на него и пускает в ход свой смертоносный арсенал. Это месть. Он бежит от неё, но падает и лежит на снегу, сжавшись в комок и истекая кровью. Злейка продолжает атаковать, нанося удары один страшнее другого. Если он отнимет руки от лица, то лишится глаз.
Она нанесла последний удар и улетела, когда он затих. Знала, от таких ран ему не оправиться.
Невыносимо оставлять его в этот тяжёлый, последний его миг, но меня тянет проследить за птичкой-невеличкой. Она летит на север, долго и не отдыхая – железу не нужен отдых – и наконец влетает в небольшое круглое оконце на склоне заснеженного холма, безликого среди других холмов, разбросанных по белой равнине.
В просторной комнате стены отделаны панелями из золотистого камня и мерцают в полумраке, на полу большой ковёр. За столом спиной ко мне сидит мужчина. Он потягивает тёмно-красное вино из бокала; перед ним только что погасший экран, в глубине комнаты, на ложе, покрытом драгоценными меховыми шкурами, – полуобнажённая женщина с гривой чёрных волос. Их лица почти не различимы в свете плавающих свечей в каменных чашах вдоль стен.
Птица пикирует на стол, её оперенье издаёт сухой металлический треск. Стуча когтистыми лапами, она подбирается к мужчине, склоняет перед ним голову. Мужчина давит двумя пальцами на жёлтые глаза, птичья головка падает в его подставленную ладонь. Из ящика стола он достаёт новую и со щелчком пристраивает её на место. Птица взлетает, чтобы присоединиться к нескольким птицам, что неподвижно сидят на жёрдочке высоко под потолком. Мужчина швыряет головку злейки в другой ящик и вдруг видит, что коснувшись клюва, испачкал руку. Теперь он с удивлением рассматривает не засохшую, несмотря на долгий полёт птицы, кровь.
– Покажи, – заметив его беспокойство, говорит женщина, и мужчина подносит ладонь к её лицу. – Бестолковые создания. Почему ты её оставил? Ведьму не уберегла, мальчишку не добила.
– Мои птицы не проиграли ни одной схватки в День птицелова, а я даже не помню, сколько лет этому празднику!
– Сегодня проиграли. Смой кровь вином.
– Кровь смывают кровью!
– Как странно. Птица старалась, я же видела. Что там пошло не так?
Он всегда нуждается в ней, поэтому даже слабой нотки примирения в её голосе хватает, чтобы унять его гнев. Он берёт бокал и опрокидывает на ладонь. Тёмно-красная жидкость струится на ковёр.
Он жив?! Почему я до сих пор здесь? Экран на столе неожиданно загорается, я вижу на нём какую-то старуху. Давно я не смотрелась в зеркало – они всё врут, эти зеркала, и чем дальше, тем сильнее врут, поэтому я не сразу узнаю своё лицо. Я надеялась, что, прорываясь сквозь время, я бесплотна, но вот он, мой оттиск. Секунды потеряны безвозвратно, меня заметили. Я рванулась прочь, наружу, – будто перевалилась в холодную воду через борт лодки, только, боюсь, моё смазанное изображение никого не сможет обмануть, я наследила, а эти двое, думаю, умеют ходить по следу.
Вдруг моё сердце сжимается. Если я настолько материальна в этом прошлом, что отражаюсь в зеркале, за мной уже наверняка организовали погоню, и как личность я погибну раньше, чем узнаю, что с ним случилось двадцать лет назад. Все старания пойдут прахом из-за непростительного любопытства, толкнувшего меня вслед за птицей…
– Вернись, – говорит человек, который держит меня за руку. Его голос как будто доносится из соседней комнаты. – Скажи ему, что ты от меня. Пусть никого за тобой не посылает.
Я делаю, что он велел, и с удовлетворением наблюдаю, как мужчина, глядя на экран, трясётся от бессильной злобы.
– Передай, я выклюю ему глаза!
– Не выйдет, – говорю я. – У него клюв длиннее.
Даже мысленное перемещение требует сил и времени, и я так ослабела, что в любой момент могу умереть или очнуться от транса, тогда конец моей жизни и моей миссии будет бесславным. Я должна вернуться не только ради Таи – ради истины.
Я снова в лесу, и он лежит передо мной на красном снегу под низким белым небом. Но что-то изменилось. Кокон безмолвия вокруг него разрушен, он слышит звуки леса: то ухнет далёкая птица, то с ветки железного дерева упадёт ком снега, или засвистит ветер, поднимая снежную пыль.
– Мама… Вика… зайчонок… я живой…
Он пока не может говорить, разучился за долгие годы, но я улавливаю его мысли, я его чувствую.
– Мама…
Она встретилась с ним тайком от дочери, когда ему было девять. Он не понимал, почему они живут врозь, всё ещё помнил её и скучал по ней, по её песням и сказкам. В их семье всё встало с ног на голову из-за гадалки. Пришла незваная, язык без костей, и напророчила ему раннюю смерть. Сказала матери, если уши заболят, отвыкай, всё равно не жилец. Вариантов всего два. Спасёшь от глухоты – вскорости утонет. Оглохнет – в двадцать лет убьёт ведьму и сам погибнет. Что делать матери? Выпросила у гадалки камни, бросала в надежде, что хоть раз выпадет белая сторона на двуцветном камешке. Не выпала. Тогда придумала третий вариант, безнадёжный – обмануть судьбу. Рисковая. Когда дети уехали в другую деревню, продала домишко и подалась к родственникам в городок под названием Листья. Отнеслись к ней сердечно, приняли, помогли занять у влиятельного человека сумасшедшую сумму. Долг подписалась отрабатывать плакальщицей на похоронах и песельницей на свадьбах. Так и жила в тех Листьях, каждый день то радуясь, то плача вместе с чужими людьми. И работа, и жизнь – на износ. Всех денег, от продажи дома и занятых, хватило на полкапли разведённой живицы из хитина янтарника. Дождалась, когда сын подрос достаточно для того, чтобы понять и запомнить, и привезла ему живицу в крошечной капсуле, искусно впаянной в медальон. Просила медальон не снимать и молчать о богатстве, что он носит на шее, рассказала об испытании, которое ждёт его в двадцать лет. Сестре он подарок показал, но утаил, что в нём скрыто, ведь никому – это значит никому. Сейчас эти полкапли спасли ему жизнь.
– Кто тебя так? Росомаха, что ль?
Мужчины из деревни – среди них много охотников – объединились, чтобы найти пропавшего ребёнка, и разбили местность на квадраты. Пурга не ко времени завела свою тоскливую песню, за ночь снега навалило чуть не по колено. Снег сырой, к ногам липнет, на лыжи ещё не встать, но плотник Тудак помочь с поисками согласился в числе первых, просто чтобы не было потом разговоров. А так-то… больно надо. Пошёл в паре с одним хлипким мужичком. Только замаячили вдалеке чёрные силуэты железных деревьев, у мужичка прихватило живот, и пришлось ему вернуться в деревню, со своей медвежьей болезнью. Вот так Тудак оказался один в лесу. Решил походить для виду, а наткнулся на немого, лежащего в луже крови.