Айлин вымученно улыбнулась. Она не могла разделить с ним радость. Дом стал напоминать змеиное гнездо. Здесь ненавидят, лгут, воруют, покушаются на чужую жизнь, калечат, подбрасывают чёрные карты, встают на пути у мурров и, хотя в это непросто поверить, практикуют ведьмовские ритуалы…
– Не ребёнок, а клад, – рассказывал Барри про Гонзарика. – Мы ничего не нашли, а он говорит: «Тот, кто это сделал, знал, что если полотенца затолкать неглубоко, то их быстро обнаружат. Он хитрый! Нам нужна палка с крюком». Тут и Мир Багорик пришёл на помощь, в два счёта смастерил нужный инструмент. Должен заметить, госпожа Айлин, этот парень не жалеет сил, чтобы вернуть себе доброе имя. И я этому очень рад. Ещё по капле, госпожа Фанни… Оставляю вам пузырёк, держите его открытым. Завтра в это же время закапайте ещё раз, а сейчас начинайте считать до двадцати пяти и приготовьтесь к возвращению в мир звуков.
– Неужели, Барри? – взволнованно спросила Айлин.
– Через два дня никакие капли не понадобятся.
– Ты наш спаситель…
Склонившись, старик почтительно приложился губами к руке Айлин.
– В эти скорбные дни, добрейшая моя госпожа, я служу вам с прежним восторгом и преданностью.
Не успел Барри выйти, как Фанни позвала, улыбаясь:
– Бабушка… Господин Миш…
Айлин всплеснула руками.
– Ты говоришь! Ты слышишь?!
Из-за двери доносился умоляющий голос Барри:
– Прекрасный Господин Миш, прошу, не поступайте столь безрассудно…
Видимо, мурр опять метил свои владения. Фанни впервые в жизни этому обрадовалась.
2
Айлин решила лечь спать пораньше, но долго ворочалась в постели, всё мешало: сбившееся одеяло, беспокойные мысли, луна из-за портьеры… то душно, то холодно, то хочется плакать. Она накинула пеньюар и приоткрыла дверь, чтобы выйти из спальни. Мимо покоев кто-то прошёл. Дом спал, во мраке коридора нельзя было понять, кто это – мужчина, женщина? Айлин сковал необъяснимый страх. Кое-как поборов его, она захлопнула дверь, вернулась в постель и накрылась с головой, уже предчувствуя Встречу.
– Однако, тьма сгущается. Мне придётся заглянуть тебе в голову, Монца-глупышка. Противно, но что поделаешь, – услышала она глухой голос. Он то приближался, то удалялся. – Я ощущаю движение… и как же это неудобно. Вот, чувствую мороз в твоей головной части, слышу стоны… слышу ропот и упрёки. Ну, конечно. Вместо стройности суждений – трескотня и хаос. Мысли скачут, как кузнечики по летнему лугу. Не видишь того, что находится перед тобой, не видишь изнанки. Тебе не суждено заглянуть в суть вещей?
– Такой уж я родилась, – пробормотала под одеялом расстроенная Айлин. – Если бы можно было взять взаймы немного ума, я бы так и поступила…
После долгого молчания раздалось:
– У меня где-то был мешок… – Снова тишина.
– Мешок? – осмелилась напомнить о себе трепетавшая Айлин.
– Нет… конечно, не так… Область. Из которой я черпаю слова. Мне, наверное, придётся нырнуть, сунуться, запустить руку в эту область-мешок, чтобы вытащить подходящие к нашему разговору ругательства и пришпилить тебя, Монца-глупышка. Слишком много ошибок, река сомнений, море глупости, океан пустоты. У тебя всё под рукой, чтобы решать загадки, искать ответы, переставлять фигуры. Чем же ещё заниматься женщине, не обременённой необходимостью зарабатывать себе на хлеб? Неужели только обвешиваться бусами? Я даю тебе последний шанс… немного времени, чтобы вырвать гнилой зуб…
– Я вырву, – прошептала Айлин.
– Или я достану сумку с ругательствами.
Айлин долго лежала в полной тишине, так и не выбравшись из-под одеяла и боясь пошевелиться.
…Проснувшись, она высыпала содержимое своей парчовой сумочки на туалетный столик, расстегнула потайную молнию и вынула спрятанную за подкладкой перчатку из той же переливающейся ткани. Потом скинула с постели подушки, залезла на неё с ногами, встала в изголовье, оказавшись лицом к лицу с картиной, на которой Мать-кошка возлежала посреди жаркой пустыни, приложила ладонь к позолоченной раме и мысленно сформулировала свою просьбу о постижении сути вещей.
В ответ ярко осветился в левом нижнем углу картины камень, наполовину занесённый песком. Айлин натянула на правую руку перчатку и осторожно сунула руку в картину – как будто в нагретую духовку, от которой шёл запах сухого, раскалённого песка.
Перевернув рукой камень и вытащив из-под него желтоватый, под цвет пустыни, конверт, Айлин слезла с кровати. Несколько песчинок упали на туалетный столик, когда она стянула перчатку с руки. Нельзя было отвлекаться, но она всё равно обернулась и посмотрела на огромный силуэт Матери-кошки на горизонте, чувствуя, как от горечи и умиления в горле встаёт ком.
В конверте оказались несколько пронумерованных листков. На первом листке излагалось требование одеться во что-то отличное от платья, а после пошагово выполнять инструкции и не приступать к следующей, не выполнив предыдущую.
…Господин Куафюр вошёл в спальню, как обычно, вразвалку и с независимым видом. Айлин в спортивном костюме сидела за туалетным столиком и была слишком сосредоточена, чтобы бурно отреагировать на расцветший у него под глазом синяк, но не могла внутренне не ужаснуться – фиолетовое на красном лице…
– Пожалуйста, простую косу, Одилон, но понадёжнее, – попросила она. – Меня ждёт трудный день.
Мастер нежно погрузил пальцы в её длинные влажные пряди.
– Я у себя, если что. Можете на меня рассчитывать.
– Это мило, благодарю. Что с глазом?
– Трудный день. Конец света уже наступил? Вы в чём-то спортивном… – Мерзость какая, отразилось на изукрашенном лице Куафюра.
– Вот! Ты меня понимаешь. Хуже только показаться на людях голой, – пожаловалась Айлин.
– Так вы собираетесь…? В сапфирах и… в этом?!
– Вынуждена.
Мастер закашлялся, включил фен и больше не проронил ни слова.
…Ковыляющий с палкой в туалет Джио остолбенел, увидев, как Хозяйка, растрёпанная, в тёмно-синем спортивном костюме, с кряхтеньем и жалобными охами то перекатывается, то ползёт на четвереньках по паркету из одного конца коридора в другой. За ней следовала небольшая группа из слуг: старик Барри в бархатной куртке, возбуждённый Гонзарик, растерянные женщины с кухни – распорядительница и повариха… две горничные в форменных платьях, видимо, из новеньких, и трое охранников. В доме теперь постоянно дежурили крепкие мужчины.
– С дороги… – прохрипела Хозяйка, увидев Джио.
Поравнявшись со слугами, Джио услышал, как они совещаются, и остановился.
– Впору психиатров звать, господин Барри, – с тихим ужасом говорила распорядительница по кухне.
– Мада Лорна, вы напрасно беспокоитесь. Госпожа Айлин знает, что делает, – отвечал старик.
– Знает ли? – сказала расстроенная повариха, статная черноволосая женщина. – В леднике сидела. Вышла, стуча зубами… чуть не инеем покрылась. Потом залезла в кладовку и пробыла там, в темноте, не меньше часа… выкрикивала детские стишки…
– И ещё кукарекала! – вставил Гонзарик.
– И госпожи ловиссы, как назло, нет… и господина Лунга…
– Так позвоните им, – сказал Джио.
Старик Барри рассердился.
– Не нужно никуда звонить! Идите работайте, я за ней присмотрю!
Айлин полежала на спине, раскинув руки, перевела дух и покатилась дальше.
– Хотя бы врача вызовите, господин Барри, – сказала Лорна. – В её возрасте… Смотреть страшно…
– Спрашиваю: кто дал вам право вмешиваться в замыслы госпожи нашей?! – рявкнул старик.
Лорна с надеждой повернулась к подошедшему Даймону:
– Может, хоть вы подскажете, господин Даймон, что с хозяйкой?
Помощник архивариуса думал недолго.
– Она пытается вывести себя из равновесия. Помнится, Ирланг Шестой, эпоха… э-э… простоял на голове всю ночь, чтобы…
– Я вас, конечно, уважаю, господин Даймон… за трудолюбие… – перебил Барри недовольным тоном, но Даймон решительно закончил:
– Думаю, она собирается сотворить заклинание.
Слуги бросились врассыпную. В коридоре остались только Даймон, Барри, Виктория и Гонзарик.
– Извините, у меня тоже дела… – Даймон удалился.
– Виктория! – донёсся издалека голос Лорны.
Повариха с жалостью посмотрела на катающуюся хозяйку и поспешила на кухню.
– И тебе пора, дружок, – мягко сказал Барри Гонзарику.
…К своей спальне на втором этаже Айлин приползла на четвереньках, не имея сил даже подняться с колен и приложить ладонь к замку – ей помог Барри, следовавший за хозяйкой на почтительном расстоянии. Едва за ней закрылась дверь, старик вызвал из клиники доктора Бона.
…Она выполнила все до единого дурацкие требования, изложенные на листках из конверта, и чувствовала себя так, будто её переехали, или она упала и всё себе отбила. Листки один за другим перекочевали из правого кармана спортивных штанов в левый. Оставался последний. Она кое-как его достала, лёжа на полу у кровати.
Жалко, что я не вижу, как ты мучаешься, Айлин. Стараешься, будто прилежная ученица, да? Ты заняла моё место – получай. Я, Павлина Шипетта Монца, эпоха Сомнений, время Павлины, подшутила над тобой. Ты представить себе не можешь, как я сейчас смеюсь. Просто умираю со смеху! Ну, давай, посмейся вместе со мной!
Айлин задрожала от гнева. Сердце в груди стучало так громко, что она ничего не слышала, кроме этого сумасшедшего стука. Опасаясь сердечного приступа, она полежала неподвижно, потом снова поднесла к глазам послание и заметила внизу стрелочку. Она перевернула листок.
И вот теперь, когда тебя переполняет ярость, когда ты шатаешься от усталости, вся в поту и в пыли, а слуги, опасаясь за твой рассудок, готовы наброситься на тебя и связать, пробеги глазами эти две строчки. Пользуйся пришедшим к тебе даром до заката и больше не обращайся к нему.
– Барри… – мёртвым голосом позвала Айлин в домофон.
– Я здесь, госпожа! – сразу отозвался старик.
– Мне… бы… врача…
– Вот он, госпожа! Под дверью! Если вы откроете…