– Выяснить кое-что.
Высик решил даже Берестову не рассказывать о встрече с братом Петра Егорова, соблюдая данное слово. Кроме того, Берестову было лучше и безопаснее не знать о некоторых догадках, поневоле напрашивавшихся из этого разговора. Эту часть расследования Высик должен был взять на себя.
По дороге в райцентр Высик продумывал, как ему построй беседу с опером. Можно было, конечно, поквитаться с ним за все хорошее и утереть ему нос – карты были у Высика на руках. Но оперы – они народ злопамятный, а преимущество Высика было преходящим. Нет, лучше не портить с ним отношений, поговорить вежливенько и скромненько, хотя и не отступая от сути. Если что, дать ему шанс приписать себе все заслуги по разоблачению непотребного элемента. Ни в чем существенном не уступая ему, разумеется.
С тем Высик и побрел по улицам райцентра, мимо площади, от которой начинался широкий спуск. Над спуском, где асфальт почему-то не приживался и сходил проплешинами, обнажая вековечный панцирь брусчатки, владычествовала огромная храмина темно-красного, местами выцветшего кирпича – размеров столь колоссальных, что Высик всякий раз диву давался, зачем и откуда взялось здесь такое сооружение. Храмина давно лишилась купола, а там, где безглавая башня соединялась со скатом крыши, росло ветвистое дерево – шутка ветра, играющего с семяносным пухом тополей, да и семячко оказалось жизнелюбиво. Тут и там, особенно на широких выступах карнизов темных окон со сгнившими переплетами и выбитыми стеклами, росла трава. Применения этой громадине так и не нашлось. Только у ее основания приютилась скособоченная керосинная лавка, да придел, непосредственно примыкавший к лавке, был занят складом. Все вместе производило почти угнетающее впечатление, казалось несоразмерным куском иного мира, непонятно как вторгшимся в наше пространство. Эти заброшенные руины, подминавшие под себя городок, порой преследовали в снах Высика, и тогда вокруг них витали причудливые образы.
Почти у самого конца спуска находился двухэтажный особняк – цель путешествия Высика. Этот особняк до сих пор сохранял некую барственность отношения к окружающему, несмотря на потрепанность и на въевшийся в него унылый дух канцелярщины, стремившийся привести старый дом к общему знаменателю с нынешней жизнью. Его высокомерие начали обуздывать с первых дней великих перемен, когда первый комиссар или представитель губчека, навеки марая наборный паркет сапожищами и калеча поверхность стола вишневого дерева горячим пеплом папирос, сидел посреди разгромленной бальной залы и с неумелым старанием стукал одним пальцем по клавишам «ремингтона» или «ундервуда», от имени новой власти карая и надзирая в письменном виде. Но дом упрямился – и, в зависимости от настроения, он напоминал Высику то короля в изгнании, потерявшего все, кроме чести, то сумасшедшего, разукрасившего свои ветхие обноски золотой бумагой и блестящими побрякушками и на полном серьезе принимающего насмешливый почет, оказываемый санитарами ему, императору обеих Индий.
Возле дома стояло несколько неприметных фургонов, «черных марусь» и лендлизовский «додж», на котором оперуполномоченный разъезжал по району.
– Ну? – осведомился опер, когда Высик вошел в его кабинет. – Выкладывай, в чем дело. Ты ведь по пустякам надоедать не станешь…
– Дело и впрямь серьезное. – Высик помедлил, как бы не решаясь сообщать дурные новости. – У меня… Да, у меня есть очень веские основания считать, что один из ваших тайных информаторов – двурушник, сотрудничающий с опасной бандой.
– Кого ты имеешь в виду? – нахмурился опер.
– Веру Акулову.
– Угу… – Опер пристально посмотрел на Высика. – Почему ты решил, что она… из наших сотрудников?
– Можно сказать, сама созналась, – сказал Высик.
– Ты с ней говорил?
– Нет. Я проанализировал некоторые ее поступки. Понимаю, никому не положено знать, что Акулова – сексот, даже мне, но если уж это наружу лезет…
Опер, помрачнев, размышлял.
– Допустим, ты прав, – проговорил он наконец. – И что с того?
– Помните тех троих из Харькова, за убийство которых в итоге привлекли Петра Егорова?
– При чем тут они?
– При том, что находились на постое у Акуловой. Поэтому и не могли найти их следов пребывания в округе. И вот что получается. Если она доложила вам, как положено, что пустила на постой такую-то троицу, а вы решили придержать эту информацию по веским причинам, то это одно. Если же она просто ничего вам не сообщила – это совсем другое…
– Погоди. Откуда ты знаешь, что они останавливались у Акуловой?
– Догадка. Но опирающаяся на достаточно весомые факты. Сейчас у нее проживает женщина, любовница ее близкого родственника, связанная с тремя погибшими. Эта женщина – Мария Плюнькина – находится в розыске. Как и ее любовник, племянник Акуловой, Свиридов Алексей – тот, по чьей воле убитую троицу занесло в наши края. Об этом вам тоже неизвестно?
Опер задумался.
– Хочешь сказать, она ведет двойную игру?
– И уже давно, – подтвердил Высик.
– Погоди! А откуда ты знаешь про эту Марию Плюнькину? Ты ее видел?
– Лично – нет. Но, опять-таки, шила в мешке не утаишь. Кроме того, в наших краях объявился курьер Свиридова, посланный им на розыски Плюнькиной. Заявил, что, не найдя Плюнькину, решил завернуть в родные места, отказавшись от поисков. Но это неправда. Если бы он не знал, что ее надо искать здесь, он бы к нам не заехал. А прибежище Плюнькина могла найти только в одном месте – у Акуловой.
– Зачем он ее искал?
– Точно я этого не знаю. Он должен был передать Плюнькиной всего два слова: «С онкологией плохо». Если бы мы знали, что означают эти слова, по всей видимости, очень важные, то и многое другое стало бы нам понятно. Например, почему Плюнькина срочно сорвалась из Архангельска и почему она двигалась по определенному маршруту.
– Это все?
– Нет. Сегодня ночью этот курьер, Деревянкин, был убит. И, надо полагать, Акуловой и Плюнькиной тоже угрожает опасность.
– Рассказывай подробней, – потребовал опер, сразу посуровев.
Высик рассказал ему, как задержали Деревянкина, как Деревянкин согласился сотрудничать с милицией («Он, конечно, подумывал нас обмануть и встретиться с Плюнькиной втайне от нас, – предположил Высик, – но это у него не прошло бы.»), как сегодня утром Деревянкина обнаружили мертвым и как он, Высик, задержал старуху-прачку, выделившую Деревянкину несвежую простыню. Рассказал он и о новых фактах, заставляющих предположить, что Нилова и Акулова находились в разных лагерях, что убийство Ниловой было сведением давних счетов со стороны Свиридова, и что Акулова знала о готовящемся убийстве.
– Хочешь-таки доказать, что мы были неправы, посадив Егорова? – спросил опер.
– Я ничего не хочу доказать, – возразил Высик. – Возможно, Егоров был одним из исполнителей. Да, он взял всю вину на себя. Но представить себе, чтобы он в одиночку справился с тремя здоровыми мужиками… Как бы то ни было, факты я вам изложил, а что они означают – решать вам.
– Но чего-то ты все-таки хочешь, – недоверчиво приглядываясь к Высику, после паузы обронил опер.
– Хочу. Во-первых, я хочу знать, можно ли мне допросить Марию Плюнькину. Ну, и Акулову, естественно. Или тут ваши дела, в которые мне лучше не соваться… Во-вторых, я хотел бы ознакомиться, если можно, со всеми письменными донесениями Акуловой.
– Допрашивать можно, – твердо сказал опер. – Раз она, гадина… Даю тебе сутки. Вытяни из них все, что тебе нужно, и передай нам. Что до второго… Хотя, почему бы и нет. Читать будешь здесь, в этом кабинете. Укажешь мне на все, что привлечет твое внимание.
Через четверть часа Высик аккуратно открыл пухлую папку с подшитыми в нее разнообразными бумагами. В основном это были линованные тетрадные листочки, исписанные старательным корявым почерком.
Высик бегло проглядел первые три листочка, в которых сообщалось о высказываниях различных жителей деревни против колхозного строя. Четвертый листочек он стал читать более внимательно.
«А при том сообщаю, что мой муж, Акулов Степан Ильич последние дни приходит домой навеселе и с документами по ревизии, в которой он участвует, которые не имеет права брать домой. Он сидит с ними, а на мои предложения помочь ему в работе отказывается. В связи с чем я подозреваю не только факт супружеской неверности с Ниловой Зинаидой, против которой проводится ревизия, но и факт неверности Партии и государству, выражаемый в попытке совершить махинации с документами и своим авторитетом члена ревизии прикрыть растраты и воровство с Ниловой. Он получается врагом народа, и я не могу молчать об этом, хотя он и мой муж.»
Следующий документ касался уже смерти Акулова:
«Сегодня мой муж, Акулов Степан Ильич, задохся в бане от сердечного приступа. Я и моя знакомая Мария Степановна Плюнькина, бывшая у нас в гостях, были свидетельницами тому. Я испугалась, что местная милиция не поймет важности ревизионных бумаг, оставшихся у него на столе, поэтому собрала их и посылаю их вам вместе с моим письмом, чтобы они не пропали и чтобы вы сами решили, могут ли они помочь Следствию. Не зная моей работы на Государство, милиционер и врач вели со мной не как с советским человеком и хотят меня подозревать в смерти моего мужа, поэтому я прошу защитить меня от их происков, тем более, что сам врач сказал, что смерть скорее всего естественная, а вы знаете, что я знаю, что вы собирались арестовать моего мужа и я должна была помочь вам в этом, следя, чтобы он не уничтожил важных бумаг, и поэтому зачем мне было его убивать, если, наоборот, он своей смертью ушел от справедливого возмездия, которое бы меня порадовало больше всего, и я даже думаю, что если с его смертью что-то не так, то он мог сам себя порешить, догадавшись, что ему не уйти от суровой кары. А если его кто-то предупредил, то надо искать изменника среди тех, кто знал, что вы хотите его арестовать.»
На полях этого любопытного донесения красовалась жирная надпись:
«Защитить информатора. На всякий случай проверить всех, кто готовил арест Акулова».