– То-то и оно! А нельзя что-то проверить по тем документам, которые сохранились? Дело вырисовывается…
– Да, я понимаю. Постараюсь. – Врач понял более чем, судя по его изменившемуся лицу и сразу подсевшему и посуровевшему голосу. – Может, что-нибудь и найду.
– Отлично! Если что выясните, сразу меня отыщите. Впрочем…
– Что?
– По-моему, можете особо и не усердствовать. Я и так знаю ответ.
Врач пристально поглядел на Высика.
– Что-то стряслось? Я имею в виду, кроме того, что мы нарвались на банду, промышляющую наркотиками. Я, как и вы, готов считать это доказанным, по логике событий. Знаете, что…
Врач подошел к шкафчику, отпер его и, достав спирт, стал разводить его водой.
– Вы прямо мои мысли читаете, – усмехнулся Высик.
– Так сколько же знакомы… – усмехнулся в ответ врач.
– Да, знакомы… Игорь Алексеевич, просьба у меня к вам. Надеюсь, что ничего опасного в ней нет, но… Но если вам покажется, что на этом можно погореть, то лучше откажитесь, я в обиде не буду.
– Что за просьба?
– Митрофанов, местный алкоголик, сидит во дворе. Я хочу, чтобы вы вместе с ним прогулялись в один дом. Вот ключи от дома. – Высик выложил ключи на стол. – Митрофанов покажет вам тайник, в котором спрятаны… да, довольно весомые улики. Прежде всего, меня интересует бухгалтерская книга, вроде гроссбуха. Если я проведу обыск официальным порядком, то должен буду эти улики приобщить к делу, а приобщать их мне пока не хочется… Никто не должен знать, что мы их забрали. Вбить в башку Митрофанову, чтобы он молчал, под страхом смерти, я уж сумею!
– Выпьем сначала, – сказал врач. Они выпили, и врач сказал: – Вот так-то лучше. А то, я гляжу, вы не на шутку разнервничались. Боитесь, если все всплывет и привлекут за сокрытие улик, мне, с моей биографией, не выкрутиться? Пустяки. Сделаю я то, о чем вы просите. Вот только…
– Да?
– Хотелось бы поподробней и пообъемней знать, что происходит. Ведь если я рискую, то стоит понимать, из-за чего. Хотя бы любопытства ради.
Высик перевел дух.
– Я и сам собирался вам рассказать, потому что… Короче, слушайте.
И Высик стал рассказывать о событиях последнего времени и о том, как они могут быть связаны с событиями годовой давности.
– То, что Акулова с довоенных времен работает колхозным счетоводом, – говорил Высик, – меня больше всего укрепило в догадке, что она сотрудничает с органами. Если бы она была просто счетоводом, то давным-давно уже сидела бы – и, возможно, не по первому разу. Такая жизнь у них. Проставишь по ведомостям все как есть – сгноят, что показатели плохие, что реально ее плохая отчетность является диверсией против политики партии на укрепление сельского хозяйства. Начнешь приписывать нормы выработки и прочее – будут хвалить, но приписок в конце концов накопится столько, что концы с концами не сведешь. И опять-таки упекут за вредительство, за дутые цифры. Счетовод – тот стрелочник, на которого можно любые списать промахи, чтобы все остальное было чистенько.
Сколько у нас счетоводов по колхозам сменилось? А Акулова как сидела, так и сидит. Несмотря на темную историю с мужем, погибшим, когда его вот-вот схватили бы за руку на подделке ревизионных документов. Несмотря на многое. Значит, она органам нужна, раз ее не трогают. Отсюда очень несложно догадаться, что она – очень ценный тайный осведомитель. Да и держится она с таким гонором, что не подступись… Воображая, будто ее всегда прикроют и покроют…
– По большому счету, это не доказательства, – возразил врач. – Мало ли что в жизни бывает?
– Согласен, по следственной нормальной логике – не доказательства, – сказал Высик. – А по логике жизни, по логике того, что вокруг происходит – для меня это главное доказательство, почище любых других примет в ее поведении, которые вы назвали бы доказательствами более достоверными… И ведь прав был я, так? И о чем, выходит, толковать?
– Правы, – согласился врач.
А Высика понесло. Видно, хотелось ему выговориться, а до сих пор было не перед кем.
– Я вам и больше расскажу. Я расскажу, что произошло перед войной. В тот момент, когда Берестов привез из Москвы то, что ему удалось накопать, для меня все разложилось, как на блюдечке. Свиридов и Прохоров – то бишь, Сенька Кривой – боролись за верховенство. У Свиридова и силы побольше, и обаятелен он, как цыган, но за Сенькой Кривым скрывается кто-то очень умный. А Сенька, получается так, выставочная фигура. И этот кто-то очень умный повязан, к тому же, с Ниловой. Растрата у Ниловой возникла не от того, что ее Свиридов шантажировал. Растрата возникла, потому что она уже спуталась с лихими людьми, которых Сенька + или тот кукловод, который управлял Сенькой – сколачивал в банду. А тут – ревизия. Акуловой и Плюнькиной это очень на руку, потому что они уже сделали ставку на Свиридова и давно подумывала как лишить Кривого одной из самых богатых его кормушек. Чем больше деньги к нему текут, тем он опасней. Акулова мужа в ревизионную комиссию и пристроила. Видно, тогда уже положив себе от него избавиться. Чуяла, что он не жилец, и вместе с ним потонуть не хотела. И это неправда, что он ей документов не показывал, как она в своем доносе написала. Показывал, советовался – и это она внушила ему, чтобы он подмахивал их, не глядя. И прятала их потом, копя компромат и на него, и на Нилову. На этом бы ей и успокоиться, но Нилова почуяла неладное, и тут уж Акулову подвела жадность… Да еще, я так понимаю, Акулов начал догадываться о грязной игре – что он между женой и Ниловой как между двух паучьих запутался, и неизвестно, которая съест, – и вздумал взбрыкнуть. Сказал Ниловой, что больше ее покрывать не будет, что пойдет с докладом, куда следует, – и жене своей тоже многое высказал… И тогда Нилова обращается к Свиридову, который, как родственник, вхож в дом Акуловых – не возьмется ли он как-нибудь хитро убрать Акулова? Очень хорошие деньги сулит. Свиридов, надо думать, посоветовался и с Верой Акуловой, и, прежде всего, с Марией Плюнькиной – их мнению он уже привык доверять, зная, что хитрые бабы плохого не подскажут. И решили они втроем: почему бы с Ниловой деньжат не содрать перед тем, как ее посадить? Заодно и Акулов никогда и никому уже не вякнет, что это жена уговорила его подписывать черт-те что, предстанет кругом виноватеньким, а на Веру Акулову не упадет даже тень подозрения. И вот Акулов гибнет, Свиридов ждет деньги за выполненную работу, а Нилова возьми и обратись в компетентные органы: мол, Свиридов у нее деньги вымогает, отсюда и недостача набежала, а она боялась признаться, пока совсем не приперло. И Свиридова берут в момент получения денег. Что ему делать? За вымогательство срок меньший, чем за наемное убийство. Значит, ему выгодней взять на себя вымогательство и промолчать, что Нилова его подставила. Тем более и Акулову с Марией выдать придется… В итоге Нилова убивает нескольких зайцев разом. И выходит обеленной, потому что списывает на Свиридова всю образовавшуюся недостачу, а ему остается только соглашаться: да, и раньше деньги от нее получал, но прогулял все. И Свиридов убран с пути Сеньки Кривого. Теперь у его банды нет соперников в округе. Здорово Марию с ее теткой одурачили. Представляю себе, как они локти себе кусали! А Нилову ведь при возникшем раскладе и пальцем не тронешь. Осталось им только ждать своего часа. Что они его дождались – это другое дело… Главное, хитрый и ловкий план. Слишком умный, чтобы Нилова сама до него додумалась. Вот я и спрашиваю: кто ее надоумил? Кто он – тот, который до сих пор является нашим главным противником, тот, на кого работал Кривой, а теперь работают другие?
Высик раздраженно заходил по комнате.
– Эк вас разобрало, – сказал Игорь Алексеевич, приготовляя еще по одной порции разведенного спирта.
– Разберет тут… – проворчал Высик.
Образ мертвого Берестова неотступно преследовал Высика: он очень живо видел своего помощника застреленным, одновременно сохраняя глупое неверие в его смерть, так как увидеть труп воочию ему пока не довелось. От яркости этого воображаемого образа, покачивавшегося на холодных волнах неверия в случившееся, в Высике все больше закипала лютая ярость. И чем больше она его забирала, тем четче работала голова: отрезвляющая ярость, стимулирующая работу мозга.
Он принял от врача мензурку, они чокнулись, выпили. А врач разглядывал Высика с новым вниманием.
– Что-то отчаянное вы задумали, – сказал он. – И сами не знаете, трезвый расчет ведет вас или…
– Что – «или»? – Высик заметно ощетинился.
Врач произнес несколько фраз по-французски. По тому, что эти фразы были пронизаны жестким ритмом и на слух улавливались рифмы, Высик догадался, что Голощеков продекламировал какие-то стихи.
– Вы думаете, я хоть что-то понял? – спросил он.
– Это Бодлер, – сообщил врач.
– Ну и что с того?
– Да, конечно, – врач размышлял. – Мне недавно новый перевод этих строк попался, очень неплохой…
Тот бросает свой дом, чтоб укрыться в туманах,
Тот бежит от проклятой отчизны, а тот
От жестокой Цирцеи, от запахов пряных,
Заблудившийся в женских глазах звездочет.
Чтоб животным не стать на прельстительном ложе,
Он спешит небеса и пространства встречать,
Зной и холод оттиснутся бронзой на коже
И сотрут поцелуев постыдных печать…
– Так и вы свое собственное бегство замышляете, разве нет? – подытожил врач.
Высик остановился перед ним.
– По-вашему, я втрескался в эту… Плюнькину?
– Во всяком случае, вы готовы рискнуть жизнью, чтобы за уши вытащить ее из беды, – мягко проговорил врач.
– Вовсе не поэтому я готов рискнуть жизнью! – огрызнулся Высик. – Я хочу наказать убийц! И разгромить все эти банды торговцев морфием! Под корень их выжечь, понимаете? И я этого добьюсь – так или иначе!
– «Иначе» – это как? – осведомился врач. – Если вы погибнете, то я должен буду передать гроссбух, который для вас так важен, в органы? Причем не в районные, а в вышестоящие инстанции – вы боитесь что в районе гроссбух могут и уничтожить, потому что в нем имеется что-то страшное для районных чинов? Поэтому и не хотите официально присоединять гроссбух к делу – чтобы у вас его начальство не забрало «для ознакомления» да не уничтожило, обставив пропажу гроссбуха так, что за руку не схватишь? Ваша просьба, получается – это как бы завещание на случай вашей смерти. Верно?