Высик проснулся, открыл глаза и некоторое время лежал без движения. Никогда ему не снилось таких снов. Этот сон был вообще не из его жизни и не из его опыта, и непонятно, откуда он взялся, из каких искаженных реалий сложился. А в ушах продолжало отдаваться пульсацией разбудораженной крови: «Сундук Коломбины… Сундук Коломбины…» И было страшно от этого неуемного шепотка.
Потом шепоток улегся, и Высик окончательно пришел в себя. Да, многое произошло с ним за последние сутки, в том числе задевшего душу. Неудивительно, что снится всякая дрянь. Сон этот – из единичных. Не из тех, которые способны возвращаться. Значит, надо поскорее забыть его и больше не вспоминать.
С улицы донесся какой-то шум. Высик повернул голову, и дежурный, уловив его движение, оглянулся.
– Что такое? – спросил Высик.
– Подводы с мертвыми приехали… Народ осматривает, дивится.
– Угу… – Высик коротко кивнул, присел, помотал головой и, прогнав остатки наваждения, вышел на улицу.
Мертвых привезли на трех подводах. Мария сидела на одной из них, с лицом мертвым и угасшим, и Высику подумалось, что так она стала еще красивее.
Он остановился перед ней, и она, подняв голову, поглядела на него отсутствующим взглядом.
– Поехали, – сказал он.
– Куда?
– Узнаешь. – Он помог ей спуститься с подводы и повел к машине.
– Тебе подмога нужна? – спросил опер, стоявший на крыльце.
– Сам справлюсь, – ответил Высик. – В крайнем случае, мои ребятки не промах.
Опер коротко кивнул. Высик подсадил Марию в «газик», сел сам и бросил шоферу:
– Вперед.
Ехали они в молчании. Высик попросил остановить машину сразу за железнодорожным переездом, на развилке, где одна дорога вела к центру местечка, а другая за Угольную Линию, к дому Косовановой.
– Поезжай к нашим, – велел он шоферу. – Пусть поспешат к дому старухи. Я буду там ждать.
Забрав с собой Марию, он мерным шагом зашагал по дороге.
Когда они оказались метрах в двадцати от дома, он сказал ей:
– Подожди здесь. Я быстро.
Она осталась стоять на месте, выполняя это его распоряжение, как и прочие: безвольно и отрешенно. Высик спокойно пошел к дому, на ходу вынимая пистолет. Он наклонил голову, чтобы пройти под бельевой веревкой, на которой висели простыни, родные сестры той, которая стала для него главной уликой. Простыня внезапно взметнулась на ветру и облепила голову Высика. Чертыхаясь, он стал отбиваться от нее самым нелепым и беспомощным образом. Одна мысль пришла Высику на ум: если Ажгибис знает, что раскрыт, то лучшего момента покончить с ним, Высиком, ему не представится… Интересно, как размещены остальные участки засады? И нет ли среди них таких, кто?.. В конце концов, Высик благополучно избавился от простыни. Он подошел к тихому дому и поднялся на крыльцо.
Когда Высик отворял дверь, внутри дома послышалось шевеление. На него уставился заспанный оперативник, дремавший в сенях.
– А, это вы?.. – сказал он. – Мы к рассвету так и подумали, что теперь могут только свои прийти, снимать засаду. Ну, и прикорнули маленько…
– Сколько вас?
– Трое, не считая начальника. Четвертого в райцентр отправили, узнать, не пора ли нам сниматься и будет ли смена.
– Очень хорошо. Где Ажгибис?
– Там, в задней комнатке.
Высик, не говоря больше ни слова, направился в указанном направлении. Ажгибис, видимо, тоже задремал, потому что поглядел на Высика несколько осоловело, словно только что подняв голову от стола, за которым сидел.
– Что, можно уходить? – спросил он.
– А ты ведь знал, что Берестова убьют, – сухо проговорил Высик.
Ажгибис поглядел на пистолет в руке Высика и все понял. Он приподнялся из-за стола, схватился за свой пистолет… Высику только этого и нужно было. Ажгибиса он уложил одним выстрелом.
Вбежавшим в комнату оперативникам Высик сообщил, медленно и четко:
– Ажгибис был пособником бандитов. Когда я сказал ему, что нам все известно и предложил сдаться, он попробовал оказать сопротивление. Если бы я его не застрелил, он бы застрел лил меня… – И добавил устало и грустно: – А если бы бандиты ночью пожаловали, он бы вас всех подставил.
После этих слов он молча повернулся и вышел из дома.
Мария стояла не шевелясь, пока Высик шел к ней, а когда он оказался рядом, сказала:
– Я слышала выстрел.
– Да, – кивнул Высик. – Я, можно считать, тебя отмыл.
Мария вопрошающе поглядела на него.
– Ажгибиса нет, – пояснил он. – Мы устранили для опера неприятную проблему. Я, так сказать, вошел в его положение… Ты при этом присутствовала – значит, и тебе зачтется.
– Так вот что ты имел в виду, когда говорил, мол, «мы ему окажем одну услугу, о которой он будет помнить…» – задумчиво протянула она.
– Верно…
Теперь Мария смотрела на него, не мигая, – может, это продолжалось несколько секунд, а может, целую вечность, Высик не мог сказать. Время при этом исчезло. Потом она вдруг расхохоталась. Расхохоталась так, что Высик испугался, не сходит ли она с ума.
– Ты… что? – озадаченно спросил он.
– Ну и видик был у тебя в этой простыне! – Она мотала головой, пытаясь унять душивший ее смех. – Прямо слепой щенок!..
Высик тоже засмеялся, мысленно благословляя теперь идиотскую ситуацию с простыней, в которую попал. То, что сильный и безжалостный человек может оказаться смешным, заставило Марию взглянуть на него другими глазами – увидеть его таким, каким он хотел ей показаться.
Илья и другие подчиненные Высика застали их еще смеющимися.
– Все в порядке! – Высик помахал рукой. – Это, наверное, нервное. Ажгибиса, предателя, пришлось пристрелить. Наверно, опер будет не очень доволен: он хотел лично его допросить. Но, мне думается, все к лучшему… Это Ажгибис навел бандитскую засаду на Берестова, – как бы мимоходом сообщил он.
Илья подумал – и понял.
– А вас гость ждет. Из далеких краев. Поразился, когда узнал, в какой денек подгадал навестить.
– Что за гость? – осведомился Высик.
– Да тот работник угрозыска из Архангельска.
– Никаноров?
– Он самый.
Глава 11
– Значит, запоздал я малость, – развел руками Никаноров. – А сколько землю носом рыл, думал вас удивить!
Высик устроил его в райцентре, на квартирке одного из сотрудников, отбывшего на несколько дней в командировку по служебной надобности. Сам он тоже весь день проторчал в райцентре, документально закругляя вместе с опером расследованное дело. Плюнькиной Высик предоставил свою комнатенку в одном из ветхих барачных строений рабочего поселка. Комнатенка была еще ничего – в тупичковом аппендиксе длинного коридора, и соседская жизнь не очень докучала постояльцу. Впрочем, Высик почти не бывал в своей комнатушке, предпочитая дневать и ночевать в служебном «кабинете» с уже налаженным бытом – по-армейски скудным и упорядоченным. В подсобке при «кабинете» имелась керосинка, шкафчик с минимумом продуктов – хлеб, крупы, лук, растительное масло. Колбаску и прочие скоропортящиеся прибытки, перепадавшие к столу, Высик зимой держал «за решеткой», между оконными рамами, а летом в погребе, рядом с камерой предварительного заключения. Были в подсобке и рукомойничек с полочкой, на которой разместились бритва, кисточка, мыло и прочие причиндалы, и стенной шкафчик, куда вполне вмещалось самое необходимое: смена чистого белья и пара рубашек. Свет в подсобку проникал из узкого оконца, справа от рукомойника, и Высик любил задумчиво созерцать осколочек тихой улицы, неспешно бреясь и стряхивая плотные клочья пены с бритвенного лезвия.
В комнате, где он числился прописанным, была также керосинка, а еще колченогий столик и большая скрипучая кровать с начавшими подседать пружинами.
– Вода в чайнике, – предупредил Высик Плюнькину, вселяя ее в комнату. – На полочке, за занавеской – посуда, крупа, чай, две банки тушенки. Баранки еще есть, по-моему… В общем, не пропадешь. Отдыхай, отсыпайся, а утром я загляну.
Мария покорно кивнула и устало присела на кровать. Покидая ее, Высик подозревал, что она через две секунды уснет без задних ног, несмотря на все, что тяготило ее душу. Слишком она была измотана… Что ж, сон – лучший лекарь.
Никаноров, конечно, удивился, увидев Плюнькину – «Машку-Плюнь», но Высик коротко сообщил ему, что все объяснит попозже, в спокойной обстановке.
Теперь они сидели на кухне, маленькой, но уютной, и Никаноров потчевал Высика северными гостинцами: спиртом, настоянным на клюкве, и прочим; на сей раз он и банку брусники привез «как раз сезон сбора в разгаре», пояснил он. Воздавая должное напитку с изумительным вкусом и ароматом свежей ягоды, коварно забористому, потому что семидесяти с лишком градусов его не чувствовалось, пился он как сок, и лишь потом начинала ощущаться бумажная слабость в ногах и комариный звон в голове (чувство, сходное с тем, когда просидишь несколько часов на болотах, скорчась в три погибели, собирая эту великолепную ягоду, и от одуряющего запаха ее некуда деться, и тело затекло, и комары допекли, и в глазах рябит, а оторваться от новых и новых кустиков все равно не можешь), Высик рассказывал Никанорову о происшедшем за последние двое суток.
Естественно, рассказывал Высик не все – опуская то, что касалось его лично или могло навести Никанорова на нежелательные догадки. Мария Плюнькина представала в этой отредактированной версии хитрой бестией, которая, конечно, виновата по уши, но которую ни на чем не подловишь, и выгодней сохранить ее для сотрудничества с милицией, чем пытаться потопить. Или стоит просто отпустить на все четыре стороны, если выяснится, что особой пользы она сейчас принести не может. Излагая все это, Высик подивился, не является ли его вранье той слишком хитрой ложью, которая в итоге оборачивается правдой.
– Ажгибиса пришлось застрелить, – закончил Высик. – И мне было очень жаль, потому что из него можно было бы вытрясти много ценного. Но что поделать, когда человек превращается в дикого зверя…
Вот тут Никаноров и произнес, разведя руками, эту фразу про «опоздал».