Хёсик уволился из компании, чтобы полностью посвятить себя уходу за мамой. На него и так уже давили, предлагая выйти на пенсию, так что, может, все вышло к лучшему. Чтобы зарабатывать на жизнь, Хёсик устроился в службу доставки супермаркета неподалеку. Пока он работал, за мамой должна была присматривать сиделка. Однако опять возникла проблема: уже во время собеседования или в лучшем случае через день-другой сиделки отказывались от работы.
– Бабушка энергичная, но она ходит под себя, и я просто не в силах постоянно за ней убирать. Пытаешься ей подгузник надеть, а она начинает кусаться. Когда человек в таком состоянии, его лучше отдать в специальное заведение.
Удивительно, но, когда Хёсик был дома, у мамы не возникало проблем с туалетом. Но и сиделки едва ли наговаривали на нее. Может, таким образом мама протестовала против чужих людей в доме? Или у него разыгралось воображение?
– Мам, тебе не нравятся сиделки? Мне нужно зарабатывать деньги, чтобы нам было что кушать. Когда я хожу на работу, кто-то должен за тобой присматривать. Пожалуйста, не капризничай.
Она только улыбалась беззаботной детской улыбкой. Когда Хёсик видел ее такой, он не мог ругаться, однако положение от этого не улучшалось.
В итоге работу в супермаркете Хёсик тоже бросил и стал все свое время посвящать уходу за мамой. Он всегда был скромен в быту, а мама раньше много работала, поэтому срочной потребности в деньгах у них не было, но сложно было рассчитать, надолго ли им хватит сбережений.
В один прекрасный день позвонила очередная кандидатка в сиделки и попросилась на собеседование. Хёсик прибрался в доме и стал ждать, когда она придет.
Мама проводила время, рассматривая фотографии Хёсика. Ее любимой фотографией была та самая на пике Чхонванбон, которую он сделал во время похода в горы Чирисан.
В дверь позвонили. Хёсик открыл дверь, ни на что особенно не надеясь. Сейчас мама спокойна, но стоит незнакомому человеку зайти в дом, как она станет сама не своя.
– Здравствуйте. Проходите. Спасибо, что пришли.
– Здравствуйте!
Только после приветствия они посмотрели друг на друга. Забытые воспоминания нахлынули на обоих: образы прошлого проступили сквозь картину настоящего.
– Ёнок?
– Хёсик?
Они узнали друг друга одновременно.
Хёсик и Ёнок сидели друг напротив друга. Перед каждым стояла чашка кофе.
– Извини, что ничего не предлагаю к кофе. Не смог вырваться за покупками, – сказал Хёсик, неловко почесывая затылок, и Ёнок рассмеялась.
– Ты ничуть не изменился.
Ему стало любопытно, почему она так сказала, но он был настолько смущен, что даже в глаза ей посмотреть не решался.
Повисла тишина. Хёсик чувствовал, как в нем нарастает какое-то странное чувство. Удары сердца звенели в ушах. Переживая, не услышит ли Ёнок громкий стук его сердца, Хёсик торопливо отпил кофе и обжег язык.
– Ты продолжаешь ходить в ту церковь? – спросила Ёнок.
– Нет, уже не хожу.
Он замолчал на минутку. Ему понадобилось набраться смелости, чтобы продолжить:
– Я перестал туда ходить… после того, как ты вышла замуж и уехала в провинцию.
Впервые они встретились на молодежном собрании при церкви. Ёнок была его первой любовью (если неразделенную любовь можно считать таковой). А он… Он был для нее просто другом из церкви. Забытая история почти тридцатилетней давности.
Ёнок молчала. Пока Хёсик смотрел, как она поднимает со стола чашку кофе, и жалел о сказанном, к ним тихонько подошла мама и села рядом с Ёнок. Обычно мама боялась незнакомых людей и даже проявляла агрессию, но сейчас она радостно улыбалась, смотря на их гостью.
– Красавица.
Когда Ёнок поставила чашку на стол, мама взяла ее за руку. Похоже, женщина ей понравилась. И, судя по всему, это было взаимно – Ёнок ничуть не смутило поведение старушки.
– Спасибо вам, матушка.
Лицо мамы стало еще радостнее, когда она услышала, с какой добротой и нежностью Ёнок поблагодарила ее и назвала «матушкой».
– Это тебе.
Настроение у мамы явно улучшилось: она вынула из кармана брюк горсть конфет и протянула Ёнок. Это были конфеты с корицей и мятой. Взяв одну, Ёнок улыбнулась и отправила ее в рот. В мамином кармане конфета нагрелась и прилипла к обертке, но Ёнок не придала этому никакого значения. Многие сиделки вздрагивали, когда им нужно было касаться вещей, которые до этого трогала мама, как будто все, чего она касалась, покрывалось бактериями, поэтому Хёсик был благодарен, что Ёнок отнеслась к маме без брезгливости.
– Очень вкусно! – сказала Ёнок, развернула еще одну конфету и отправила маме в рот.
Та послушно, как ребенок, открыла рот и съела конфетку. Глядя на это, Хёсик едва не прослезился от умиления.
– Я работаю сиделкой уже два года, – сказала Ёнок, перекатывая во рту конфету.
Она решила рассказать о прошлом, хотя он ее не расспрашивал.
– Когда умерла моя мама, я год не могла прийти в себя. У нее была деменция. Я ухаживала за ней сама на протяжении восьми лет. Сам знаешь, что происходит, когда отправляешь пожилого человека в дом престарелых, – его состояние резко ухудшается. Я решила, что лучше будет оставить маму дома. Младший брат только отмахнулся, так что я взяла уход на себя. Муж с самого начала был против. В итоге через год я с ним развелась и стала жить с мамой. Конечно, дело было не только в ее болезни, для развода были и другие причины…
Ёнок тяжело вздохнула, погрузившись в воспоминания, и поднесла чашку к губам. Чашка оказалась пуста. Хёсик поспешил налить еще кофе.
– Ой, да что ты, не надо было, – сказала Ёнок, и, когда забирала чашку из его рук, их пальцы соприкоснулись.
Для Хёсика это прикосновение было подобно электрическому разряду. Возникшая искра вновь разожгла пламя, угасшее двадцать семь лет назад. В сердце Хёсика опять полыхало пламя любви.
У Ёнок раскраснелись щеки. Хёсик заметил это, но подумал, что это ничего не значит. Он ведь старый холостяк, у которого за половину столетия ни разу не было серьезных отношений с женщиной. Он решил ничего не замечать, лишь пробурчал, что в комнате стало жарковато.
– А дети у тебя есть? – спросил он.
Может, и правда жарко в комнате? Или так тепло от огня в груди? Хёсик почувствовал, что вспотел.
– У меня есть сын. Когда я рассталась с мужем, он ходил в начальную школу. Остался жить со мной, – ответила она, сделав глоток и опустив чашку на стол.
– Тяжело тебе пришлось.
– Да, нелегко. Я могу посчитать дни, когда не плакала, по пальцам одной руки. Но так продолжалось только первые два года, потом я смогла приспособиться. Дней, когда я плакала и когда смеялась, стало примерно поровну, а чем дальше, тем больше становилось вторых. Все благодаря маме. Когда я вспоминаю те годы, понимаю, что нам было очень хорошо. Да, я уставала, было непросто, иногда мы ссорились, но все то время мы были вместе. Даже сейчас я скучаю по ее запаху, по ее лицу, которое светилось улыбкой, когда она смотрела на меня…
Ёнок умолкла и принялась вытирать слезы, а мама Хёсика – как она так хорошо все понимала? – протянула ей салфетку.
– У вас улыбка совсем как у моей мамы…
Ёнок роняла слезы и улыбалась, а потом опять роняла слезы и опять улыбалась.
– Когда мама умерла, я год не могла себе места найти, а потом стала работать сиделкой. Сын уже совсем большой, сейчас в армии служит. Хотела делать добрые дела ради мамы, пусть это и нелегко.
– Ты невероятная! – сказал Хёсик.
Ему нелегко было это произнести. На самом деле он хотел сказать, что она такая же красивая, как прежде, но слова застряли в горле.
– Надо же, судьба опять нас свела. Спустя почти тридцать лет, – сказала она.
– Двадцать семь, – тут же ответил Хёсик.
– Какая у тебя память! А помнишь, как мы ходили в горы Чирисан?
– Конечно. Поход на четыре дня, на второй день полил дождь, тяжело было. Я предлагал пойти обратно, если тебе слишком трудно, но ты упрямо хотела идти до конца. Ты была той еще упрямицей.
Ёнок вздохнула, как будто перед ней сидел невероятный глупец.
– Хёсик, какой же ты дурачок, совсем не изменился. Хоть бы за руку меня тогда взял, раз такой сложный подъем…
– Но ты не просила брать тебя за руку… – ответил он.
Как только Хёсик, самый большой тупица в любовных делах, ответил, перед его глазами промелькнул мамин кулак. Она постучала ему по лбу. Ёнок рассмеялась. Хёсик тоже засмеялся. И мама засмеялась вслед за ними. Впервые за долгое время в этом доме звучал смех.
Ёнок пришла около четырех часов дня, а ушла только после ужина. Смелости Хёсику недоставало, зато готовил он отлично. Трапеза получилась скромная, но Ёнок с удовольствием съела суп из кимчи. Мама, к его удивлению, как будто пришла в себя и оказывала Ёнок всяческие знаки внимания. Хёсик жалел лишь о том, что не смог угостить гостью чем-нибудь повкуснее.
Хёсик предложил маме вместе выйти и проводить Ёнок, но гостья остановила его, сказав:
– Не стоит, а то вдруг маму продует. Мы и так будем видеться каждый день.
– Приходи еще, – сказала мама, когда они прощались у двери, и помахала рукой.
Ёнок обещала, что скоро придет, и помахала в ответ.
Уже собираясь переступить порог, Ёнок вдруг обернулась и сказала:
– Кстати, а ты знал тогда?
– Что?
Лицо Ёнок было красным, как осенний кленовый лист.
– Что ты был моей первой любовью.
Мамина каша с кимчи и ростками сои
Примерно за месяц до первой годовщины открытия «Ведьминого ресторана» Джин получила приглашение на свадьбу. Это был тот период межсезонья, когда ветер становится холоднее, небо – выше, а аппетит – сильнее. В это странное время – уже не лето, но еще не осень – свадебные приглашения сыпались как из рога изобилия, и Джин не обращала на них особого внимания. Единственное, что ее интересовало, – сколько денег придется отдать в качестве свадебного подарка. Хоть бы не свадьба в отеле, а то они самые дорогие. Джин открыла конверт, ожидая, что приглашение пришло от кого-то из одноклассников или однокурсников, а может, от бывших коллег. Она ошибалась.