зглядом.
«Почему я здесь?»
Все тут казалось ей не совсем реальным: так бывает, когда просыпаешься после долгого сна. Полежав еще некоторое время, Джин наконец вспомнила, что находится в деревенском доме, где они с матерью жили перед тем, как уехать в Сеул.
Откуда-то донесся аппетитный кисловатый запах. Джин вышла из спальни, прошла по узкому проходу и открыла дверь в кухню. Мама стояла перед плитой и мешала что-то в кастрюле.
– Я долго спала? – спросила Джин, заходя на кухню.
– Часа два. Ты, должно быть, очень устала.
– Да, похоже на то, – ответила Джин, заглядывая в кастрюлю. – Что это?
– Рисовая каша с кимчи и ростками сои. Ты всегда просила ее приготовить, когда болела. Съешь тарелку, и сразу станет лучше.
Внутри кастрюли бурлил красный бульон. В ноздри ворвался запах анчоусов и кимчи. Он навевал воспоминания о прошлом.
– М-м-м, какой запах! Давненько я не ела этой каши. Но почему вдруг? Я ведь не болею.
– Разве?
Мама замолкла на некоторое время. Затем зачерпнула большую ложку индийской приправы, которая, как верила мама, улучшает самочувствие, и добавила в бурлящую кашу.
– Болеть можно не только телом, но и душой.
– Все-то ты знаешь!
– Конечно, я же мать. Что болит – не так уж важно, просто съешь тарелочку – и все пройдет. Договорились?
Джин кивнула. Затем она обняла маму сзади и уткнулась лицом ей в спину. Теплый мамин запах защекотал нос.
– Люблю тебя, мам.
– И я. Но признаваться в любви лучше любимому мужчине, а не мне.
Джин не ответила. Мама помолчала и спросила в лоб:
– Что-то случилось?
Джин, конечно, не ответила.
– Ты сейчас с кем-то встречаешься? Это из-за него ты такая несчастная?
Джин хотела возразить, но слова застряли в горле. Она промолчала, но мама, похоже, все-таки умела читать мысли.
– Может, мне его убить? Того придурка?
– Да, было бы неплохо, – тихо сказала Джин.
Мама обернулась, обхватила ее лицо руками и посмотрела в глаза.
– Что случилось? Расскажи. – У нее было такое скорбное выражение лица, как будто она услышала, что завтра наступит конец света.
– Да ничего такого, мам. Не расстраивайся. Разве бывает так, чтобы в отношениях между мужчиной и женщиной все было идеально? – непринужденно ответила Джин.
Но маму так просто не проведешь. Она не была проницательным человеком, но, когда дело касалось дочери, у нее точно третий глаз открывался.
– Какой-то негодяй обидел мою доченьку. Ты только скажи, я уж задам ему жару. Если понадобится, в огонь брошусь, а этого придурка за собой утяну. Я ради тебя на все готова.
Джин обняла ее с тяжелым сердцем.
– Ух, а ты страшна в гневе! С такой мамой мне нечего бояться.
Мама похлопала Джин по спине.
– Конечно! Если тебе тяжело, ты всегда можешь со мной поделиться.
Джин немного постояла молча, чувствуя мамино тепло.
– Все хорошо. Все разрешится, не волнуйся, мам. – Она улыбнулась. – Я такая голодная! Хочу скорее поесть твоей каши.
– Хорошо. Подожди еще чуть-чуть, – улыбнулась в ответ мама, но в ее глазах по-прежнему оставались тревога и грусть, как у медведицы, приглядывающей за своим медвежонком.
Мама накрыла стол на веранде внутреннего дворика. Перед Джин стояла тарелка рисовой каши с сочной капустой кимчи, крупными анчоусами и ростками сои. Мама готовила неважно, но эта каша всегда так хорошо ей удавалась, что Джин нередко вспоминала о ней, когда выросла. В тяжелые времена, когда даже такое простое блюдо казалось настоящим деликатесом, мама готовила кашу, если дочь простужалась. Иногда Джин так хотелось поесть этой каши, что она притворялась больной. Вспомнив об этом, Джин спросила себя: может, мама понимала, что дочь хитрит, и просто не подавала виду? Наверное, так и было. Жалея о том, что не может дать дочери больше, она добавляла в блюдо самую вкусную приправу – любовь.
– Почему-то даже вкуснее, чем в детстве, – сказала Джин, съев несколько ложек горячей каши.
– Это потому, что я туда говядины добавила.
Джин вопросительно посмотрела на маму, а мама многозначительно улыбнулась:
– У твоего отца оказалась очень хорошая страховка.
Мама подняла пальцы в знаке «виктория» и улыбнулась еще шире. Неужели… Джин несколько растерялась от такой перемены в мамином настроении.
– Мам, ты что, приехала сюда из-за папиной страховки?
Мама приложила палец к сомкнутым губам:
– Тс-с-с, тише! Если отец услышит, он расстроится и откажется от еды.
– Ну, он многое потеряет.
Джин надула губы, но почему-то эта информация ее не огорчила. Она не понимала, почему мама решила поехать к отцу, но сейчас мама казалась счастливее, чем когда-либо.
– Ты что, ворон считаешь? Ешь скорее, пока не остыло.
«Вот было бы здорово, излечивай каша не только от простуды, но и от душевной боли. Тогда она была бы настоящим волшебным блюдом», – раздумывала Джин, опустошая тарелку.
– Если ты уже доела, сходи проведать отца. Но не торопись – пусть еда уляжется в желудке, – осторожно сказала мама, когда тарелка опустела.
Джин собиралась наотрез отказаться. Но тут дверь, ведущая в большую комнату, медленно открылась, и оттуда высунулась голова какого-то деда.
Джин показалось, что вся еда сейчас выйдет из желудка обратно. Мама исчезла на кухне вместе со столиком для еды так быстро, что Джин не успела ее остановить. Дед, а вернее, ее состарившийся отец, помахал левой рукой, приглашая зайти.
Джин нехотя подошла к приоткрытой двери. Отец, помогая себе левой рукой, подвинулся, освобождая проход. Когда Джин зашла, он закрыл дверь, снова левой рукой.
Двадцать лет не виделись. Встреча с человеком, убившим твоих родителей, и то не была бы такой неловкой.
Джин села, скрестив ноги, и уставилась в пол. Она хотела оттянуть момент, когда ей придется смотреть в глаза отцу. Тем временем отец достал что-то из шкафа и протянул Джин. Это была старая фотография.
Пытаясь справиться с непослушным языком и губами, он выдавил:
– То-о-я ма-а-а-ма.
Джин невольно подняла взгляд. Глаза на его перекошенном лице, выражение которого трудно было как-то интерпретировать, были полны скорби и раскаяния. Делая вид, что не замечает этих глаз, Джин посмотрела на фотографию.
На ней был запечатлен отец в молодости. У него тогда были густые волосы и не было морщин. А рядом, держа его под руку, стояла женщина с короткими черными волосами. Что ни говори, они казались очень милой парой.
– То-о-о-я-а-а ма-а-а-ма-а, – плачущим голосом опять протянул он.
Похоже, он хотел выговорить что-то еще, но рот не слушался. Не важно. Джин понимала, что он хочет сказать. Телепатия? Неужели она существует?
Нет, просто нашелся последний кусочек пазла.
Картинка наконец-то сложилась, Джин отчетливо видела ее перед собой. Ей не хотелось видеть, но закрыть глаза на правду она уже не могла.
– Совсем не изменилась, – тихо пробормотала Джин, глядя на последний фрагмент головоломки.
Лежа рядом в маленькой комнате, Джин с матерью говорили всю ночь напролет.
– Мам, ты не испытываешь злость каждый раз, как видишь отца?
– Конечно, испытываю. Потому-то я здесь.
– В каком смысле? – Джин повернулась на правый бок, чтобы лучше видеть ее лицо. Похоже, ответ будет интересным.
– Я теперь развлекаюсь тем, что досаждаю ему. Готовлю мясное блюдо, которое ему нельзя, и ем одна. Ему остается только нюхать. А он ведь раньше без мяса и за стол не садился – представляешь, как ему обидно? Но теперь он не может меня побить, как раньше. Хе-хе, специально раздражаю его, тем и живу. – Мама коварно захихикала.
– Что-то мелковата твоя месть. Неужели тебе этого хватает, чтобы на душе стало легче?
Мама опять засмеялась, но смех ее вскоре затих.
– Что поделаешь. Гнева во мне уже не так много, как прежде. Если вспоминаю былое, то просто злюсь да приговариваю: «Ну, было и было». И вроде бы отпускает потихоньку. К тому же страховые выплаты весьма способствуют улучшению настроения.
Мама специально подчеркнула слова «страховые выплаты». Про деньги она говорила всерьез. Так у нее, оказывается, с самого начала был план…
Некоторое время между ними висела тишина, а затем Джин осторожно сказала:
– Мам… Я все знаю.
– Что?
Джин не стала отвечать сразу, а нежно взяла маму за руку.
Говорить было трудно, но Джин знала, что должна идти до конца.
– Я… с семи лет знаю, что меня родила другая женщина. Когда мы с тобой переехали в Сеул и первое время ночевали в доме у тети, я все узнала из вашего разговора.
Мама бережно держала Джин за руку и молчала. Они пролежали так довольно долго.
Наконец мама сказала:
– Я не понимаю, о чем ты, милая.
Однако по ее тону было ясно, что признание дочери не стало для нее откровением.
– Так ты знала, что я все знаю… – с внезапной болью в сердце проговорила Джин.
У нее защипало в глазах. Она любила маму больше всех на свете, и сердце болело оттого, что она не умела выразить эту любовь.
– Мама, ты – весь мой мир. Мне не хватает слов, чтобы выразить, как я тебя люблю.
Мама нежно погладила ее по руке.
– Я знаю. Но как бы сильно ребенок ни любил своих родителей, родители все равно любят его сильнее. И это касается не только матерей, но и отцов.
Джин недовольно выпятила губу. Кажется, она поняла, на что намекала мама.
– Завтра утром, как проснешься, зайди к отцу…
Джин не собиралась поддерживать мамины попытки примирения.
Она запротестовала:
– Что бы ты ни говорила, я его ненавижу.
– Почему?
– Я помню, как он поступал с тобой, как бил тебя и орал. Я знаю, что он постоянно тебе изменял. Он нанес тебе рану на всю жизнь.
– Рану? Да, конечно. Мне действительно было ужасно больно. Только знаешь, Джин… – Мама замолкла, повернулась к Джин, погладила ее по волосам. – Неизлечимых ран не бывает.
Джин озадаченно смотрела на мать. В темноте мамина улыбка сияла, точно луна.