Разумеется, меня огорчил тот факт, что я не смог помочь, и мне вовсе не хотелось утверждать «а я говорил» и «если бы вы меня только выслушали», ну разве самую малость. Даже Сопровождающие не ангелы.
Мы молчим, когда люди хотят побыть наедине со своими мыслями, мы ведем оживленную беседу, если кому-то необходимо ощущать наше присутствие. Мы даем советы или не даем, позволяем настроить радио или сами выбираем кассету для автомобильного проигрывателя. Мы покупаем еду, оберегаем, мы находимся рядом. Мы даже поем колыбельную, кормим с ложечки и помогаем менять памперс, если кому-то это необходимо. Между прочим, возраст тех, кто садится к нам на пассажирское сиденье, различается. Не обязательно дожидаться совершеннолетия, чтобы творить добрые дела, и также никогда не поздно начать их делать, даже если кажется, что все лучшие дни уже позади. Жизнь, в конце концов, та же машина, которая выезжает из одного пункта, чтобы затем оказаться в другом. Наше будущее – это тот пейзаж, который мы видим перед лобовым стеклом, пока прошлое сворачивается клубком в зеркале заднего вида. А вся поездка, все то, что творится в салоне прямо сейчас, – настоящее.
А еще люди часто забывают, что в любой момент можно сменить маршрут или проложить свой собственный.
В этой метафоре Сопровождающие одновременно и сама дорога, и продолжение машины. Мы не стареем, но это не значит, что мне не близка подобная философия. Размышления, как только замечают, что я остаюсь наедине с самим собой, нападают на меня и вынуждают думать о сущности вещей, сыплют яркими образами. «Наверно, стоит написать книгу», – в который раз подумал я. Вот только едва я начну вносить свои мысли в блокнот, как от витиеватых фраз и мудрых мыслей останется лишь одна скорлупка. И куда при этом испаряется сам грецкий орех?
Улыбчивая дама чуть за сорок, с рыжими волосами, уложенными в пучок на манер шестидесятых, принесла мне ореховый пирог и в который раз поинтересовалась, не хочу ли я кофе. Старые привычки берут свое, и мне хочется чая, но в этом придорожном кафе его не подают. У дамы шоколадный передник с фиолетовыми полосками, и я вспоминаю о вишневой кока-коле. «Это, пожалуйста, всегда пожалуйста, дорогой», – кивает официантка мне. Кто-нибудь, скажите, время вообще властно над шоссе 66?
В этом районе близ шоссе 66 мотели спокойные, не агрессивные, не одержимые, и вообще предпочитают не нападать на своих постояльцев. Так что после порции вафель, трех кусков пирога, жареного картофеля, молочного коктейля, вишневой колы и местной пиццы, больше напоминающей пирог, я как никогда хотел полноценную кровать и чтобы без всяких последствий. Последствий в смысле болей в спине или потери ощущений в области шеи. Кроме того, я заскучал без возможности принять душ (а то и хорошую ванную), переодеться в чистую одежду.
За последние несколько десятилетий я привык ночевать в отелях – от шикарных пятизвездочных до маленьких семейных мотелей, где все еще сохранилась атмосфера (а иногда еще и мебель) 60-х годов. Так получилось, что за более чем пятьдесят лет службы я привык ни к кому и ни к чему не привязываться и даже не мог представить, как буду выбирать себе постоянное жилье. Как позвоню архитектору и дизайнеру, обустрою свой дом, стану следить за садом; наконец, приму решение поддерживать в доме порядок. Поддерживать порядок – это что-то из разряда «хочу законсервировать чистоту», «мне нужно сохранить все неизменным», «я мужественно сражаюсь с хаосом»; но набегающая армия пыли, песка и частиц кожи говорит об обратном. Можно лишь не дать войску грязи и ржавчины захватить твой дом, снова и снова отгоняя от родных рубежей. В уборке есть что-то невероятно тоскливое и безысходное. Другое дело, когда ты даже не замечаешь, как апартаменты моет и пылесосит кто-то другой. Ты почти не размышляешь о том, как незаметно возвращаются на свои места сдвинутые и разбросанные вещи, как ежедневно исчезают грязные полотенца, а на их место приходят чистые и свежие.
Ни с одним своим пассажиром я больше никогда не встречался после нашего долгого путешествия. А ведь мне нужно было стать для каждого человека тем, кем он меня хотел видеть. Братом, другом, отцом, добродушным соседом. В моей работе эмоции – это то, что ты отпускаешь с каждым новым знакомым и его желанием. Неудивительно, что ты начинаешь бояться чего-то не мимолетного, а хотя бы относительно стабильного. Постоянство пугает и отталкивает. Постоянство – это как будто антитеза к приключениям. А я действительно влюблен в настоящие, качественные приключения.
Пурпурный шелк обивки диванов, синяя спинка большой кровати с мягким матрасом… Если честно, я боялся, что до Чикаго уже не увижу комфорта, но вот он здесь, собственной персоной, вместе с просторной эмалированной ванной, чистым кафелем и ароматными простынями. После всех необходимых приготовлений (снова соль и благовония, но на этот раз еще ловец снов) я неожиданно нашел в себе силы посетить ванную перед сном. Перед тем, как снова утонуть в воспоминаниях Миры.
Я почувствовал ее боль. Мне невольно тоже стало больно.
Девушка скользнула за огороженную территорию развалин старинного дома, в которых угадывались былое величие и красота. Плавные изгибы эркеров, выбитые стекла окон, над которыми нависли нахмуренные узоры лепнины, благородный кремовый и пыльно-розовый цвета фасада так и кричали «спасите нас, пока не поздно». Мира пошла на их зов, и я услышал отпечаток духа дома. Когда-то особняк принимал благородных гостей на третьем этаже и любых – на первом и втором. Каждый, кто стремился купить книги, направлялся именно в это место. Хозяин иногда любил сам стоять за прилавком; не стыдилась продавать печатную литературу и его дочь. В доме насчитывалось более шестидесяти каминов, и ни один из них не повторялся. Отделанные плитами из малахита, лазури, оникса с позолотой, они освещали путь каждому посетителю и разгоняли суровый холод. Дом пережил две мировые войны, но конец ХХ века привел его в запустение. Мира вспомнила, как недавно власти собрали у жителей города деньги на реставрацию памятника архитектуры XIX века, а потом вдруг отказались его реконструировать. Чтобы замять это темное дело, чиновники нарочно подожгли дом, заверяя граждан, что теперь уже нечего спасать и нужно отправить развалины под снос. Но, по иронии, даже деньги на снос оказались расхищены мэром, так что призрак особняка до сих пор продолжал с укором смотреть на людей, которые его предали.
Теперь измученный лик старого здания скрывал внутри бездомных, фотографов и доморощенных моделей, любителей истории города и всех, кто давно перешел грани морали. За облупленным фасадом творились порой страшные вещи, и каждый, кто хотел дать волю инстинктам, тянулся в затененные коридоры бывшего магазина книг.
Мира вспомнила, как нашла на одном сайте разобранную и заново собранную вандалами печь, по камню вынесенную из этого здания. Незнакомец просил за нее около семи тысяч в пересчете на доллары. Лепнину в виде льва, которая раньше красовалась на бордюре дома, другой пользователь предлагал купить у него за 250 долларов.
Это было далеко не самое страшное. Но Мира не боялась этих руин. После того как естественное недовольство и печаль уходили из ее души, их место занимали покой и тишина. Девушка знала один тихий и спокойный уголок в этом здании, еще не испорченный вандалами, – именно туда она обыкновенно приходила писать маслом. Дома запах краски и растворителя въедался в мебель и ткани, а на улице ее всегда отвлекали своими взглядами и вопросами прохожие. Иногда она просто брала с собой скетчбук и запечатлевала уходящую красоту убранства залов карандашом и маркерами, возрождая ее на яркой бумаге и предавая бессмертию. В этих стенах Мириам всегда казалось, будто сумасшедшая эпоха спешки еще не началась, а на пороге застыл XIX век, роскошный и щедрый.
Сегодня здесь было тревожно, подозрительный шепот стекал по стенам, гогочущий смех лился прямо с потолка. Чувствуя, что должна там оказаться, Мира взбежала по широким каменным ступеням винтовой лестницы, держась подальше от перил. Кое-где их чугунная решетка отсутствовала, приглашая к затяжному полету через пролеты.
«Слышь, а у меня еще хабарик остался». – «Давай сюда, я знаю, что с ним делать». Обычная компания подростков, которые курят в тайне от учителей и родителей. Вот только пронзительный, останавливающий сердце писк человеку принадлежать не мог. Мирино сердце пропустило удар, а воздуха разом стало мало. Девушка ворвалась в комнату, уже зная, что ей предстоит увидеть. В ее глазах больше не было места радости и доброте, только испепеляющая чернота. Ее необузданный гнев стал моим. Она схватила обломок железного прута и двинулась к группе школьников, кольцом обступивших котенка. Один из них как раз склонился над грязно-рыжим клубком, не понимающим, в чем была его вина и почему ему раз за разом причиняют боль. Мальчик взял тлеющий окурок сигареты и с кабаньей усмешкой ткнул его в усатую мордочку.
Мира не стала предупреждать о своем присутствии, не закричала, не заплакала, не взмолилась «перестань». Она хорошенько замахнулась и хладнокровно двинула арматурой по позвоночнику мучителя, не дожидаясь, пока тот сочтет нужным обернуться. Последнее, что я увидел, это крупные слезы на кошачьей мордочке – несколько чистых бусин из одного левого глаза.
Я вынырнул из ванной, кашляя мыльной пеной. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять, где я нахожусь, и напомнить себе больше не засыпать в разгар мытья. У меня появилось ощущение, что нужно как следует соскоблить с себя грязь, и я поспешно второй раз принялся тереть бока мыльной мочалкой. Во втором моем чемодане, который я возил на заднем сиденье автомобиля, нашлась одежда для сна. Чистая пижама вернула мне утраченный комфорт, и я поспешил залезть под светло-фиолетовое одеяло. В нашей работе иногда попадались действительно неприятные или слишком откровенные эпизоды из прошлого будущих пассажиров. Без этого было никак. Мы старались не переживать, не впускать в свою душу гнев и щемящую тоску, убеждая себя, что прошлое не подлежит изменению. Тем более чужое прошлое – даже если все наше сострадание кричало обратное.