И неизменно молчаливый Рафферти в углу. Всегда в пальто, словно ему и не жарко, морщины и складки ткани отбрасывают густую тень под какими-то странными углами. Один раз Оливер на него наорал, надувая живот и тыча пальцем, смехотворные обвинения, имейте совесть, оставьте семью в покое, ради бога. Рафферти кивнул, сочувственно, понимающе, дескать, совершенно с вами согласен, но Оливер ушел, а он и не шелохнулся, сидел себе как сидел, откинув голову к стене.
Хьюго. Сожми мою руку, сделай что-нибудь.
Какая-то старуха хриплым дрожащим голосом напевала “Розы Пикардии”. Снова раздался тревожный сигнал, вбежала другая медсестра. Что случилось? – спросил Фил, указав на аппарат подрагивающей от напряжения рукой. Медсестра что-то загадочно поправила и ответила: Никак не получается стабилизировать давление. Доктор придет, все вам объяснит.
Не успела она уйти, как аппарат опять завопил, и внезапно все изменилось, медсестра с открытым ртом бросилась к кровати Хьюго, Рафферти выпрямился, выйдите, бросила медсестра, нажав на кнопку, выйдите все, мы хлынули в коридор, Рафферти одной рукой подталкивал в спину меня, другой Фила – я прихрамывал, нога моя заснула, – и когда он открыл дверь, резкий голос рявкнул позади нас, точно в кино: Разряд!
Зона ожидания, все мои родные одновременно встают, побледнев, что, что, что случилось, Фил монотонным голосом объясняет, Рафферти скрывается в каком-то углу. У меня нет сил на них смотреть. Приземистая женщина с девочкой-подростком ушла, на их месте сидел старикан с покрасневшими впалыми глазами, в видавшем виды костюме, брюки лоснятся на коленях, не глядя на нас, помешивал чай в одноразовом стаканчике.
Долгое время ничего не происходило. Отец, Фил и Оливер стояли плечом к плечу, сплоченные, бледные и какие-то вдруг одинаковые. Мне хотелось подойти к отцу, но я не мог: я ведь знал теперь, что натворил. Жаль, что не было мамы. Леон прислонился к стене, закрыл глаза и яростно грыз ноготь. На пальце уже выступила кровь.
Наконец вышел седой врач, и мы тут же его обступили, точно заискивающие просители, – сохраняя почтительное расстояние и не отваживаясь задать вопрос, пока он не соизволит заговорить.
– Состояние мистера Хеннесси стабильно, – произнес он ровным тоном, выверенным до ноты, чтобы мы по голосу сразу догадались обо всем. – Но, к сожалению, должен вас огорчить. Мы надеялись, что кровоизлияние рассосется, однако он не идет на поправку, напротив, все больше нуждается в помощи.
– Почему? – спокойным, сосредоточенным адвокатским тоном спросил отец. – В чем именно дело?
– Из-за повреждений, вызванных кровоизлиянием, растет давление. Мы даем ему специальные препараты, но нам уже пришлось несколько раз увеличить дозировку, а побочные эффекты включают в себя аритмию. Что и произошло. Мы провели дефибрилляцию, но если такое будет повторяться часто, вряд ли сумеем помочь.
– А почему вы не удалили гематому? – так резко спросила Сюзанна, что я вздрогнул. – Из места кровоизлияния?
Врач на нее даже не взглянул.
– Мы предпринимаем все, что требуется.
– Обычно гематому удаляют сразу же, чтобы снизить давление на мозг. Почему же вы…
– Да-да, доктор Гугл именно так и делает. – Скупая улыбка врача смахивала на предостерегающий звериный оскал. – Но ваш дядя поступил к нам не с самым благоприятным прогнозом. Мы не знаем, сколько времени он пролежал до того момента, когда его обнаружили, может, и все двадцать минут. Нам удалось его раздышать, но пока оценить размеры ущерба не представляется возможным. Не говоря уже о том, что у него и без того была терминальная стадия рака. Даже если гематома рассосется, велика вероятность, что он навсегда останется в вегетативном состоянии.
– Он стар, умирает, его доставили к вам из полицейского участка, а значит, ради него не стоило и стараться? – спросила Сюзанна.
Доктор отвел взгляд, словно она ему надоела.
– Все наши действия отвечают современным клиническим рекомендациям, большего я вам сказать не могу. – Мне почудилось, что я уже слышал эту фразу, даже голос его на мгновение изменился, все куда-то ускользнуло, но потом врач повернулся к Сюзанне боком и произнес собственным голосом, обращаясь к моему отцу, Оливеру и особенно к Филу: – Нам нужно решить, что делать, если возобновится аритмия. Дефибриллировать его еще раз? Проводить сердечно-легочную реанимацию? Или оставить как есть?
– То есть вы полагаете, что аритмия вернется? – спросил отец.
– Трудно сказать наверняка. Но, скорее всего, да.
– И вы думаете, что он уже не очнется. В смысле, если стабилизировать его состояние и ждать, пока рассосется гематома.
– Если и очнется, то нормальное качество жизни практически исключено. Разумеется, нам всем не раз доводилось слышать о людях, которые после десяти лет комы пришли в себя, но это не тот случай.
Тишина. Судя по лицу Леона, его вот-вот стошнит.
– Оставьте как есть, – наконец произнес дядя Фил, и отец еле заметно кивнул.
Сюзанна глубоко вздохнула.
– Мы позаботимся о нем, – почти кротко произнес врач. – А сейчас вы можете его проведать.
Мы входили и выходили, по одному и по двое. Я понимал, что, наверное, нужно попрощаться, сказать что-нибудь напоследок, но все, что пришло в голову, прозвучало бы глупо, а то и опасно – Рафферти, небритый, с мешками под глазами, караулил на стуле в углу, – или и то и другое. Хьюго, в конце концов произнес я ему на ухо. От него шел чужой, затхлый больничный запах. Это Тоби. Спасибо тебе за все. И прости меня. В углах его губ запеклась какая-то дрянь, Сюзанна достала из сумки платок и осторожно вытерла ему рот, рассказывая ему какую-то долгую историю так тихо, что я не слышал.
Все звонили, писали сообщения. Оливер расхаживал по зоне ожидания, прижав к одному уху мобильник, а к другому палец, что-то говорил быстро и резко. То и дело вбегал Том, набрасывался на каждого, кто хотел бы его выслушать (но таковых не было), с рассказами о том, с кем и как он оставил детей. Моя мать, Луиза, Мириам… Мириам заливалась слезами, все искала, кого бы обнять, но мы дружно отводили глаза.
Мы ждали. За окном под дождем растянулась пробка, полосы света на мокром асфальте, спешат пешеходы, ветер треплет зонты.
– Может, они ошиблись, – у меня за плечом вырос Леон, – доктора постоянно ошибаются.
Выглядел он ужасно: осунувшийся, изможденный, с каким-то сальным лицом.
– Ты о чем? – спросил я.
– Вдруг он еще очнется. Не нравится мне этот доктор и то, как он заставил наших отцов…
– Даже если и очнется, все равно у него рак. Через несколько недель это может повториться. И тогда он уже не очнется.
– Я ничего не соображаю, – сказал Леон. – Последнее время живу в таком напряжении, что мозги… – Он откинул волосы со лба. – Послушай. Насчет той ночи.
– Я повел себя как мудак, извини, – перебил я.
– Да ладно. Я тоже вел себя как мудак.
– И тем не менее.
Он огляделся по сторонам, понизил голос.
– А знаешь, мне кажется, она этого и добивается. Твердит мне, мол, расслабься, нечего панику разводить, все равно они не докажут, что это он убил, а потом меняет пластинку: “Ты при Тоби лучше помалкивай, ему нельзя доверять…”
– Сюзанна?
– “Он тебя не защитил, когда Доминик над тобой издевался, а теперь и вовсе не в себе, кто знает, чего от него ждать, ты при нем поосторожнее…” Она тебе тоже так наговаривает? На меня?
– Еще как, – ответил я, даже не рассердившись. Что бы ни задумала Сюзанна, насчет меня она не ошиблась, я действительно скрипел мозгами, как бы половчее свалить все на нее и Леона. Приятно, что хоть кто-то ясно понимает, что происходит.
– “Поверь мне, я знаю, что делаю…” И вот как в итоге обернулось. – Леон чертил зигзаги на запотевшем стекле. – По крайней мере, теперь все кончится. Или нет?
– Что?
– Ну Хьюго же во всем сознался. Значит, конец. Они от нас отстанут.
– Может, и нет, – сказал я.
Кто знает, удалось ли Хьюго обмануть Рафферти, а если нет, что тот будет делать и что буду делать я сам. Я понимал, что нужно придумать какой-нибудь план, да побыстрее, но – в этом месте, напрягая последние клетки мозга, чтобы услышать, не запищит ли тревожно аппаратура, – с тем же успехом я мог расправить крылья и улететь.
Леон скрестил пальцы на обеих руках:
– Дай-то бог. Я его больше не вынесу. – Он дернул головой в сторону палаты Хьюго. – И как у него только хватает наглости здесь торчать. Мы прощаемся с Хьюго, а он сидит и слушает каждое наше… – Голос его осекся. – Курить хочу. Пойдем покурим?
Я отказался. В больнице мое тело словно поставили на паузу – с той минуты, как я приехал сюда, мне не хотелось ни есть, ни пить, ни тем более курить.
– Надо было вейп купить, – продолжал Леон, – или пластыри, или… В общем, если вдруг что, сразу же звони. – И шмыгнул за дверь, на ходу нашаривая сигареты.
Я смотрел в окно. Велосипедист схлестнулся с типом в костюме за рулем “рендж ровера”, костюм вылез из машины, оба размахивали руками, орали друг на друга, в них чуть не врезался другой велосипедист.
Во мне набухал постыдный вопль: господи, скорее бы все это кончилось! Отец стоял, прислонясь к стене, бледный, напряженный, смотрел в пустоту, одеревеневшей рукой держал за руку мать, неизвестно, на сколько еще его хватит. И на сколько хватит всех нас. Все мои схемы закоротило от подавленного напряжения – бить? бежать? – меня словно свела судорога. Нога дрожала, я хотел перенести вес на другую, но мысль будто не доходила до мышц, ничего не менялось.
Дождь на стекле. Шлепая тапками, приходят и уходят медсестры в халатах разных расцветок – и непонятно, что это означает. Жара так иссушила глаза, что трудно моргать.
– Мелисса приедет? – В руках у матери хитроумная картонная коробка со стаканчиками кофе.
– Она вернулась к себе, – онемевшими губами ответил я. – Долго объяснять.
Я подумал с ужасом, что мать набросится на меня с расспросами: