– Не беспокойтесь, – миролюбиво бросил через плечо водитель. – Если понадобится, в багажнике есть зонты. Мы ко всему готовы.
– Вот видите, – торжественно и мрачно проговорила Мириам, – не пропадем.
Возразить на это было нечего. Леон то и дело поглядывал на меня. Я отвернулся, уставился в окно на скользившие мимо тонкие голые деревья и приземистые домишки.
Похоронное бюро оказалось чистым и совершенно безликим – видимо, чтобы не задеть ничьих чувств; все настолько неприметное, что глазу не за что зацепиться, отвернувшись, я тут же начисто забыл, как оно выглядит. В одном конце помещения, залитый мягким светом, стоял гроб.
Удивительно, но Хьюго впервые за многие месяцы походил на себя прежнего – его причесали, подстригли, округлили и подрумянили щеки (каким именно образом, думать не хотелось), выглядел он спокойно и сосредоточенно, словно за работой, увлеченный интересным следом. Всплыло давнее воспоминание: склонившись надо мной с таким же сосредоточенным видом, Хьюго иглой вынимает занозу из моего пальца. День холодный, ясный, в темных волосах Хьюго ни единой седой нити. Сейчас будет больно, но сразу пройдет – смотри, какая большая!
Отец и дяди с угрюмыми отрешенными лицами бродили по залу, пожимали руки людям, которых я едва узнавал. Какая-то грудастая толстуха воскликнула: “Ах, Тоби, на тебе лица нет, как же тебе сейчас тяжело!” – и заключила меня в душные объятия. Я в панике поймал поверх ее плеча взгляд Леона, тот одними губами произнес “Маргарет”, но это имя мне ни о чем не говорило.
– Тоби, – произнес отец мне на ухо, – пора идти.
Я не сразу понял, о чем он.
Гроб был неподъемный. До этой минуты происходившее казалось мне миражом, дурным сном, который вот-вот закончится, – без ксанакса я бы точно не выдержал, – но дерево, с такой силой впившееся мне в плечо, было абсолютно реальным. Я подволакивал дрожащую ногу, из-за меня наша медленная процессия тащилась, то и дело спотыкаясь на глазах у собравшихся. Я ничего не мог с собой поделать. Гроб скользнул в катафалк, дождь лил мне за шиворот, я споткнулся и чуть не упал на одно колено.
– Скользко сегодня. – Том подхватил меня под локоть.
Безобразная бетонная церковь, увешанная длинными, якобы рукодельными вымпелами и стилизованными изображениями; из динамиков доносятся монотонные цитаты о жатве. Народу собралось больше, чем я ожидал, в основном пожилые – некоторых я даже узнал, они приходили в гости к Хьюго, – и в церкви стоял неумолчный гул: кашель, шепот, шарканье. За седыми головами я заметил золотистую, и у меня екнуло сердце – Мелисса все-таки пришла.
Под высокие стылые своды летели гимны; мелодии знали только старики, но слабым их голосам не под силу было заполнить собой пространство. Священник говорил, подвывая, с тошнотворными елейными интонациями, которые рано или поздно усваивают все служители церкви. В ногах гроба стояли венки, свечи оплыли от сквозняка. Фил что-то читал с линованного листа бумаги – видимо, панегирик, но хрипло и очень тихо, акустика глушила голос, и я слышал с пятого на десятое: …всегда был душой нашей… спустился… (тут все почему-то рассмеялись) мы знали, что он непременно…
Хьюго в свете камина со смехом поднимает глаза от книги, волосы падают ему на лоб, и он, заложив пальцем страницу, говорит: Ты только послушай! Сидевший рядом со мной отец плакал беззвучно, неподвижно. Мама держала его за руку.
– Он был, – увереннее и громче сказал Фил, вызывающе вскинув голову, – наверное, лучшим человеком из всех, кого я знаю.
После службы – люди ходят туда-сюда, дожидаются очереди пожать руки моему отцу и дядям – я, лихорадочно озираясь, разглядел-таки вспышку золота и, расталкивая людей, бросился к Мелиссе.
Она была одна, толпа оттеснила ее к самой стене.
– Мелисса, – выдохнул я. – Ты пришла.
В скромном темно-синем платье она казалась бледнее и старше, волосы собраны в хвост, перехвачены мягкой заколкой. Под глазами потеки, тушь расплылась от слез. У меня сжалось сердце, все мое существо завопило, до того захотелось обнять ее крепко-крепко, и чтобы мы оба расплакались, всхлипывая в незнакомые взрослые наряды друг друга.
– Тоби, – она протянула ко мне обе руки, – прими мои соболезнования.
– Спасибо, – ответил я. – Я рад, что ты пришла.
– Как ты?
– Нормально. Держусь. – Ее ладони в моих, такие маленькие и холодные, как же мне хотелось согреть их дыханием. – А ты как?
– Ничего. Грустно, конечно.
Из-за Хьюго или из-за нас?
– И мне, – сказал я и добавил (сердце у меня ухнуло): – Мы потом домой. Поедешь с нами?
– Нет. Спасибо, спасибо тебе огромное, но не могу сейчас, мне надо… – Она отшатнулась, словно испугавшись, что я схвачу ее, обниму или сделаю еще что-нибудь, какого черта? – Я всего лишь хотела выразить тебе соболезнования – и твоим родным, конечно же. Хьюго был замечательным человеком, я счастлива, что знала его.
– Да. И я. – Мне все не верилось, что это конец, что мы расстаемся вот так, в толпе у дверей церкви. Я чуть не выпалил – как сделал бы, расставайся мы при обычных обстоятельствах: “Можно я тебе позвоню? Давай поговорим…” И взял себя в руки лишь неимоверным усилием воли.
Мелисса кивнула, прикусила губу.
– Пойду отыщу твоего отца, – сказала она, – пока вы не уехали, боюсь его упустить… – На миг сжала мою ладонь крепко, до боли, скользнула в толпу, принялась проворно и деликатно пробираться к выходу, золотая вспышка ее волос скрылась из виду.
Поднять гроб, оттащить и погрузить в катафалк – похоже, все, кроме меня, инстинктивно знали, куда идти, что делать и по какому сигналу, я же повторял за отцом. Снова в машину.
– Ты не захватил с собой эти свои таблетки? – прошептал мне на ухо Леон, пока наши родители обсуждали, как поступить с цветами.
– Не-а, – ответил я.
– Дома?
– Ага. Вернемся – дам.
– Спасибо. – Казалось, Леон хочет что-то добавить, но он лишь кивнул и отвернулся к окну. На плече его пиджака осталась острая вмятина от края гроба.
И наконец крематорий, декорированный под часовню: блестящие деревянные скамьи, изящные арки, чистый свет, все идеально выверено и окутано состраданием. Негромко звучит Скарлатти. Снова речи. Фил плачет, закрыв глаза и прижав палец к губам.
Хьюго с досадой оглядывается на меня, растянувшегося на полу в кабинете, и говорит, поправив пальцем очки: Тоби, если ты намерен просто играть в телефон, то лучше иди к себе, ты нас отвлекаешь.
Весь день я готовился к главной минуте: в стене откроется широкий проем, гроб медленно поползет в темноту, за ним с тяжелым лязгом закроется дверь, и глухо загудит пламя. Я даже видел это во сне. Но вместо этого огни над гробом постепенно погасли, точно в зрительном зале, и вдоль проема скользнула портьера, скрывая гроб. Все глубоко вздохнули, заоборачивались друг к другу, забормотали, принялись подниматься со скамей, застегивать пальто.
Я же окаменел в ожидании, когда портьера снова откроется, но мать взяла меня под руку и потянула к двери. Подожди, чуть было не выпалил я, постой, мы еще не… Ведь это самый важный момент, ради этого и были костюмы, гимны, рукопожатия, ритуалы, ради этого момента все и затевалось, разве не так? Куда же делся гроб? Но сказать я ничего не успел: мать повела меня по проходу к двери.
Сюзанна ждала на парковке, прислонясь к стене часовни, Зак и Салли носились друг за другом кругами под моросившим дождем. Зак где-то подобрал выпавшую из букета лилию и хлестал ею Салли, она заливалась истерическим смехом.
– Они захотели пойти, – пояснила Сюзанна, – уж не знаю, правильно ли я поступила. Подумала, раз хотят, то и ладно, а если расшалятся, родители Тома увезут их домой. Но на саму кремацию, конечно же, не пустила.
– Там не было ничего страшного, – ответил я, снова и снова проигрывая в голове, как за гробом смиренно сомкнулся занавес, конец, езжайте домой. – Мы не видели, как гроб уезжает в пламя, ничего такого.
На открытом пространстве кладбища ветру было где разгуляться, и он, разогнавшись по парковке, врезался в нас, точно твердый предмет. Где-то в этом сероватом здании Хьюго сейчас сгорает дотла. Удивленная морщинка на его лбу, мимолетная улыбка.
– Да? Я думала, нам это покажут. – Она стянула на шее воротник пальто. – Ладно, все равно им надо побегать. А то Зак уже весь извертелся.
– По-моему, раньше с кремацией было иначе. Мы же вроде бы видели, как бабушкин гроб отправляют в огонь. И дедушкин тоже.
– Бабушку с дедушкой не кремировали, – сказала Сюзанна. – Их похоронили вон там, – и кивнула на ряды надгробий, тянувшиеся насколько хватало глаз. – Неужели ты этого не помнишь?
– Да, точно, – спохватился я.
– Будь проклят этот год, – неожиданно сказала Сюзанна, сунула руки в карманы пальто и направилась к детям.
Поминки устроили в Доме с плющом. Я ожидал их со страхом – толпа гостей, шум, бессмысленная болтовня, – на деле же испытал такое облегчение, очутившись дома, что едва не рухнул прямо в прихожей. Поднялся в свою комнату, принял очередной ксанакс, сел, прислонившись лбом к прохладной стене, и просидел так довольно долго.
Когда же наконец спустился в гостиную, там было не протолкнуться. Я отправился искать Леона (захватил для него пару таблеток), но он рассказывал в уголке старикам какую-то историю. Мать и тетушки раздавали бокалы с вином, которые брались словно из ниоткуда, вместе с блюдами затейливых канапе: миниатюрные бриоши, какие-то невероятные ингредиенты и искусные украшения из зелени. Зак обнаружил на боковом столике оставленные без присмотра сэндвичи, облизывал их и клал обратно на тарелку.
– Тоби! – окликнула мать, и я застыл на пороге, гадая, как быть. – У меня заканчивается белое вино. Будь добр, принеси еще пару бутылок.
В углу кухни уже выстроилась целая батарея пустых бутылок. У стола отец снимал пищевую пленку с очередного широченного блюда аппетитных канапе.
– Надо же, сколько пришло народу, – повторил я слова, которые все говорили друг другу в церкви.