Греби сюда, кого-нибудь разведем… Писали мы не только Лоркану, выбрали трех или четырех парней – доверчивых, полных лохов, – но только Лоркану хватило глупости купиться.
– Мы были полными придурками, – признал я, – причем все. Наверняка и надо мной кто-то пытался так же подшутить.
– Могло быть и хуже, – ответил Рафферти, – даже Лоркан это признал. Он боялся, что вы растреплете всем и над ним будут так издеваться, что хоть школу меняй или беги из страны. Но вы никому ничего не сказали. Вы не хотели его растоптать, лишь посмеяться.
Вообще-то, сказали. Мы думали, Шон тоже посмеется, но он взглянул на нас с отвращением (перекладывал учебники из шкафчика в свой рюкзак): Офигеть. Лоркан? Если уж решили над кем-то поиздеваться, так хотя бы выберите того, кто сможет дать вам отпор. А слабых обижать ума не надо.
– Может, вы и Доминика так же разыграли? – спросил Рафферти. – Он же цеплялся к вашим кузенам, так что сам напросился, верно?
Наверняка мы потеряли интерес к Лоркану, переключились на что-нибудь еще. Это было бы вполне в стиле Дека, одного раза ему обычно хватало за глаза. Если бы не он, я бы ничего такого не предложил и в одиночку точно продолжать не стал бы, да и мнение Шона для меня много значило. И меня задело, что он посмотрел на нас с таким отвращением. Выберите того, кто сможет дать вам отпор.
– Те письма, – я так замерз, что, казалось, уже никогда не согреюсь, – Лоркану. Их писали с того же адреса, что и Доминику?
Рафферти взглянул на меня с любопытством:
– Вы и правда ничего не помните?
– Нет.
– Мы не знаем, – признался он, помолчав. – Лоркан удалил их, как только выяснил, что это был розыгрыш, а сервер так долго информацию не хранит. Вы случайно не помните, как назывался ваш почтовый ящик? Ну хотя бы примерно?
– Нет.
Ящик завел Дек, это он сидел за клавиатурой, смеялся как сумасшедший и затыкал меня, когда я пытался что-то сказать.
– Жаль, – после паузы, показавшейся мне бесконечной, ответил Рафферти. – Деклан тоже не помнит. Что Лоркану писал, помнит – и еще кому-то, кстати, – но говорит, что Доминику не писал. И я ему верю.
Я бы непременно признался во всем Шону – мол, смотри, я выбрал достойного соперника, не какого-нибудь там слабака. Разве что… разве что Доминик исчез до того, как я успел обо всем рассказать, а я заподозрил – пусть на минуту, – что без моих писем тут не обошлось. Доминик из-за экзаменов и так уже слетел с катушек, а тут понял, что его развели как последнего лоха, – фигня, конечно, но вкупе с остальным… И если бы я подумал, что имею к этому хоть какое-то отношение, то, разумеется, держал бы язык за зубами. Мое признание только всех расстроило бы. Толку от него уже не было, тем более что наверняка мы ничего не знали, так к чему казниться, изводить себя мыслями о том, что было бы, если бы… В этом весь ты: все, что тебе не нравится, моментально выкидываешь из головы.
Рафферти вздохнул.
– Похоже, мы уже никогда этого не узнаем. А мне хотелось бы знать. Что, если те письма и поощрили Доминика бегать за Сюзанной? И за это его убили? Тогда неважно, кто именно его убил, потому что автор писем втянул Доминика во все это, подставил под удар.
У меня не было сил даже ужаснуться. Если честно, я устал не столько от Сюзанны, сколько от самого себя, без вины пострадавшего, Белого рыцаря, хитроумного следователя, убийцы, слепого эгоиста, жалкого провокатора, ну сфоткай себя, тебе жалко, что ли? Завтра все будет иначе, все постоянно меняется. Бесформенное, бескостное, гротескное существо, из которого каждый, кто хочет, может слепить что угодно, как из пластилина, – как же меня от этого тошнило.
Сад был черный, сине-белый, распухшие от плюща деревья стояли недвижно, как памятники. Кот куда-то подевался. В воздухе, точно крохотные хлопья снега или пепла, кружили невесомые семена березы.
В ушах снова и снова звучал голос Рафферти, но я не сразу его расслышал. Неважно, кто именно его убил.
– То есть вы не верите, что это сделал Хьюго, – сказал я.
Он даже на меня не взглянул.
– Я же вам говорил. Все указывает на него. А теперь у меня есть еще и мотив, и свидетель. Если дело передали бы в суд, его признали бы виновным.
– Но сами вы в это не верите.
Я понимал – в глубине души, там, где еще сохранялась способность здраво рассуждать, – что мне следовало бы ужаснуться. Всего лишь год назад Рафферти ничего не смог бы мне сделать, теперь же, если вдруг наметит меня в жертвы, ничто не помешает ему методично давить на меня, так что в конце концов я сам признаюсь в убийстве Доминика и, скорее всего, поверю каждому своему слову. Меня же хватило лишь на слабенький рефлекторный животный страх.
Воздух был так тих, что я услышал негромкий вздох Рафферти.
– В нашем ремесле обычно ясно, с каким человеком имеешь дело. Это чувствуется. – Кивок в сторону. – Я чувствую, что на этот раз у меня сильный противник. Как правило, нам попадаются всякие клоуны. То какой-нибудь быдлан полоумный замочит дилера-конкурента, то пьянчуга врежет своей женщине слишком сильно. Тут же с самого начала иначе. Холодный ум, продумывает на двадцать ходов вперед. Такого не запугаешь, не собьешь с толку, не прогнешь. И это совершенно непохоже на Хьюго.
– Тогда какого хрена вы его арестовали? – спросил я.
Он дернул плечом.
– Интуиция, конечно, вещь хорошая, но улики тоже нельзя сбрасывать со счетов. А улики указывали на него. Но если вам что-то известно… – Он повернулся ко мне. Я видел только тень и блеск глаз. – Если у вас есть хоть какие-то доказательства, что это сделал кто-то другой, и вы не хотите, чтобы Хьюго считали убийцей, вы обязаны мне об этом сказать.
– Я не убивал Доминика.
Рафферти кивнул, ничуть не удивившись.
– Но ведь те письма писали вы – не спорьте, мы оба знаем, что это так. Так что нечего святую невинность изображать. Ваш дядюшка, если я хоть что-то смыслю в людях, был хороший человек. И вы обязаны отплатить ему хотя бы этим.
Так вот зачем он пришел. Вовсе не за мной, он рассчитывает, что я выдам Леона с Сюзанной.
И я едва не повелся. Почему бы нет? Пошли они оба на хрен, пусть сами разбираются с Рафферти, пусть он садится к ним на террасу, предлагает им закурить, лезет в душу – посмотрим, как Сюзанна выкрутится, раз такая хитрая. Меня она сунула ему под нос, как блестящую побрякушку, – смотри, как сияет! Но самое главное, самое-пресамое: они меня не позвали. А ведь я мог, как и они, преобразиться, закалиться. И встретить ту ночь в квартире человеком, которого такое не сломило, если бы только они верили в меня и позвали с собой.
Но все это занимало меня куда меньше, чем отсутствие удивления в голосе Рафферти. Я долго не мог понять, в чем же дело, и наконец сообразил:
– Вы и не думали, что это сделал я.
– Нет. Даже когда нашли шнурок от толстовки. Я понимаю, – я попытался что-то сказать, но Рафферти чуть повысил голос, – я понимаю, это было десять лет назад, и помню про вашу травму головы. И тем не менее суть человеческая не меняется, люди всегда остаются собой. А на вас это непохоже.
– И даже когда вы пришли с фотографиями? Вы чуть ли не арестовать меня собирались. Вы же, вы же… – Подумать только, и я еще мнил его достойным соперником, гениальным противником, которого я каким-то чудом перехитрю, en garde![28] Никакой я ему не соперник. Я для него даже не человек, а средство, которое подвернулось под руку и которым нужно распорядиться в соответствии с планом действий. – Вы использовали меня как наживку. Чтобы заставить Хьюго признаться.
– Сработало же.
– А если бы нет? Что бы вы сделали тогда? Арестовали бы меня? Упекли в тюрьму?
– Я хочу знать, кто он. Или она, – ответил Рафферти.
Меня снова пронзил ужас. Он, как хищник, не был жесток, добр или зол – он просто был собой. И эта несокрушимая целостность натуры поразила меня до оторопи.
К этому моменту я тоже возвращаюсь снова и снова, не могу себе простить, я ведь чуял, что не надо спрашивать, в глубине души я это прекрасно знал. Но тогда мне казалось, что его ответ все расставит по местам, точно некая золотая максима, божественная истина.
– Почему я? – спросил я. – Почему не Леон? Это же он, это же над ним Доминик издевался. Почему не…
– Потому что вы – беспроигрышный вариант, – перебил Рафферти.
Сердце мое билось медленно.
– Но почему?
– Вы правда хотите знать?
– Да. Хочу.
– Ну ладно. – Он уселся поудобнее, упер локти в колени, готовясь мне все объяснить. – Дело вот в чем: я, конечно, мог взяться за Леона, улик на него было не меньше, чем на вас. Но – как вы сами заметили в тот день насчет толстовки, помните? – все они были зыбки, можно истолковать так, можно этак. А когда обвинение основывается лишь на косвенных доказательствах, многое зависит от того, какое мнение у присяжных сложится о подсудимом. Допустим, обвинили бы мы Сюзанну. Милая домохозяйка из среднего класса. Говорит складно, из приличной семьи. Вышла замуж за парня, с которым встречалась еще в колледже, отказалась от карьеры, посвятила себя детям. Не расфуфыренная красотка, то есть не хитрая и коварная стерва, но и не жирная уродина, то есть не мерзкая неудачница. Образованная, то есть не быдло, но и не слишком, то есть не считает себя умнее всех. С характером, то есть не размазня, но и не слишком, чтобы присяжные решили, мол, надо бы сбить спесь с этой надменной коровы. Можете не сомневаться, она разыграла бы все как по нотам, а учитывая, что веских доказательств у нас нет, думаете, суд признал бы ее виновной?
– Вряд ли.
– Да никогда в жизни. Теперь Леон. Может, с ним бы нам повезло больше. Сомнительный образ жизни и прочее такое. Многие до сих пор считают, что все геи какие-то психованные, да еще эти хипстеры, глаза бы мои на них не глядели. И если бы у нас было против него хоть что-то серьезное – показания очевидца, следы ДНК, что угодно, – то ваша правда, лучшего варианта нельзя было бы и желать. Но ничего такого у нас не было. А он, как и Сюзанна, из хорошей небедной семьи, говорит как образованный, симпатичный, но не слишком, чтобы его не сочли тупым красавчиком, внятно и грамотно излагает мысли, умный, приятный… Одеть его в приличный костюм, состричь эту дурацкую челку – и готово. Этот милый, абсолютно нормальный молодой человек – и убийца? Ну нет.