— Шеф — это тот, кто… только над тобой, или надо всеми?
— Надо всеми.
Говорил и не обманывал. Ни тогда, рассказывая про ведьму, ни сейчас. Ложь — иллюзию правды — я опознавала всегда. Мне приоткрывали пыльное закулисье. И чуйка подсказывала, что после бесова алтаря растерянный «молодой и глупый» мог пойти за помощью только к одному человеку. Который не только умнее и старше, но и… родня. И доверить то, что накопал в архивах на алтарь и ведьму, — тоже. И если предположить, что именно с тех пор охота, благодаря стукнувшей в кое-чью голову мыслеформе, и началась, то… Шеф — не только шеф. Однако я его боюсь. С такими-то… связями.
Мимо процокала каблучками намарафеченная фифа, щебеча в трубку сотового. Мы дружно обернулись ей вслед. Мне в ней что-то… не понравилось, а Гоше, наоборот, всё понравилось.
Я втянула носом воздух и поняла:
— Иллюзия? Ты умеешь делать видящие иллюзии и смотреть их глазами?
— Я полон сюрпризов, — улыбнулся он небрежно. — И, скажи-ка, нечисть воздушная, сколько здесь живых людей?
Нахмурившись, я быстро изучила сквер. Ночь подкралась незаметно, погружая аллеи в оранжевый полумрак фонарей. И нас в ней было трое. Дышали одним воздухом только трое. А глаза… врали, показывая еще пятерых. Нет, шестерых. Нет…
— На кой черт тебе эта толпа? Для антуража?
— Да, сказочного. Или притчевого? Я слушаю тебя очень внимательно.
С минуту я молча шла, глядя под ноги. Запах безымянного то приближался, то удалялся, но левая рука не зудела, не откликалась на амулеты. То есть… он не рядом. Затаился и следит.
— Он телепат? Мысль?
— Чем шире и насыщеннее информационное поле, тем сложнее телепатам найти путь в нужный разум, — пояснил наблюдатель ровно.
Я споткнулась:
— Так твои иллюзии еще и думают? — высший пилотаж…
— Думать несложно. Сложнее не думать. Уля, где сказка о зеркале?
— Погоди. А этот тип…
Гоша закатил глаза. Да-да, побудь в моей шкуре…
— Безымянный приехал рано утром и сюда сбегал уже раз десять, — сообщил терпеливо. — Я давно жду одного из них. Знаю, что он задумал. Но на глаза ему попадаться не собирался. Теперь он опасается. Не меня, разумеется. А вмешательства. На нас с тобой безымянному наплевать, лишь бы под ногами не путались. Ему нужен этот сквер. Поэтому мы гуляем, убеждаем его в том, вот-вот уйдем искать более уютное место, и уходим, — добавил с намеком. — Якобы. Пока мы не уйдем, он не начнет. И с нами не свяжется: дело важнее всего, а подерется — раскроется. Иллюзии он не распознает, но энергию мысли ощущает. Шумят мысли — значит, есть жизнь. Но на бомжа, спящего в кустах, он внимания не обратит. Иллюзию чужих мыслей в чужом разуме я создать могу, иллюзию пустоты — нет. Диспозиция ясна?
— Да, буду бомжем, — хмыкнула.
Похоже, безымянный боится того, что предстоит сделать…
— Я бы не повелась, — заметила, оглядываясь.
— Так ты — необычный человек, — отозвался наблюдатель. — Помнишь про восприятие нечисти? Теперь я могу сказать то же самое про людей. Их обманывать я учился с пеленок. А он, несмотря на кровь одержимого, по сути человек. Расслабься. И не доводи меня до допроса.
А рискни здоровьем… Я помолчала, собираясь с мыслями. Изольда Дмитриевна между «упал — отжался» и «бежать отсюда и до заката» любила рассказывать истории — и случаи из практики, и ведьминские легенды. И одну из них, услышанную между «Ульяна, ты бездарь!» и «Никакого отдыха, пока не выучишь!», я и вспомнила. Но мысли собирались с трудом. Отвлекали чужая рука на талии и страх безымянного. Инстинкты нечисти нервничали и настоятельно рекомендовали набить морды обоим наблюдателям. И одного пришлось… пообещать. Безымянного. Второй… пока нужен. В общем…
— Жила-была девушка, — я нашарила в сумке лекарство. На два глотка, но и то хлеб. — Жила одна, сиротой, на краю деревни. Местные ее побаивались и называли ведьмой. И не зря — она обладала способностью видеть мертвых. Но — только видеть. Когда призраки приходили поговорить и объяснить, что им нужно, она ничего не понимала. И чаще всего ее навещала мать. Почти каждый день ходила по пятам, и говорила, говорила, но девушка не слышала голоса. И однажды спросила у матери: «Что мне нужно сделать, чтобы тебя услышать?». И мать смахнула со стола три предмета — ключ, зеркальце и камешек.
Гоша внимал. Я глотнула лекарство и продолжила:
— Ведьма долго не могла понять, что делать с этими предметами. Шептала над ними наговоры, жгла травы, раскладывала карты, но ничего не происходило. Мать понаблюдала за ее действиями и поманила в лес. Девушка пошла и через полчаса вышла к ручью. Последовала за матерью вдоль русла и вышла к озеру — мелкому, но настолько прозрачному, что в нем отражались деревья и небо. А в центре озера находился камень. Девушка дошла до него, села передохнуть и провалилась в мир мертвых.
— Так сразу? — скептично поднял брови наблюдатель.
— А в мире мертвых ее ждала родня, — я пропустила замечание мимо ушей. — Она впервые услышала мать, и та завершила ритуал, который мы называем Ночью выбора — закрепила за девушкой сферу смерти. А потом вывела ее на поверхность, в мир живых, чтобы ведьма и дальше общалась с призраками — выполняла их последние просьбы, помогала уходить.
Я посмотрела себе под ноги и повторила:
— Ключ, зеркало и камень. Три элемента, которые приводят в мир мертвых. Ключ — это тропа, источник, бьющий из-под земли, указывающий путь к зеркалу. К зеркалу, то есть озеру, в котором отражается мир теней — прослойка между мирами жизни и смерти. Проходя через зеркало, беспрепятственно проходишь и через мир теней. К камню. Камень — это якорь, это частичка живого мира, за который необходимо держаться, чтобы вернуться обратно. А еще нужен мертвый проводник. Туда и обратно. Врата мертвого мира не открываются для живых. Так гласит притча.
Мы вышли к фонтану и свернули на ближайшую аллею. Ночь. Улица. Фонарь. Аптека. В смысле, скамейка. На которой, усыпанный листвой, тихо сопел грязным носом неопрятный бородатый дед. Ветер таинственно шуршал в полуголых ветвях и приносил холод. Точно завтра быть дождю… а то и снегу.
— А причем тут я?
— Во сне по твоим волосам бегают белые искры. А на голове есть шрам в виде овала. И не от мыслеформы — она обозначат себя родинками, — я наклонилась и подняла с асфальта ажурный кленовый лист. — А вчера я увидела такие же искры у Зои. И нашла шрам. Тонкая волнистая линия. Ключ. Она станет тропой. А ты… зеркало, — и вкратце описала видение.
Гоша загрузился. Нахмурился и поджал губы, уставившись в одну точку перед собой. От напряженных размышлений на черных волосах заплясали белые искры. Пожалуй, неприятно становиться тем, кем ты не привык быть… И я добавила:
— Осталось найти камень… Гош, — помедлила и осторожно спросила: — не знаешь, смертей больше не было? Убили только трех ведьм?
— Да.
Всё. Конечно, теория шаткая, как карточный домик — вынь одну карту, и строение рухнет… Но мне легче, когда есть опора, даже полумифическая.
Вертя в пальцах кленовый лист, я подняла голову к небу. Мелко сверкали звезды, уплывал во мрак воздушный фонарик-сердечко, призрачно колыхались древесные кроны. Осенняя тьма, густая и влажная до липкого ощущения на коже, терпкая до горечи на языке, опутывала сквер паутиной. И искрила энергией. Магия сновала по тенистым аллеям, холодной мыслью замирая за спиной, иллюзорными глазами таращась из кустов. Два наблюдателя схлестнулись в незримом поединке, и кто кого…
— Ступеньки, — протянул мой спутник после задумчивой паузы. — Хочешь сказать, что кто-то создает живые ступеньки в тот мир, к тюрьме? Зачем?
— А дай телефон.
Мы дошли до края сквера, оказавшись на окружной аллее. Взгляд безымянного отдалился, запах почти пропал. Гоша молча протянул сотовый. Я зарылась в фотки, скрупулезно изучая кроваво-льдистые знаки создания хуфий и трещины на асфальте рядом с мумией. Кровь одержимых и искра пламенеющего «угля» — это, конечно, вещь мощная, но для трех ли дел?..
— Ульяна, я задал вопрос.
— Это всего лишь притча. Сказка от старой Летучей Мыши, — я листала фотки.
— Не пудри мне мозги, — он внимательно следил за каждым моим движением.
— Почему тебе можно, а мне — нельзя? — я нашла нужную фотографию и всмотрелась. — И не говори, что не заметил… расхождение, — прищурилась, увеличивая картинку. — Дело ведь не в хуфии, верно?
Наблюдатель улыбнулся одобрительно. И подбадривающе.
— Бесишь!.. — я снова сравнила ритуальные символы.
Завитки морозных узоров и кровавых разводов из архива смотрели в левую сторону, а мелкие трещины на асфальте — в правую. Ритуальные знаки зеркально отражали друг друга. Левая сторона — хуфии, а правая… живые? Сила для мертвых и сила для живых?..
Так. Живые пока собираются в количестве двух штук, хотя ритуально убили трех ведьм. А мертвые… Да, нужен проводник. Мертвый. И он, вернее — она, ждала своего часа (или приказа), но одна неуемная ведьма полезла в архив… Если, конечно, хуфия была создана как проводник. Если, конечно, ритуал завершили, в чем я сомневаюсь. Если, конечно, рядом со мной находится именно то, что…
— Гош, — ласково улыбнулась, — а почему я сразу разницу не заметила?
— Потому что была спросонья и уставшей? — подхватил тон наблюдатель.
— Придушу, иллюзионист чертов!.. — злость забила ключом, и по голове, и по темному «углю».
— Не нервничай, — он заботливо поправил сползший с моих плеч пиджак. — К сожалению, — и смахнул с рукава пылинку, — только сомневаясь, ты начинаешь говорить. Рассказывать сказки и строить интересные теории. Будучи уверенной, ты молчишь. И каждое слово приходится тянуть из тебя, — и его рука вернулась на мою талию, сжав крепче обычного, — клещами. А это отнимает массу времени и сил. И раздражает, — серые глаза смотрели холодно и недовольно.
Нечисть во мне взвыла. Наблюдатель хватанул ртом воздух.
— Георгий… Викторович, не перегибайте палку, — прошипела я. — Если вы не в курсе, то сообщаю: нечисть не любит… нетактичную тактильность. В этом смысле мы, зна