— Отлично, Ульяш, — она кашлянула, — ни бумажки с полок не смахнула. Римма будет счастлива.
Я хмыкнула и растянулась на спине, раскинув руки и восстанавливая дыхание. Под потолком парили прозрачные сферы с курящимися ручейками дыма внутри. Глаза привыкали видеть, но пока расплывчато. «Угли» напитались на десять лет вперед, но внутри дрожало мерзкое чувство… изношенности. Когда через день выворачиваешься наизнанку, такое бывает. Магических сил — на хуфию хватит, а вот пальцем шевельнуть — уже проблема.
Подруга меланхолично звенела монетками, собирая их с пола. Да, кстати… Я порывисто села и встретила немигающий взгляд — желтый, безразличный, губительный. Усталость как рукой сняло.
— Том? — я нервно оправила куртку, нащупала сумку и украдкой запустила руку в боковой карман.
— Зачем здесь дымные? — она сидела по-турецки и смотрела мимо меня. Мерцающие глаза ввалились, длинные спутанные волосы беспорядочно разметались по плечам.
— За ключом, который Зойка. И за зеркалом, которое наш наблюдатель, — я нащупала медальон и сжала его в ладони. Пару раз он помогал. — И за камнем, который где-то на подходе. И за мной — для полноты картины.
Томка не удивилась. Только желтые глаза прищурились и нос шевельнулся, втягивая воздух и ища некий запах.
— Ты знала, — поняла я. — Откуда? — и наугад: — Тетя Фиса рассказала? Она вернулась? Она в курсе?
— Да, — подруга снова принюхалась. — В курсе. Верховная скоро будет, — и добавила со странным смешком: — И все соберутся вместе. Все участники. Давно пора.
Рядом шевельнулась Соня. Села, очумело огляделась и, узрев Томкино перевоплощение, быстро задала стрекоча. Я достала медальон и вздрогнула от хриплого предупреждения:
— Не надо, — желтые глаза угрожали.
— Надо, Том, — я успокаивающе улыбнулась. — Надо. Изви…
— Не надо, — перебил наблюдатель, бесшумно выходя из-за стеллажа.
Посмотрел на Томку и уточнил:
— Одержимая бесом ведьма, не так ли? — и деловито: — Есть разговор. И вопросы к бесу, — посмотрел на меня и зачем-то пояснил: — Они — как сиамские близнецы, сросшиеся головами. Один мозг и два сознания. То, что не заметит ведьма, учует спящий бес. И запомнит.
Я потеряла дар речи. А Гоша присел на корточки рядом с Томкой и заговорил. И опять моих знаний иностранных языков хватило лишь на то, чтобы опознать чужую речь. Бесов язык. Действительно, полон сюрпризов… Томка, услышав его, вздрогнула, вскинула на наблюдателя взгляд и ощерилась, ладони сжались в кулаки. Не ответив, посмотрела на меня, и нечисть во мне пугливо поджала хвост и напряглась… в ожидании приказа старшего. И последний не заставил себя ждать.
«Убери его» прилетело камнем по макушке, отключая сознание, и я раздвоилась. Одна смотрела со стороны, а вторая резко вскинула руку, и наблюдатель, отшатнувшись, хватанул ртом воздух.
«Убей», — бесиха оскалилась.
Не успела. Привычно втянула носом воздух, готовя заклятье, и… испугалась. Воздуха не было. Я судорожно задышала, в глазах помутилось, в груди закололо болью, а воздуха… не было. Я отчаянно хватала ртом душную пустоту, а в ушах грохотал пульс и шумела кровь, сердце выскакивало из груди. И не ощущались «угли». Я до боли пережимала вены на локтевых сгибах, но знакомая пульсация силы исчезла. И меня затопила безумная паника. Ни воздуха, ни силы, ни… Требовательное «Убей его!» отдалялось, теряя смысл, и мучительная жажда жизни рвала поводок, меняя цель. К черту чужую смерть, я жить хочу!.. Я снова судорожно вздохнула и рухнула в темноту.
…глаза. Они светились тусклым серебром, разгоняя мрак. И… говорили. Тихий, неуловимо знакомый голос окликал издалека, и я пошла на зов. А глаза смотрели. Следили за каждым моим движением и улыбались, подбадривая. И я вспомнила. Я наконец-то вспомнила. Динара Сафиулловна. Заклинательница, которая унимала мою нечисть. Сразу после Ночи выбора тетя Фиса сгребла меня в охапку — и к ней, в соседний город, за помощью. А я была не в себе от буйства инстинктов и запомнила только глаза. Глаза Зойкиной тети. И голос.
— Уля, очнись, — прохладная ладонь легла на мой лоб, и я резко села.
Библиотечный зал. Томка, уже в себе, ходит вдоль стеллажа взад-вперед, отчаянно дымит сигаретой, наплевав на запреты Риммы, и косится очень виновато. И медальона в моей руке нет. И наблюдателя паскудного — след простыл. Зато рядом сидит Динара Сафиулловна и улыбается. Светлые глаза, седые волосы, собранные в аккуратный пучок на затылке, короткий черный плащ, серебро длинных сережек в ушах, от которых… не по себе. Три года заклинатели следили за моей нечистью, и вот опять…
— Зоя… — только и сказала я сипло и кашлянула.
— Знаю, — кивнула заклинательница. — Спасибо, что присмотрела, — и дотронулась до серьги: — Ощущаешь?
Я поежилась. Однако…
— Что вы здесь делаете? — ее появление странно до чрезвычайности.
— Свою работу, — Динара Сафиулловна встала, оправив длинную синюю юбку, и протянула мне руку.
Я приняла помощь и встала. Мир остался на месте, но внутреннее состояние было странным. Уязвимым. Неустойчивым. Турбулентным. Кажется, вздохни ветер — и меня снесет, и мысли разлетятся, и я снова потеряюсь в темноте… и страхе.
— Пройдет, — заметила заклинательница успокаивающе. — Но темный «уголь» лучше снова усыпить. Как нечисть ты несформированная, мелкая и очень слабая. И любой старший, умеющий управлять нечистью, легко захватит контроль. А уснет «уголь» — уснет и нечисть.
Томка остановилась, затушила окурок носком кроссовки, снова глянула виновато и щелкнула зажигалкой, прикуривая очередную сигарету. Из холла донеслись тихие голоса — Соня что-то говорила Зойке. Сферы с остатками дымных исчезли, и ничто не напомнило о недавней схватке, кроме ужасного ощущения изношенности.
Я вздохнула, прогоняя недавний страх, и неуверенно улыбнулась Томке. Нет, злости не было, как и обиды. Она могла долго, очень долго и методично усыплять свою бесиху, но когда нуждалась в темной силе, нечисть срывалась с поводка на раз. Трижды на моей памяти. При этом спасая жизни. А тут еще и тюрьма влияет, и хорошо, что раньше не сорвалась…
Я вопросительно посмотрела на нашу с Томкой спасительницу:
— И всё же? — облизнула пересохшие губы. Организм оживал. И есть захотелось, и пить. — Что вы здесь делаете?
— Верховная попросила приехать, — Динара Сафиулловна почему-то отвела глаза и, сунув руку в карман плаща, достала мой медальон: — Держи. Я его зарядила. Еще раз на пять… хватит, — и запнулась.
Томка снова посмотрела виновато. И чуйка подсказала, что не в срыве дело. От меня что-то скрывают. В душе шевельнулась тревога. Но пытать почтенную заклинательницу права не имею… а вот нечисть врать не любит и не всегда умеет.
— Том, а ну, говори!..
— Ульяш, а если мы прикопаем наблюдателя где-нибудь подальше от города, в лесополосе, его коллеги сильно обидятся? — ответила она неожиданным.
— Сильно, — я скривилась. — У него, кажется, родня… в шефах. Том, не увиливай!
Подруга опустила глаза и глухо сказала:
— Верховная будет с минуту на минуту. Уже, считай, здесь.
Я втянула носом воздух, и тревога усилилась. Запаха тети Фисы не ощущалось. Я стиснула дрожащими руками сумку.
— Какого черта, Том!..
Хлопок двери. Тихие легкие шаги. И незнакомый запах. Почти незнакомый. Измененный, ибо… Из-за стеллажей вышла Римма. Джинсы, короткая куртка, деланно равнодушный взгляд, скрещенные на груди руки и отсутствующие очки. Короткие рыжие волосы дыбом, и по ним снуют белые искры. Камень. Вот и причины недавнего недомогания… А на пальцах сияют десять колец. Верховная. Вот и причины…
У меня внутри враз все вымерзло. Замороженным взглядом я смотрела на Римму и отказывалась принимать очевидное. Тетя Фиса отдала бы власть и Пламя только в одном случае…
— Ульяш, прости… — виноватый Томкин голос донесся издалека, как сквозь вату. — Она запретила…
— Молодцы, девочки, — кашлянув, тихо обронила Римма. — Справились отлично. Динара Сафиулловна, вы очень вовремя. Благодарю.
А я не верила. Смотрела на мерцающие кольца и не верила. Не тетя Фиса, только не она… И на протянутую руку Риммы не отреагировала.
— Возвращаю, — на мою дрожащую ладонь лег амулет в виде метлы. — Сейчас нам понадобятся все силы и возможности, да и срок почти прошел.
Почти… Я тупо смотрела на бронзовую метелку, на длинные тонкие пальцы Риммы в кольцах… В кольцах.
— Ульяна!..
— Ульяш, стой!
Оконное стекло осыпалось колкими искрами, и я птицей вылетела из архива верхом на свернутом ковре. Закатное солнце слепило глаза, ветер шумел в ушах, руки и ноги сжимали мягкие бока ковра до онемения. Город превратился в макет. Крошечные домики, тусклая нить реки, осеннее золото. Не так я мечтала отпраздновать возвращение летных прав, ох, не так… Ледяной ветер рвал расстегнутую куртку, под ногами стелились невесомые перья облаков, решительно не хватало воздуха, зато… Холод отрезвлял. Сильно — до безумия сильно! — хотелось рвануть куда глаза глядят, как прежде, подальше отсюда, но… Город звал. Обратно. Это моя территория.
Домой не хотелось. Я сжала коленями мягкие бока, и коврик послушно устремился вниз. Я подставила лицо ледяному ветру. Так еще лучше и трезвее… Потом, когда с души сойдет изморозь, будет больно. А тетя Фиса наверняка знала, что делала. И — зачем. Я зажмурилась, и перед внутренним взором встало ее лицо. Строгие карие глаза, высокие скулы, приглаженный «ежик» светлых волос, тонкие губы, пускающие дымные кольца. И гневный бас «Ульяна, где тебя носит, ты мне нужна!» эхом отдался в ушах. Я поджала губы, вцепившись в ворс ковра.
…мы больше не увидимся…
В сумке заорал сотовый. Я притормозила, зависнув над крышей и закутавшись в полог невидимости. Достала телефон и с облегчением сбросила входящий вызов. Повела носом и быстро отыскала объект. Мама. Вернулась. И Галя вместе с ней. А вот отца в городе не было. Но он — наблюдатель, а из ведьм не хватает только… И говорить об этом я не хочу. Отключила телефон и спрыгнула на крышу. Коврик всё же привез меня туда, куда надо — домой. Я ласково похлопала его по боку, и ковер, съежившись, амулетом-метелкой прицепился к вороту куртки. И небо снова моё. Жаль, что не в радость…