Не могу больше сидеть без дела.
Возьму котомку и пойду в лес. Это уже не погоня за научными открытиями, а вопрос жизни и смерти.
51.
Заблудиться я не боюсь, даже на незнакомых тропах. Мое детство прошло среди детей лесорубов и угольщиков. Я умею помечать путь.
Индейца я разглядела не сразу, но почувствовала его, как только он появился. Все те же мурашки. На этот раз я первая положила конец игре в кошки-мышки и окликнула его.
— Ты меня искала? — спросил он.
— Нам нужна помощь. — И я рассказала о нашей беде.
Он внимательно выслушал меня.
— Дедушка помнит Джонаса. Говорит, это хороший человек. Не то что другие. Настоящий целитель. Мой дедушка сам — паувау, — индеец задумался, подбирая слова. — Это значит, что он лечит не только тело, но и дух.
— Вроде священника?
— Нет. Не как ваш Джон-Сон, — он произнес имя по слогам. — Знаешь, дедушка сразу понял, чем Джонас занимается в лесу, и велел ему помогать. Это я оставил тебе мыльный корень. Хотел признаться, но ты убежала.
— Ты нам поможешь?
— Поговорю с дедушкой. Он скажет, как поступить.
— Можно с тобой?
— Нет. Но я вернусь и позову тебя.
— Когда?
— Скоро.
У меня были и другие вопросы, но он исчез раньше, чем я успела опомниться.
52.
Бедному Джонасу не лучше. Жар усиливается, нога чернее прежнего. Его перенесли в дом, который он строил с Тобиасом. Там пока одни стены, зато тихо и не слышно гвалта детишек Риверсов. Марта ухаживает за ним, а он только ворочается и стонет. Весь вечер его лихорадило, а ночью начался бред.
Я собиралась помогать Марте до утра, но меня все-таки сморило. Когда я проснулась, уже рассвело и на улице разливалось пение птиц.
— Да что ж она так раскричалась! — Марта потерла виски. Только тут я поняла, что из общего хора голосов выделяется крик сойки. Настойчивый, он повторялся снова и снова.
Я вскочила и распахнула дверь. На пороге стояла большая корзина с травами. Мясистые стебли и крупные листья блестели от росы — такие свежие, что даже не подвяли. Рядом — корзинка поменьше, накрытая тканью. В ней были маленький сосуд из тыквы, глиняный горшочек и берестяной сверток. Я огляделась. Сойка кричала где-то близко, очень близко. Я отправилась в лес.
Он ждал среди деревьев. И сразу начал рассказывать, как лечить Джонаса. Листья из большой корзины надо было отварить, а остывшей массой обложить ногу и обвязать. Порошки в берестяном свертке — смешать с водой и пить, чтобы снять жар. Жидкость в глиняном горшочке — пить для очистки крови от ядов. Наконец, содержимым тыквы надо было растирать ногу, пока не спадет опухоль — и только тогда можно ставить на место кость.
Я не знала, как его благодарить.
— Благодарить рано. Посмотрим, что будет дальше. Встретимся завтра.
— Постой! Как тебя зовут?
— Ты разве не догадалась? Я — Сойка!
Он рассмеялся, и птицы всего леса отозвались на его смех.
Когда я вернулась в дом, Марта уже занесла корзины внутрь. Она сразу поняла, что делать с листьями, и уже кипятила их в чайнике. Они источали чистый и свежий запах, вытесняя зловоние болезни, исцеляя самый воздух в комнате.
Я призналась, откуда взялись лекарства. Марта недовольна, что я хожу так далеко в лес, общаюсь с туземцами и принимаю от них языческие снадобья. Но понимает, что выбора у нас нет. Посмотрим, что будет дальше.
…Тобиасу не пришлось ехать за доктором. Лекарства сняли опухоль, а порошки — жар. Нога выглядит гораздо лучше, чернота сошла.
— Настоящее чудо, вот что это такое, — сказала Марта, разбинтовывая ногу Джонаса. — Что ж, видать, все мы одного Господа дети. Может, индейцы и язычники, но кое в чем они получше иных христиан. — Она повернулась ко мне. — Только это не значит, что я тебя простила! Твои прогулки могут привлечь внимание. А уж если бы тебя кто увидел… да еще в его компании…
— Я следила, чтобы этого не случилось.
— А если бы не уследила?!
Она смотрит на меня с искренним беспокойством, и я вижу, что ей еще есть что сказать, но Джонас пока не выздоровел и нуждается в ее внимании.
Мы готовимся ставить кость на место. Нужно позвать Тобиаса, чтобы он при этом держал отца.
53.
Пришлось послушаться Марту. Правда, я не перестала ходить в лес, а просто реже туда выбираюсь. Хотя у нас из соседей — одни Риверсы, а старый Том Картер не в счет, потому что вечно либо пьян, либо дрыхнет с похмелья. Никого другого я даже издалека не видела, так кто же может за мной подсмотреть?
Джонас тоже говорит, что Марта зря тревожится. Напротив, он считает, что мне надо разузнать побольше. Сумах, сассафрас, змеиный горец, пурпурный посконник, зимолюбка, змеевидный кирказон, шлемник — список новых для нас растений становится все больше. Сойка показывает мне, где искать целебные травы и коренья. Одни он называет индейскими именами, другие — теми, что придумали поселенцы. Я узнаю от него про свойства каждого растения, учусь различать ядовитые и съедобные, запоминаю, какие болезни чем лечить. А потом пересказываю Джонасу.
— Как его здоровье?
— Намного лучше. Скоро сможет ходить с палочкой. А пока сидит с поднятой ногой и пишет свою книгу.
— Дедушка говорит, что это очень интересно. Он хочет с тобой встретиться.
— Наверное, не со мной, а с Джонасом? Но я же говорю, он пока не ходит.
— Не с ним. С тобой.
— Зачем?
— Он сам расскажет.
— Когда?
— Не сегодня. Уже поздно. Я тебя найду вскоре.
С этими словами он исчез за деревьями. Я понимаю, что следовать за ним нельзя. Впрочем, я бы и не смогла: как только он скрывается в тени, его не разглядеть, и шагает он неслышно — ни шуршания листьев, ни треска веток. Не угадаешь, в какую сторону он идет.
54.
Я никогда заранее не знаю, встречу Сойку или нет. Он появляется из ниоткуда. Иногда оказывается на расстоянии вытянутой руки, а я не подозреваю, что он так близко. Он учит меня не шуметь в лесу и двигаться так тихо, чтобы подойти к животному и не напугать его. Еще я научилась у него кричать по-птичьи. Из меня почти такая же хорошая сойка, как из него. Так что теперь, когда мне нужно, я его зову. Кричу как сойка — а он откликается.
Иногда он оставляет на нашем пороге подарки: корзиночки из тростника или ивы, полные орехов и яблок, слив и голубики. Он знает, что Марта любит голубику — она напоминает чернику, но крупнее и слаще.
Дальше нашего дома Сойка в поселение не заходит. Другие индейцы, кажется, вообще у нас не появляются. С тех пор как мы здесь, он единственный туземец, которого я видела.
55.
Октябрь (?) 1659
— Хочешь знать, почему мой народ не ходит в этот лес?
В лесу есть место, где земляника растет до первого снега. Мы сидим здесь друг напротив друга и едим ягоды. Нам легко общаться оттого, что я одеваюсь по-мальчишески: Сойка относится ко мне как к брату.
— Первые поселенцы без нас бы погибли. Мы научили их выживать, показали, что можно выращивать, объяснили, когда возделывать землю, когда собирать урожай. Когда они пришли, мы думали, что земли хватит всем и мы сможем жить вместе. Но белых людей становилось все больше, и они забирали все больше земли. А потом стали присваивать земли, которые мы расчистили для себя, потому что там удобнее строить дома. Но мое племя погибло не поэтому.
— Погибло?! На вас напали?
Он покачал головой.
— Никто не приходил к нам с оружием. Но белые люди привезли болезни. Это началось много лет назад, задолго до того, как основали Плимут. Из Европы приплывали рыбацкие шхуны. Каждую зиму они возвращались к себе, но их болезни оставались с нами. Потом появились торговцы, которые скупали меха — они тоже приносили болезни. С англичанами пришла страшная пятнистая хворь. Наши знахари не справились с напастями из чужих земель — никто не знал, чем их лечить. Многие заболели и умерли. А те, кто остался, настолько ослабли, что не могли ни охотиться, ни рыбачить, ни заниматься земледелием, ни собирать урожай. Мы назывались пентукет — племя народа пеннакук. Наше главное поселение было на севере, у реки Мерримак. Из-за болезней там почти никого не осталось, и земля досталась англичанам. А мой отец был сахем — вождь небольшой деревни у притока реки. Он надеялся, что нас минует напасть, убившая людей на Мерримаке, но увы. Однажды белые люди пришли к нам за помощью — и принесли болезнь с собой. Отец умер, а следом моя мать, сестра, братья и многие-многие другие. Один добрый белый человек сделал для больных все что мог, но этого было мало. Тогда он забрал меня и еще нескольких сирот. Он воспитал нас, выучил и относился как к родным.
— И ты от него ушел?
— Это было нелегко. Но чтобы жить среди белых, мало говорить и одеваться как они. Человеку лучше быть среди своих, и я решил вернуться в племя. Но вернулся — и узнал, что моя деревня превратилась в поселение белых людей и теперь называется Бьюла.
— Но кто-то же остался? Где они?
— Мы не живем на одном месте круглый год. Тот холм, где вы поселились, был нашей летней стоянкой. Зимой мы уходили в лес, чтобы охотиться, а весной возвращались заниматься земледелием и рыбачить. Так было всегда. И однажды весной люди — те немногие, кто выжил, — вернулись и увидели, что наши святилища разрушены, могилы предков осквернены, а на их месте стоят дома. Наши запасы еды расхитили. Ничего не оставалось — только уйти.
— Значит, ты никого не встретил из своих?
— Только дедушку. Он остался присматривать за камнями. Хорошо хоть они сохранились…
— Ты о чем?
— На вершине холма раньше стояли камни. Они были там с начала времен, и мои люди почитали это место. А теперь…
— …на них стоит наш дом собраний.
Я давно обратила внимание на необычные камни его фундамента — не обточенные и с виду очень древние.
— У нас в Англии тоже есть такие камни, — сказала я и рассказала Сойке про камни Мерлина.