Незнакомка почти не ела, только чуть приподняла вуаль, чтобы выпить вина, раскрошила кусок хлеба, не снимая перчаток, и едва дотронулась до мяса на тарелке. Возможно, еда была для нее слишком грубой. Я почувствовала, что теперь она рассматривает меня, но не подняла глаз от тарелки, пока не закончила есть и не промокнула остатки соуса хлебным мякишем, — я так изголодалась, что ни ее пристальный взгляд, ни ужас сегодняшнего утра не могли отвлечь меня от ужина.
— Наелась? — спросила она, постукивая по столу тонкими пальцами.
Я кивнула.
— Тебе нравится эта комната?
Я снова кивнула.
— Хорошо. Теперь я должна тебя покинуть, у меня много дел. Хозяйку зовут Энни, она будет о тебе заботиться. С ней ты в безопасности.
С этими словами дама встала и вышла. Сквозь дверь я слышала, как она просит хозяйку приготовить мне ванну, и в скором времени просьба была исполнена. В комнату притащили большую кадку, выложенную льняной тканью, а служанки принесли несколько кувшинов горячей воды. Никогда раньше я такого не видела, и тем более ни разу не принимала ванну. Дома — при одной мысли о доме мне захотелось плакать — мы мылись в реке, и то нечасто.
Как только все приготовили, пришла хозяйка. Первым делом она велела мне раздеться.
— И это снимай, — потребовала она, когда я осталась в одной сорочке.
Служанка собрала мою одежду и ушла.
— Куда? — спросила я.
— Ее сожгут.
— Но что же мне носить?
— До завтра — вот это. — Хозяйка показала мне длинную льняную рубашку, которую держала под мышкой.
Я стояла перед ней совсем голая. Рука невольно потянулась к кожаному мешочку, висевшему у меня на шее. Его сделала бабушка: в нем хранится то, что никому не следует видеть. Я покраснела, чувствуя себя совершенно беззащитной.
— Не бойся, — сказала хозяйка вполголоса и так спокойно, будто знала, кто я и откуда. — Снимай мешочек и залезай в кадку.
Энни была крупной женщиной с крохотными черными глазками, похожими на изюминки в круглой булке лица. Она закатала рукава, обнажив мясистые руки, и принялась меня тереть с неожиданной силой. Я не считала себя грязнулей, во всяком случае по сравнению с другими деревенскими, но Энни не успокоилась, пока служанки дважды не сменили воду. Труднее всего оказалось отмыть волосы — они спутались и свалялись, и Энни выдирала их клочьями. Затем она натерла меня каким-то резко пахнущим зельем.
— Это кора черной ольхи, сваренная в уксусе, — пояснила она. — На тебе вшей, словно блох на шелудивой овце.
Она продолжила натирать меня твердым бугристым мылом и мешочками с травами, источавшими сладкий запах, затем взялась вычесывать мелким гребнем гнид и вшей. Казалось, она выдерет мне все волосы — еще немного, и кожа на голове закровоточила бы. Вода в кадке остыла, и я начала дрожать. Тогда Энни наконец позволила мне выбраться и принялась растирать меня грубой льняной простыней, пока я вся не порозовела.
— Ну вот, — произнесла она, запыхавшись, и напоследок разделила мои волосы на пробор, а затем окинула меня придирчивым взглядом и подытожила: — Совсем другое дело!
Потом протянула мне рубашку.
— Бегом в постель. Я принесу тебе горячий поссет. — Энни расплылась в добродушной улыбке. — Ты такая симпатяга, если тебя отмыть! — Затем вдруг прижала меня к себе. — Бедная девочка. Что-то с тобой будет?
Кадку унесли, грязную воду шумно выплеснули во двор, и меня наконец оставили в покое. Я взяла свечку и подошла к мутному треснувшему зеркалу на высоком комоде. На меня смотрело мое отражение с покрасневшими веками — мыльная пена и добрые слова заставили меня прослезиться. Серые глаза с желтоватыми крапинками и четкой радужкой; кожа после ванны порозовела и стала не такой смуглой. Волосы спадали на плечи густыми прядями, которые цветом напоминали кору ясеня, а на концах рыжели, как дубовые листья зимой. Возможно, дело было в неверном свете свечи, но лицо в зеркале будто принадлежало не мне, а незнакомой взрослой женщине.
В дверь постучали. От неожиданности глаза у отражения раскрылись широко, как у лани. Служанка принесла поссет — горячее молоко с разбухшим хлебным мякишем, щедро сдобренное бренди, медом и специями. Я размешала все ложкой с костяной ручкой и медленно съела, наслаждаясь теплом, а потом с ногами устроилась в кресле перед камином и сидела так, пока дрова не превратились в угли. Тогда я перебралась в постель.
Никогда прежде мне не доводилось лежать на кровати. Я привыкла спать на чердаке нашей тесной, пропахшей дымом лачуги, на грубых самотканых простынях поверх соломенного матраса. Сейчас постель была согрета медной грелкой с углями, но это меня только расстроило. Я вспомнила тепло бабушки, которая обычно лежала со мной рядом. У меня не было никого дороже, я не знала никого ближе. Я любила ее, а она меня. Теперь я одна в целом мире. Как дальше жить? Мне вспомнились слова Энни: что-то со мной будет? Я уткнулась лицом в подушку, потянула на себя шерстяное одеяло с простыней и накрыла ими голову, чтобы никто не услышал, как я плачу.
5.
Дама, которая привезла меня, до следующего вечера не появлялась. Энни накормила меня и принесла новую одежду. Белье, юбка, корсет, накидка и чепец — все из хорошей ткани, не самой изысканной, но гораздо лучше той, к которой я привыкла. И все простых темных цветов. Грустных, пуританских. Я могла бы и догадаться, что за участь меня ждет.
Пододвинув кресло к окну, я стала смотреть, что происходит во дворе. Мне велели не покидать комнату, поэтому другого развлечения у меня не было. Когда спустились сумерки, я увидела знакомую повозку. Из нее вышла дама и жестом велела вознице подождать. Конюх дал лошадям корма и воды, но не стал их распрягать. Я решила, что мы опять поедем куда-то вместе.
— Настоящая пуританка, — сказала она, заходя в комнату. — Дай-ка получше тебя разглядеть… Да, хорошо. Выглядишь как надо.
— Для чего надо?
Я посмотрела на нее, невольно сравнивая свой скромный наряд с ее богатым платьем. Мне стало понятно, что дама меня с собой не берет.
Она села в кресло напротив.
— Трудные пришли времена. Лорд-протектор Кромвель мертв. Его сын не долго удержит власть. Карл[1] вернется из изгнания и сядет на трон. Люди только и говорят, что о его возвращении, и многие готовы этому способствовать. Кто знает, что тогда с нами будет?
Я пыталась разглядеть сквозь вуаль ее лицо и гадала, какое это все имеет отношение ко мне. Она продолжала:
— Многие покидают страну. Пуритане, сепаратисты, люди, чью веру здесь не потерпят. Они уезжают строить новую жизнь в Америку.
Пуритане, сепаратисты… Я окинула себя взглядом.
— И я должна ехать с ними?
Она кивнула.
— В Америку?!
Я удивилась так сильно, как если бы она сообщила, что мне уготована дорога в королевство эльфов. И то в эльфов верилось больше: о них постоянно рассказывала бабушка. Я слышала о Новом Свете за океаном, знала, что он существует, но никогда не думала, что увижу его.
— Да, ты отправишься в Америку. Твой корабль скоро отплывает из Саутгемптона.
— Зачем мне уезжать?
— Здесь для тебя небезопасно. Мой муж служил у Кромвеля, на корабле будут люди, которые находились под его командованием. Им можно доверять. Они позаботятся о тебе.
— Но что я расскажу о том, кто я такая? Они же спросят! — Я прикусила губу. Пуритане ненавидят ведьм. Ничего хорошего из этого не выйдет.
— Тебя зовут Мэри Ньюбери. Ты сирота. Отец — солдат, погиб в битве при Вустере, сражаясь за Кромвеля. Мать долго болела и умерла.
— А где мы жили?
— Вы переезжали с места на место, пока мать не заболела. Тогда тебя забрала бабушка, и вы жили под Уориком — почти там же, где твоя родная деревня. Но бабушку тоже забрала болезнь, и ты осталась одна. Вот эту историю и будешь всем рассказывать. Хотя сомневаюсь, что тебя станут расспрашивать, — им будет не до тебя. Главное — ты должна слиться с ними и не выделяться. Я дам тебе рекомендательное письмо, передашь его Джону Риверсу заодно с деньгами.
— Почему мне нельзя остаться с вами?..
Она покачала головой.
— Это невозможно. Мне тоже грозит опасность.
Я ей не поверила. Она казалась мне неуязвимой.
— Уверяю тебя, это правда. Мой супруг поставил свою подпись на смертном приговоре королю. Как только вернется Карл, всех, кто к этому причастен, арестуют. — Она вздохнула, а когда заговорила вновь, голос ее был тихим, и в нем сквозила горечь: — Можно считать, что он подписал приговор самому себе.
Я не знала, что отвечать. Видимо, ее муж важный человек, раз он замешан в государственных делах. От этого дама стала казаться мне еще значительнее, но я замолчала не только поэтому. Моя бабушка не была роялисткой и во время войны хотела победы парламента, однако убийство короля считала страшным грехом. Мысль о том, что женщина передо мной замужем за преступником, ввергла меня в ужас.
— Почему тогда вы не бежите в Америку сами?
Она вновь покачала головой и повторила:
— Это невозможно. Мой муж не покинет Англию, он счел бы бегство трусостью, а я должна оставаться с ним. В любом случае ему и в Америке не спрятаться. После коронации Карла мы нигде не будем в безопасности… Тебе пора, — сказала она, резко переменив тему. — Собирайся.
Я растерянно оглянулась. Все мои вещи и так были на мне. Она спохватилась:
— Твой сундук уже собран. Я постаралась все предусмотреть. — Она протянула мне кошелек. — Здесь плата за путешествие и немного денег на всякий случай. Всюду орудуют воры, так что следи, чтобы кошелек не украли. Джон Риверс с остальными ожидает корабль в портовом трактире в Саутгемптоне. Возница знает, куда ехать. А это передай Риверсу.
Она протянула мне письмо и резко повернулась, чтобы уйти.
— Постойте! Госпожа, пожалуйста! — Я схватила ее за рукав. — Я столького не знаю!
— Что ж, спрашивай.
Ее тон стал холодным. Вопросы застряли у меня в горле, но я не могла ее так просто отпустить. Мне надо было знать главное.