– Ладно, пошли к костру, чего в темноте стоять! – скомандовал Кондрат, и ребята потянулись к берегу.
– Чего хотел-то этот нечистый? – подбрасывая хворост в костер, спросил Витек. – Просто облапать али посерьезнее чего?
Глаша пожала плечами и еще больше нахмурилась. Прогнала она Глеба, а сердце не на месте, так и силится следом за ним бежать.
– А чего б ни хотел, зря мы его отогнали, – снова зашипела Оксана. – Жениха от невесты оттащили. Считай, в постель к Хожему залезли.
– Да не жених он мне никакой! – Глаша сердито швырнула в костер ветку.
– Ты мне-то не рассказывай! – со злобой выкрикнула Оксанка. – Не к бабке ты в колхоз ездила, а с Хожим сговариваться! Полночи в бане колдовала, а чуть свет в рощу подалась. И вернулась только к обеду, счастливая, с полным кузовом грибов, даром что не пошли еще, а у самой вся коса цветами лесными укра-шена.
Все замолчали. Сашка с опаской посмотрел на сестру:
– Правда, что ли, Глаш?
– Сами-то, гляжу, тоже цветы в волосы вплетаете. – Глаша кивнула на васильковый венок, который Аринка теребила в руках. – А мне почему нельзя?
– А оттого, что не сама ты их туда вплетала, – победно прошипела Оксанка. – Видели люди, как за тобою в лес сам Хожий вошел.
Сашка вскочил:
– Ну, Глашка! Виделась с Глебом в роще? Говори как есть, не то огрею, не посмотрю, что сестра!
– Откуда мне знать было, что он тоже там гуляет?! Я, может, и в колхоз поехала от него подальше, чтобы не донимал! – Глаша подняла на брата обиженный взгляд, но тот отвернулся.
– Не подальше, а поближе, – хищно улыбнулась Оксана. – А о встрече вы с ним в бору сговорились. Или скажешь, не виделась с ним там? Ты бы сестру-то хоть припугнула, что ли. А то больно глазастая она да болтливая.
– Ты только тронь ее! – вскакивая, крикнула Глаша, но Кондрат осадил:
– Ты нам, ведьма, не грози. Мы тебя по-доброму приняли, как сумели предостерегли. Обманула ты нас, Глафира. Думала, не узнаем? Нет, здесь под каждым лопухом глаз да ухо, все знаем, все видим. И Аксюте голову не морочь, она девка хорошая, наша. – Он обвел собравшихся серьезным взглядом. – Верно я говорю?
Ребята нехотя закивали, один Сашка стоял отвернувшись.
– А ты, дура, чего раньше молчала, коли знала? – развернулся он к Оксанке.
– Хотела в глаза ее бесстыжие посмотреть! – огрызнулась та.
– Кабы на нас всех беду не накликала… – Он повернулся в сторону реки. – Хожий, забирай свою невесту и на нас не гневайся. Не знали мы, что по праву ты взять ее хочешь. А коли знали бы, не стали вмешиваться.
Он замолчал, точно дожидаясь чего-то. С реки прилетел порыв ветра, бросил в руки Кондрата березовый лист. Тот развернулся, протягивая лист к костру.
– Услышал Хожий. – Он покрутил листик, демонстрируя его ребятам. Все дружно выдохнули и поднялись. Глаша тоже хотела встать, но Кондрат надавил ей на плечо, не пуская:
– Нет, Глаша. Ты здесь оставайся да жениха своего жди. И впредь на костровки к нам не ходи. Сама на себя беду накликала, нас за собой не тяни.
Он подкинул веток в огонь и зашагал прочь, потом обернулся на замершего в нерешительности Сашку:
– А ты чего, Санек? Свечку им держать собрался?
Сашка постоял у костра, поглядел на сестру и махнул Кондрату:
– Сейчас я, сейчас.
Он снял куртку и накинул ее на Глашу:
– Ты лучше сразу в рощу ступай: даст Бог, смилуется Хожий да примет тебя. А я бате скажу, что ты в колхоз к бабке сбежала.
Бросил ей под ноги коробок спичек и складной ножик и пошел догонять остальных. В темноте кто-то вскрикнул и ругнулся на штырь, поминая Хожего. На него зашикали, потом звуки стали стихать, и вскоре Глаша осталась одна.
Глава 7
Говорят, что сердце у меня что камень,
Много правды в этом было сотни лет.
Но тебя увидел – точно выпил пламя,
Точно искру бросил кто на бересклет.
Глаша обхватила колени и долго сидела, глядя на костер. Ей поплакать бы, душу облегчить, да слез нет, только злость разбирает. Аксютка – она просто маленькая и глупая, что с нее взять, а Глеб понимает, что делает, специально всех кругом разогнал, чтобы она волей-неволей к нему пошла. Не станет же все лето одна сидеть.
«Ну уж нет! Меня на поводок не посадишь! Лучше и правда к бабке в колхоз уйду. Аксютка хочет – пусть здесь остается, ее никто не гонит, спасибо, Кондрат заступился. А ко мне захочет – и того лучше, дядька привезет. Там народ незлой, хоть все лето живи. Будем с ней козу пасти да в лес за ягодами ходить».
Думает так Глаша да в огонь смотрит. А тот на нее искрами фыркает, точно сердится. Она будто слышит в треске его, мол, глупая ты, Глаша, коса длинная, а ум короткий. Любит тебя Глеб, любит да боится за тебя, вот и старается рядом держать. И сердечко так и расцветает, так и хочет поверить.
«А если и правда любит? – сама с собой спорит Глаша. – Не его вина, что меня ведьмой кличут. Он, может, и правда думает, что вместе безопаснее лето коротать».
И рада бы Глаша сердцу довериться, а все страшно. Слишком скор Глеб на признания да подарки, точно торопится куда. Вспомнилось ей, как прошлый год Вадька Рыбнин, что дурачком стал, на спор за ней ухлестывал две недели. Уж он ей и песни на баяне играл, и цветы с бабкиной клумбы таскал, и в любви признавался. И тоже все торопился, гнал куда-то. А потом дядька Трофим его к стенке прижал, тот и раскололся, мол, с ребятами поспорил, что Глаша за ним сама бегать будет. Глаша и бегала – по всей деревне потом его кочергой гоняла. Что, если и Глеб с кем поспорил? Он повзрослее, поумнее Вадьки и к девушкам городским подход знает.
Совсем горько на душе стало от этих мыслей. А костер все сильнее фыркает, так в лицо ей и целится. Сбросила Глаша братову куртку, закидала костер песком да к реке пошла. Сперва медленно, а потом все быстрее. И слышит – за спиной шаги тоже ускорились. Глаша остановилась, оглянулась, но в темноте только тень чья-то следом идет.
– Глеб, ты?
– Я, Глаша. Куда ж ты на ночь глядя одна пошла? Дай хоть провожу. – И шаг ускоряет.
И радостно сердцу, что не оставил, и сама на себя за это еще больше сердится.
– Оставь меня, Глеб! Отойди, не то утоплюсь! – крикнула Глаша и к реке побежала.
Только и двух шагов не успела сделать. Налетел на нее Глеб, повалил, к земле прижал и не пускает. Испугалась Глаша, ни крикнуть не может, ни слово вымолвить, замерла, дыхание затаила и лежит, не шевельнется. А Глеб над ней на коленях стоит, дышит тяжело и плечи к земле так и прижимает. Больно Глаше, а она виду не подает и вздохнуть не спешит. Глеб хватку подослабил, в лицо ее вглядывается, за плечи трясет да зовет испуганно так:
– Глаша! Глашенька!
Невмоготу совсем стало, вдохнула Глаша глубоко, аж закашлялась, слезы из глаз так и хлынули. Глеб ее к груди прижал, гладит по голове, и чувствует Глаша: текут по щеке вперемешку со своими чужие слезы.
– Неужто правда так противен я тебе, что ты топиться пошла?
Молчит Глаша, только всхлипывает и сама себя ругает. Чувствует, что напугала Глеба понапрасну, да признаться стыдно. Тот ее усадил на траву, а руки не отпускает, в глаза вглядывается:
– Сама себя мучаешь, Глаша, и мне достается. Я ведь испугался, что и правда в реку бросишься, потому и схватил тебя. А ты меня еще пуще пугать принялась. Или правда плохо стало?
Глаша глаза опустила, не отвечает. И сама уже не знает, в самом деле плохо ей стало со страху или прикидывалась. Видит, что испугался за нее Глеб. Не стал бы он так переживать, если бы на спор за ней ухаживал. Видно, и правда дорога она ему.
А тот сидит, пульс ей на запястье щупает. Пощупал, головой покачал, осторожно руку ее отпустил и в сумочку свою полез.
– Ох, Глаша. Я тебе валерианы принес, да теперь не знаю, кому из нас она больше сейчас нужна. На вот, тебе одну и мне. – Достал из сумки стандарт таблеток, одну сам проглотил, а вторую ей протянул.
Приняла Глаша таблетку, в рот засунула, а глаза поднять все стыдится. И бежать хочется прочь, да сердце глупое отодвинуться не дает. И огрызнулась бы, голову вскинула, косой махнула, но чувствует, что нельзя так. Сидит и сама не знает, как дальше быть. А Глеб таблетки убрал и флягу ей протянул.
– Ты в колхоз к бабке собралась?
Глаша кивнула, воды родниковой глотнула, и как-то сразу легче на душе стало. А все равно стыдно.
– Так бы и сказала, я б тебя проводил. Подняться сможешь? – Глеб руку ей подал, помог на ноги подняться.
Стоит Глаша, сама не поймет, отчего шатается. Уже и в колхоз не хочется, и к дядьке – здесь хорошо, с Глебом.
– Крепко ж я тебя напугал, прости. – Глеб ее под локоть придерживает, отпустить боится. – Давай лучше до дядьки доведу? До колхоза больно далеко.
Глаша головой качает, домой не хочет.
– Не ждут меня у дядьки, Сашка им скажет, что я в колхоз ушла через рощу. А сам велел к Хожему идти, прощения просить. Никто следом не пойдет.
И опять муторно ей стало. А Глеб, наоборот, будто обрадовался, приобнял ее осторожно, в волосы уткнулся и стоит. А у самого сердце часто-часто стучит, Глаша даже испугалась за него. Отстранилась, в глаза ему заглянула. А глаза черные-черные, кажется, ночь и та светлее, и лицо совсем нерадостное. Стоит, ее к себе прижимает да в сторону рощи смотрит. Жутко стало Глаше от этого взгляда. Жутко и холодно. Выпутаться захотелось из объятий, вырваться, убежать прочь. Только некуда ей бежать. Никто ведьму от Хожего защищать не станет. Да и догонит он, если захочет. А Глеб черноту сморгнул, к ней наклонился и улыбнулся ласково:
– Холодно тебе, дрожишь вся? Или валериана еще не подействовала?
И так снова хорошо сделалось от его взгляда и голоса ласкового, что Глаша сама к нему крепче прижалась:
– Пойдем на тот берег? Может, потихоньку и до колхоза дойдем.
Усмехнулся Глеб, головой качнул:
– Не боишься ночью через Ведьмину рощу ходить?