Глаша шла по мосту и старалась не смотреть в воду. Потому что по ней змеилась сверкающая рябь, от которой кружилась голова, а перила давно сгнили. И потому, что снизу, из-под ряби, из темной, точно глаза Хожего, холодной воды, к ней тянули призрачные руки мертвецы.
«Не смотри в реку», – говорил ей в прошлый раз Глеб, и Глаша старалась не смотреть, хотя полупрозрачные руки, которые высовывались из воды и дрожали на ветру, точно тростник, невольно притягивали взгляд. Глаша перешагнула последнюю доску и выдохнула. Впереди ждала роща, и там люди – ни живые, ни мертвые – ее уже не достанут. Там ее ждет Глеб.
Роща тоже светилась зеленоватым призрачным светом, но Глашу это не пугало. Роща – дом, их с Глебом дом, в который без их дозволения никто проникнуть не сможет. А светится она от узоров, которые нарисовал Глеб и которых так боятся местные. Которые так похожи на руки мертвецов в реке – призрачные и холодные…
Глаша остановилась, обводя пальцем ближайший узор. И в самом деле холодный. Странно, в прошлый раз узоры были теплыми и ласковыми, а сейчас вдруг холодные и колючие, точно осколки льда.
Сердечко предупреждающе заныло, заметалось испуганно, но Глаша отмахнулась и, глубоко вдохнув, шагнула в рощу. Это дом, а дома уютно, тепло и безопасно. Роща обступила резко и глухо, точно кто запер дверь, отрезая от мира. На тропинке лежал густой, набухший сыростью туман, и ноги быстро сковывала леденящая влага. Долгой и мучительной показалась Глаше дорога к поляне, каждый шаг сердце порывалось выскочить и бежать назад, к солнцу и жизни. Но там, за ручьем и кольцом деревьев, ее ждал Глеб, и Глаша шла, с трудом разрывая ногами паутину тумана. Ручей тоже светился, но призрачных рук к ней не протягивал. А сердечко точно криком надрывалось. Но Глаша уже видела сквозь деревья костер на поляне. Ей нужно было туда, к Глебу. Она перешагнула ручей, и сердце, устав кричать, то ли успокоилось, то ли вовсе замерло.
Глеб стоял спиной к тропинке, наклонив голову и скрестив руки на груди. Услышав шаги, он обернулся, протянул к ней испещренные призрачными узорами ладони, засветились в темноте тем же призрачным светом черные глаза. Последний раз испуганно дернулось сердечко. Последний раз отмахнулась от него Глаша.
Прижали ее к груди руки любимые, только холодно от них, точно от реки. Прильнула она сильнее, пытаясь согреться, только нет тепла. Стоит Глеб, к себе ее прижимает, а сам холодный весь, и сердце у него не стучит. Поняла Глаша, что к смерти своей в руки пришла, ей бы вырваться и бежать прочь, но крепка хватка у Хожего. Ей бы в глаза его заглянуть, крикнуть, что не его она, да глаза открыть не может.
Из последних сил оттолкнулась Глаша от холодной груди и проснулась.
Села на куче веток и хвои, отдышаться пытается да по сторонам глядит. А сердечко так и бьется, точно пташка испуганная. Сидит она в шалаше, рядом костер горит, сумка Глеба лежит, только самого его нигде нет. И позвала бы его Глаша, да страшно, все сон ее не отпустит. Вылезла Глаша из своего убежища, к костру присела. Руки озябшие греет, на деревья, узорами украшенные, посматривает. А узоры вовсе не призрачные, теплого такого зеленого цвета, и тянутся по ним листья, цветы да ягоды.
– Ты чего проснулась? Разбудил тебя шорохом? – откуда-то из-за спины спросил Глеб.
Глаша так и подпрыгнула, едва в костер не угодила. Вскочила, смотрит на него пристально и пятится к краю поляны.
– Приснилось что, Глашут? – Глеб в один шаг оказался рядом и прижал ее к себе.
Теплый, даже горячий, одежда от костра нагрелась. И сердце беспокойно так бьется. Прижалась к нему Глаша сильно-сильно, слушает, греется, слезы украдкой утирает.
– Это сон, Глаша. Просто сон. День у тебя был беспокойный, вот и снится теперь бог знает что.
Кивает Глаша, улыбается, да только спать ложиться отказывается.
– Ну раз сон не идет, давай завтракать, – поцеловав ее в волосы, шепнул Глеб. – Я картошки напек и земляники набрал горсть. Для тебя специально раньше срока поспела.
Глава 9
Ночью в роще деревья шепчутся,
Вспоминают века минувшие,
Вспоминают глаза уснувшие,
Над рекой патлы-ветви треплются.
Глеб с улыбкой смотрел, как Глаша перебинтованной рукой повязывает голубой лентой надломленный сучок. Закончив «перевязку», Глаша обернулась и ответила на его улыбку. Глеб осторожно откинул с ее лица растрепанные ветром черные пряди.
– Теперь ты дорогу знаешь, сможешь и без меня сюда приходить, если устанешь от людей.
Глаша невольно вздрогнула, вспоминая ночной кошмар, и мотнула головой:
– В чужой дом без хозяина нельзя ходить.
– А ты не в чужой ходи, – улыбнулся Глеб. – Это теперь твоя роща, вон ты и вход в нее своей лентой пометила. А не хочешь одна, вместе будем ходить. Я люблю здесь отдыхать после того, как весь день с больными намаешься. Пойдем, нас в деревне ждут.
Глаша удивленно разглядывала мокрые окрестности: то здесь, то там виднелись небольшие лужи, бревна моста так напитались влагой, словно река всю ночь стирала их, а наутро забыла отжать да так и бросила обратно. Это не роса, она так густо все водой не пропитывает. Глаша оглянулась на рощу: на траве и березах поблескивали крохотные капельки, но тропинка, по которой они вышли, была сухой.
– Почему в роще не было дождя? – Она обернулась к Глебу.
Парень замер у моста и напряженно смотрел на тот берег, точно пытаясь разглядеть что-то. Глаша тоже посмотрела за мост, но ничего особенного не заметила. Туман еще не поднялся настолько высоко, чтобы заслонить деревню, и та стояла, протянув сложенные ладони крыш первым солнечным лучам, свежая, умытая, встрепенувшаяся после ночной грозы. Только возле ведьминой мазанки чернело обгоревшее дерево.
– Здесь часто гроза полосой проходит. – Глеб взял Глашу за руку и вместе с ней шагнул на мост. – Держись крепче, доски очень скользкие.
Но Глаше не было ни скользко, ни страшно. Мост точно короче стал за ночь и сам аккуратно ложился ей под ноги.
– А днем по нему легче идти, – ступив на траву, улыбнулась Глаша.
– Не от времени зависит, а от направления, – неожиданно серьезно ответил Глеб, и Глаше от этих слов вдруг стало не по себе. Она выпутала свою ладонь из его пальцев и с подозрением посмотрела в черные глаза.
Глеб хлопнул себя по лбу и полез в сумку.
– Забыл тебе утром валерианы дать. – Он протянул ей пахучую желтую таблетку. – Тебе ее надо два раза в день минимум неделю принимать, потом посмотрим. А я о том говорю, что в деревню психологически легче идти, чем в лес. Это человеческая природа. Лес у людей испокон века с опасностью связывается, а деревня – это дом, безопасность. Поэтому дорога к роще даже нам с тобой дальше и труднее ка-жется.
Глаша проглотила таблетку и кивнула в сторону мазанки:
– Думаешь, в сторону ведьминой мазанки тоже легче идти? Это молнией яблоню так пожгло? Вроде и выше есть места, почему она сюда попала?
– Не знаю, я в физике не силен. – Глеб пожал плечами и снова взял Глашу за руку. – Но местные сейчас будут говорить, что это ты грозу вызвала и возле мазанки молнией ударила.
Глаша вздохнула:
– Они теперь каждую грозу на меня вешать будут?
Глеб кивнул:
– А еще болезни людей и скота, неурожай, ссору влюбленных и плохие новости в газете. Я же не просто так тебе валериану прописал.
– Что за глупости! – Глаша топнула ногой и попыталась забрать у Глеба ладонь, но тот не пустил. – Ну при чем здесь я и гроза? И зачем бы мне яблоню у Ефросиньи Ильиничны портить?!
Глеб погладил ее по руке и тоже вздохнул:
– А ты прислушайся, что местные говорить будут.
– А ты будто знаешь? – прищурилась Глаша. – Так скажи!
– Скажу, если не будешь больше сердце свое глупостями бередить и убегать от меня, – наклоняясь к ней ближе, шепнул Глеб.
Румянец так и хлестнул по щекам, Глаша опустила глаза.
– Прости, Глеб. Так быстро все, мысли за языком не поспевают.
Глеб обнял ее, прижался щекой к волосам.
– Быстро, Глаша. Будет еще быстрей, не пугайся, я всегда рядом буду и один на один с этой напастью тебя не оставлю. А люди говорить будут, что ночью ведьма молодая со старой за рощу сражалась. И коль молодая идет под ручку с Хожим, а у старой в огород молния попала, ясно, кто победил. А когда ведьмы бьются, не только гроза, что угодно быть может. – Он отстранился, снова убрал упавшую на лицо Глаши прядь и серьезно поглядел на нее. – Ты хорошо в травах лекарственных разбираешься?
Глаша вздрогнула от неожиданности и пожала плечами:
– Разбираюсь, отец учил и местные травы показывал. Думаешь, и за травами ко мне пойдут? На что им ведьма, если настоящий врач есть?
– Они и до тебя ко мне без сильной нужды не ходили, все Ефросинью Ильиничну мучили, покуда она совсем не слегла. А теперь, когда молодая да сильная ведьма есть, они и близко меня не подпустят.
– А если я их к тебе отправлять буду? – с надеждой спросила Глаша.
Глеб только плечами пожал и повлек ее к деревне.
Было тихо и как-то торжественно, только изредка где-нибудь вскрикивал встрепенувшийся петух да в отдаленье слышалось нестройное мычание: пастух уже собирал стадо, мысленно ежась от предвкушения сырого и туманного луга. Глеб вел Глашу не по короткому пути, а через всю деревню, накинув на плечи свою куртку и бережно приобняв. Она старалась ступать тихо, но дорога под ногами предательски хлюпала и чавкала, и эти звуки выхватывали чуткие до чужих шагов уши – то здесь, то там из-за забора показывалась чья-нибудь голова. Глаша тихо здоровалась и тут же опускала глаза, чувствуя, как румянец заливает щеки. Она все ждала, как кто-то съязвит по поводу жениха или, того хуже, обзовет ее гулящей. Это надо же было додуматься – на всю ночь уйти с парнем в лес! Но ее никто не попрекал. Кто-то молча кивал и поспешно прятался за забором, кто-то неожиданно ласково здоровался, иные крестились и шептали что-то, а если встречались с Глашей взглядом, расплывались в торопливой улыбке. Только возле Оксанкиного двора ей встретилось несколько пар недобрых глаз, но и их обладатели поспешили укрыться за ближайшим строением.