– Ты не обижайся на него, Глашут. Он же вернулся за тобой.
– А я не просила за мной возвращаться.
Глаша залила листья кипятком и накрыла блюдцем, потом постояла немного, глядя в окно, взяла вторую кружку и кинула туда мяты.
Естественно, лечить Сашкины раны пришлось ей. Тетка Варвара легко могла бы сама взять у нее мазь и намазать их, да кто угодно мог, но все просили Глашу. Все, кроме Сашки. Он только ворчал, что она сама виновата, что из-за ее глупости и вредности ему отец спину исполосовал, и поэтому должна теперь его лечить. Глаша даже сама толком не понимала, зачем согласилась. Видать, тетка Варвара разжалобила, уж так она переживала за Сашу и такой доброй старалась быть с ней и Аксютой. Глаше было несложно и не противно возиться с ранами, куда сложнее и противнее оказалось терпеть обвинения во всех грехах, которыми в нее сыпал «несчастный больной».
– Где там трава твоя? Давай уже, да пойду. – Сашка, без рубашки, потягиваясь и почесывая спину, вышел в кухню.
Глаша кивнула на кружку:
– Не заварилась еще, подожди.
– Тьфу ты, ведьма, – буркнул тот и распахнул дверь. – Ну хоть солнце наколдовать сподобилась.
На улице и в самом деле было солнечно и тепло. Сашка постоял на пороге, потом вернулся в кухню, взял кружку и брезгливо понюхал содержимое.
– Подожди пару минут, – вздохнула Глаша. – И рубаху надень. На солнце мазь жечь будет.
– Без тебя разберусь, ведьма бестолковая! – огрызнулся брат. – И так наворотила делов, на меня теперь вся деревня косо смотрит. За что ты так Оксанку? Правда глаза колет?
Глаша сердито стукнула кружкой по столу:
– Не трогала я Оксанку! Я в роще была, ты меня туда сам выгнал, и я понятия не имею, что у вас тут творилось!
– Рассказывай! Не ты, так Хожий твой постарался! – фыркнул Сашка, бросил блюдце на стол и, морщась, глотнул из кружки. – Твари вы безбожные!
– Сашка! – прикрикнула на него тетка Варвара. – Да как у тебя язык поворачивается такое сестре говорить!
Глаша вскочила, схватила кружку с мятой и вышла во двор. У Оксанки ночью случились преждевременные роды, ребенок родился слабый, недоношенный, и сейчас и он, и сама Оксана были в очень плохом состоянии. Доктор из Огневки, которого ночью привезли мужики, настаивал на срочной госпитализации, и Глеб был готов везти их на своей машине, но Оксана и слышать ничего не хотела, только кричала на врачей да во всем обвиняла Глеба с Глашей. Этого же мнения придерживались ее подружки – Ольга и Аня – и поносили молодого врача и новую ведьму на всю деревню. Остальная молодежь пока держала нейтралитет да поглядывала на Кондрата, который проявлял разумность и тоже пытался уговорить Оксану ехать в больницу. Собственно, если кого-то и можно было обвинить в ее несчастье, так уж скорее его. Оксанка была не замужем, но все слухи сходились на том, что ребенок этот от Кондрата. Тот сильно не отпирался и был готов принять на себя эту ношу, хотя вряд ли кто-то назвал бы их с Оксаной отношения любовью. Вчера, после того как дядька Трофим поднял на ноги всю деревню, они сильно поругались, Кондрат хлопнул дверью и ушел пить к Витьку, а к полуночи у Оксаны начались роды. Кондрат бросился было искать Глеба, но быстро оставил эту затею, потому что Оксанка при упоминании его имени начинала голосить как ненормальная. И он на машине рванул в соседнее село за доктором. Когда Глаша и Глеб вернулись, Оксанка уже родила слабенького синюшного пацаненка, который едва дышать-то сам мог.
Глаше было жалко и Оксану, и ребенка, но больше – саму себя и Глеба. Он оказался прав, эту беду тоже приписали ей, и, что самое обидное, сделал это брат, которого она только что лечила после ночных воспитательных мер отца.
– Ты чем меня напоила, ведьма проклятая?! – Сашка выскочил на крыльцо и швырнул в нее кружку с кипятком. – Ты меня молчать заставить решила?! Не дождешься!
Язык у Сашки и правда ворочался с трудом, а гневная тирада то и дело перемежалась слюнями и соп-лями.
– Дурак! Я сказала, не заварилось еще. – Глаша едва успела увернуться от кружки, но горячая жидкость больно лизнула запястье. – В следующий раз слушать будешь! Воды выпей – пройдет.
Травы, которые заварила Глаша, если не дать им как следует настояться, обладали сильным вяжущим действием.
Сашка гневно сверкнул глазами, хлопнул дверью и пошел прочь со двора. А Глаша ушла в дальний угол огорода, прижалась щекой к сараю и заплакала. Там ее и нашла Аксюта. Присела тихонечко рядом, обняла, уткнулась носиком ей в шею и затихла, не зная, как сестру успокоить. Посидела так немного и вдруг сама расплакалась, да горько так.
– Ну ты-то чего плачешь, одуванчик? – Глаша потрепала сестру по голове. – К тебе у местных претензий никаких, иди гуляй-играй.
– За что он на тебя так, Глаша? – всхлипнула Аксютка. – Ты же Оксанку эту не трогала совсем.
– Не трогала. – Глаша вздохнула, вытирая слезы. – Да поди докажи.
– Глаш, ну это же глупости какие-то, ей-богу! – Аксютка подняла к ней заплаканное лицо, густо усеянное веснушками. – Ну неужели Сашка такой дурак – верить в эти сказки про ведьму с Хожим?
– Да тут и кто поумнее верят. – Глаша поднялась с колен, выплеснула остывшую мяту в картошку и обняла сестру.
– Дураки они все! Зря мы сюда вообще приехали! – хныкала Аксюша, утирая нос Глашиным рукавом. – Давай уйдем отсюда!
Глаша посмотрела за забор, туда, где на противоположном берегу виднелась роща, а за ней едва угадывались очертания колхозных домов.
– Вот Глеб вечером придет, попрошу, чтобы увез нас к бабке Агафье. Там люди поумнее да подобрее.
– И коза у нее хорошая, – всхлипнула сестра. – Надо было сразу там остаться.
– Глафира! Где ты опять? – Из-за сарая, по-коровьи вытягивая шею, выглянула тетка Варвара. – Вы чего тут жметесь, как си́роты?
Аксюта уткнулась в плечо сестры и снова заплакала. Тетка Варвара вздохнула и неловко погладила ее по голове.
– Ну, ты сопли-то мазать по сараю прекращай, Аксюш. Вернулась же Глаша, нормально все.
Глаша потянула сестру за собой:
– Пойдем в дом, чаю мятного выпьем.
– Глаш, тебя Анисья звала, хотела, чтоб ты корову ей посмотрела, – точно стыдясь, произнесла Варвара. – Захворала у нее Зорька.
Глаша дернула плечом и отвернулась, таща Аксюту за руку:
– Я не ветеринар, пусть Митрофана Матвеевича просит.
«Сперва помоги да полечи, а потом “ведьма проклятая”! – Глаша поднялась на крыльцо и распахнула дверь. – Я не святая всем помогать да всех прощать!»
Анисья сидела за столом в кухне Яхонтовых и теребила кружевную салфетку. Увидев Глашу, она быстро поднялась и протянула к ней сухие руки.
– Глашенька, помоги бога ради! Зорька моя не ест, не пьет второй день, вымя все разбарабанило. А она у меня единственная кормилица! Она помрет, и я следом сгину!
Хозяйство у Анисьи Петровны и в самом деле было небогатое: куры, утки да одна-единственная корова. Анисья была немолода, больна, работала уборщицей в школе и каждой осенью нанималась к богатым соседям убирать урожай, чтобы и самой не голодать по зиме. Глядя на иссохшие, точно стручки фасоли, руки Анисьи, Глаша всегда вспоминала нищенок, просящих милостыню возле храмов и церквей. Будь в Ведьминой роще церковь, Глаша была уверена, что не раз встретила бы на ее ступенях Анисью. Да только откуда в этом проклятом захолустье церковь?
– Да чем же я вам помогу, Анисья Петровна? – Глаша поставила кружку на стол, заварила все еще всхлипывающей Аксютке мяты и вздохнула: – Я ведь не ветеринар, животных лечить не умею. Вам скорее к Митрофану Матвеевичу нужно.
– Да был у меня этот коновал давеча! – горестно вздохнула Анисья. – Толку от него! Только последние копейки на водку выклянчил, а корову, сказал, забивать надо на мясо, иначе к вечеру сама подохнет. – Она схватила Глашу своими сухими стручками-руками и потянула к двери. – Помоги, Глашутушка, родненькая! А я тебе серьги золотые подарю, от бабки достались! Сжалься над больной женщиной! Век добром поминать буду!
– Да зачем мне серьги ваши, если я правда не знаю, что тут делать! – Глаша с раздражением выпуталась из рук Анисьи. – Знала бы – помогла! Но уж если ветеринар сказал, что не вылечить, что я-то сделаю?
Анисья задрожала и повалилась на колени, вцепляясь в подол Глашиного платья:
– Золото ты наше, красавица, умница! На тебя вся надежда! Никогда я тебе слова худого не сказала, да и не подумала! Всегда приветлива с тобой была! Не обрекай на смерть голодную! Смилуйся! Хоть глазком посмотри.
У Глаши от воплей Анисьи загудело в ушах. Она наклонилась, потянула женщину за руки, поднимая с колен.
– Ну давайте я посмотрю вашу Зорьку, – кое-как заставив Анисью подняться, вздохнула Глаша. – Но не могу обещать, что вылечу. У каждого свой срок.
Анисья сразу успокоилась, схватила Глашу за руку и быстро потащила к выходу:
– Вот спасибо, родненькая! Знала, что сердечко добренькое у тебя, что не бросишь в беде. Ты и правда пойди да погляди на нее, а там сердечко подскажет, что да как делать. Ефросинья всегда так говорила. Уж два раза мою Зорьку выхаживала.
– Глаш, погоди! Нельзя ж тебе со двора уходить! – Аксюша подскочила, за другую руку сестру схватила и потянула на себя. – Дядька узнает, точно розгой по спине пройдется. А это больно жуть, Сашка вчера знаешь как кричал!
– А ты не говори ему, что я ходила, – усмехнулась Глаша. – Сашки с Егором дома нет, Варвара Дмитриевна не скажет. Да и я в соседний двор, на минутку.
Аксюта замотала головой:
– Я тогда с тобой пойду. Встану у нашего забора и буду следить.
– Ну следи, если хочешь. – Глаша забрала у сестры руку и вслед за Анисьей Петровной вышла на крыльцо.
В хлеву у Анисьи и в жаркий день было темно и прохладно. Зорька, черная корова с большим белым сердцем во весь лоб, стояла в углу, понуро опустив голову.
– Зоренька! – придерживая Глаше двери, ласково позвала Анисья. – Зорюша, смотри, кого я тебе привела. Глашеньку, знахарку нашу новую. Она тебя полечит, мигом легче станет.