У окна в родной светлице
Дева косы расплетает,
Ясноока, белолица,
Мила друга поджидает.
Баю-баю, гаснет свечка,
Ленты по полу струятся.
Выходи-ка на крылечко,
Нам с тобою в небе мчаться.
Баю-баю-бай,
Баю-баю-бай.
Ночью темной в перезвоне
Тройка к дому подъезжает,
Месяц в золотой короне
К деве руки простирает.
Баю-баю, ночь хмельная,
Спит собака у порога,
Выходи ко мне, родная,
У нас времени немного.
Баю-баю-бай,
Баю-баю-бай.
До рассвета путь далекий
Нас с тобой ожидает.
Там, где храм стоит высокий,
Царь небесный обвенчает.
Баю-баю, спите сладко,
Месяц скачет над деревней,
Улыбается украдкой,
Под венец ведет царевну.
Баю-баю-бай,
Баю-баю-бай.
Глаша разомлела под мелодичный напев и прикрыла глаза:
– Ты когда ее выучить успела?
– Прошлый год еще, – так же нараспев ответила Аксюта. – Ну не дергайся, Глаш, дай расчешу.
Знала Глаша: коль пришла сестре блажь с волосами ее возиться, так не отстанет, покуда не наиграется вдоволь. С самого детства до дрожи любила Аксюта волосы Глашины гладить да в руках перебирать. Иной раз полчаса ее маленькую мать спать укладывала, но все без толку, а Глаша приходила, косу распускала, начинала Аксютка ворошить да заплетать сестрины волосы и засыпала скоро. А как старше стала, полюбила Глаше прически чудные делать. Так бы и делала целыми днями, только волю дай.
– Ложись на бочок, а я порасчесываю да позаплетаю. – Аксюта чуть потянула ее за волосы, пригибая к подушке.
Глаша скинула платье и улеглась, а Аксюта сзади пристроилась, гладит гребнем длинные волосы да колыбельную тихо напевает. Глаша и сама не заметила, как уснула.
Но не шел спокойный сон в голову, всплывали перед глазами мост, роща, мазанка, коровы, Оксанка с перекошенным злой гримасой лицом, ребеночек маленький, посиневший весь, которого Глаша и в глаза-то не видела. Чудилось Глаше, будто пытается она этого ребеночка из печи большой вынуть, руки обжигает докрасна, но все старается и почти вынула уже, да вдруг Оксанка налетела, душить ее принялась, за волосы дергать.
– Глаш, ну куда лицом в подушку-то уткнулась? Задохнешься. – Аксютка дернула ее за волосы, заставляя повернуться, и Глаша снова забылась беспокойным сном.
Снится ей, что стоит она у ворот ведьминой мазанки. Кругом ветер свищет, дождь хлещет, а она стоит, точно прикованная, уйти не может. И видит Глаша, как открываются двери со скрипом, как выходит из них ведьма старая – с длинными седыми космами, худая да костлявая, точно смерть, с впалыми глазами и беззубым ртом, – смотрит на Глашу бесцветным взглядом, шепчет, улыбается… И так холодно и страшно ей становится, сорвалась бы да бежала прочь, но и с места сдвинуться не может, точно держит ее ведьма старая. Поднимает она руки иссохшие со скрюченными пальцами и будто за сердце Глашу хватает, да так больно, что ни вздохнуть, ни отстраниться. Темнеет перед глазами, уже не понимает Глаша, где земля, где небо, только боль в сердце и голос страшный. Вдруг Глеб появляется, на руки ее подхватывает да уносит прочь, в рощу. И сразу дышать легче становится, боль отступает, гладят ее руки теплые, любимые, шепчут губы горячие слова нежные, успокаивают, тепло и радостно Глаше становится, засыпает она в шалаше лесном под треск огня да под шепот Хожего…
– Глаша, вставай! Да вставай же ты! – Аксютка стянула с нее одеяло и нетерпеливо распахнула окно, впуская мокрый воздух. – К тебе там люди пришли, уже полчаса у ворот прыгают, да тетя Варя не пускает! Глаша, ну вставай, ей-богу!
Глаша с сожалением отпустила лишь к утру пришедший спокойный и крепкий сон и протерла глаза.
За окном просыпался рассвет, солнце нехотя, словно тоже только разбуженное, высунуло щеку и один глаз из мягкого, укрывшего все небо одеяла. Аксюта в джинсах и футболке стояла перед ней с кружкой молока и румяной, курящейся горячим паром краюхой хлеба.
– Глаш, ты как? Не заболела? – Аксюта сунула ей кружку и хлеб и присела рядом, трогая мокрой ладошкой лоб сестры. – Всю ночь то плакала, то вскрикивала, я три раза прибегала.
Глаша хлебнула молока и со вздохом вгрызлась в хлеб:
– Забыла таблетку выпить, какую Глеб прописал, вот кошмары и одолевали.
– А ты скажи какую, я тебе напоминать буду, – обнимая сестру, улыбнулась Аксюта. – Сильно переживаешь из-за Сашки да Оксанки?
Глаша плечами повела, мол, не знаю, а у самой сердце не на месте, так и скачет в груди, точно беду чует.
– Глеб не приехал еще?
Аксюта встала, зябко поежилась и закрыла окно:
– Ну нет еще, рассветает только! Ты хочешь, чтобы он к тебе ночью ехал, что ли? Сейчас с рассветом и поедет, к обеду будет.
Глаша кивнула, отложила недоеденный хлеб и пошла одеваться.
– А кто тогда ждет-то?
– Ой, да там много, я всех и не разглядела, меня ж теперь со двора тоже не пускают. – Аксюта обиженно надула губы, но посмотрела на обеспокоенное лицо сестры и кинулась ее обнимать. – Да ты чего испугалась-то? Там Анисья впереди всех стоит, полные руки добра притащила, все диву даются, откуда у такой бедной столько всего! Еще Митрофана видела, расспрашивал ее о чем-то да в сторону дома нашего поглядывал. Акулина, у которой три козы и барашки, тоже к Анисье приставала, а как я выглянула, она давай про тебя спрашивать, мол, дома или в роще. Я им сказала, что дома, они так на ворота налегли, едва не выломали, еле тетя Варвара отогнала, а мне тебя будить велела.
Она снова взялась за гребень, но Глаша забрала его и принялась сама расчесываться.
– Ну что ты копаешься? – Аксюта сунулась было в шкаф сестры с намерением поскорее достать оттуда что-нибудь, нарядить уже Глашу да вывести во двор, но получила отпор и обиженно отвернулась к окну. – Люди не будут весь день стоять, у них свои дела. Потопчутся и уйдут, где ты их будешь потом искать?
– Нужно будет – сами придут, – распутывая волосы, откликнулась Глаша. – Я их не созывала, выйти не обещала, и что им надобно, не ведаю.
– Ой, ну что ты такая вредная нынче, Глаша?! Не выспалась? – Аксютка всплеснула руками. – Ты ж Анисье корову вылечила, она вон Зорьку свою подоила да в стадо отправила, а сама поди по всей деревне уже пробежалась да рассказала. Вот люди и пришли спрашивать как. – Аксютка преградила Глаше дорогу, схватила ее за руку и заглянула в глаза. – А правда, как ты ее вылечила, Глаш? Ну мне-то ты можешь рассказать? Я ж никому не разболтаю! Честное слово!
Но Глаша только плечами пожала:
– Да не знаю я, ничего такого не делала. Сама она выздоровела.
– Как же – сама! – не унималась сестра. – Дядя Митрофан говорит, не могла она выздороветь, сдохнуть должна была к вечеру! Ну Глаша! Ну что ты такая!
В комнату заглянула тетка Варвара:
– Разбудила?
Аксюта сердито отпустила руку сестры и вышла, Варвара посмотрела ей вслед и покачала головой:
– Секреты твои знахарские выпытать хотела? Тьфу, бестолковая! Я ей говорила, что не можешь ты ими делиться, а ей все неймется.
За воротами было не так многолюдно, как говорила Аксюта: то ли разошлись уже, то ли и не было никого особо. Варвара вывела Глашу на крыльцо и пошла отпирать калитку. Первой прорвалась Анисья, положила перед Глашей штапель цветастый, скатерть льняную расшитую, ленты атласные цветные да серьги золотые, повалилась в ноги, и плачет, и смеется, слова ласковые говорит, за Зорьку благодарит. Глаша ее на ноги подняла, успокаивает, от подарков отказывается. Только тетка Варвара и слушать ее не стала, подняла ткани да серьги и в дом унесла.
Следующим явился коновал Митрофан – здоровенный мужичина с рыжей, местами седой уже бородой и страшными косматыми бровями. Этот на чай по-соседски напросился и все на Глашу поглядывал с любопытством, шутками да прибаутками ее развлекал. Страшно Глаше делалось от смеха его раскатистого, от бровей косматых да глаз пронзительных, но виду не подавала, вместе с теткой Варварой чаем угощала. Посидел Митрофан немного да и восвояси пошел, только Глаше напоследок шепнул, что будет к ней безнадежную скотину отправлять.
Вытолкала Варвара коновала, Глаше путь преградила, нахмурилась:
– Ты от подарков не отказывайся, не то людей обидишь сильно! Никто не хочет у ведьмы в долгу оставаться, а если ведьма отказывается оплату принять, знать, не по добру она дело свое делала, не по чисту сердцу, и хорошего от такого дела не будет.
Нелюбо Глаше народ обдирать за то, чего не делала, да, видно, ничего тут не попишешь – крепко ее ведьмою окрестили, надобно теперь соблюдать все обычаи, коли хочет до конца лета в мире дожить. Обещала Глаша тетке впредь от оплаты не отказываться, подобрела та, снова ее на крыльцо вывела. И Аксюта тут как тут: достала из-под крыльца венок, что дядька Василий вчера принес, да на Глашу его нахлобучила.
Глава 12
Горлица-молодушка по лугу летала,
По лугу летала, солнце величала,
Солнце величала, утро привечала,
Утро привечала, лето выкликала.
И потянулся народ ко двору Яхонтовых новой ведьме почет воздать да помощи попросить. У Акулины коза ногу порезала, рана загноилась; у старухи Феодоры внук с животом мается: объелся зерна в курятнике; у деда Евмена глаз правый видеть перестал. И рада бы Глаша к Глебу их отправить, да не приехал еще тот. Слушает Глаша людей, справочник по травам, что ей Глеб оставил, листает, а сама все на рощу поглядывает, все вспоминает ручей да поляну их заветную. Так и просидела на крыльце до самого обеда. А в обед заявился Сашка, притащил откуда-то букет цветов полевых, встал посреди двора, голову опустил и стоит, точно теленок, в зе