Слушает Глаша голубку и диву дается. То ли спит она, то ли грезит, да только самой ей таких слов ни за что не выдумать. Ущипнула себя потихонечку – больно, след красный на руке остался, а голубка на краешке стола все сидит.
– Али обидели тебя слова мои, знахарка?
Нет, не спит и не грезит она, в самом деле птица человеческим голосом говорит. Говорит и ответа ждет. Да только у Глаши со страху в глазах потемнело, сидит, ни вздохнуть, ни охнуть не может, вот-вот упадет. Встрепенулась голубка, подлетела к ней да у самого лица крыльями замахала. Вскинула Глаша руки, заслонилась и вздохнула наконец. Вернулась голубка на стол, на Глашу глядит обеспокоенно:
– Никак напугала я тебя, знахарка? Ты уж прости меня, птицу глупую. Не хотела я тебя так тревожить. Не по своей воле прилетела, звери да птицы лесные глашатаем своим выбрали. Да не подумали, что сил у тебя после той ночи немного. Коли скажешь в другой день за ответом прилетать, не обижусь.
Отдышалась Глаша, воды глотнула да руку к птице протянула:
– Не привыкла я, чтобы звери да птицы со мной разговаривали. Чудно это больно, все здесь чудно.
Коснулась она осторожно перьев птичьих, рукой провела, перебирать стала. Птичка тепленькая да мягонькая, сердечко у нее часто-часто бьется, так и трепещет под перышками. Прильнула голубка головкой к руке ее, притихла, заворковала ласково, и снова радостно Глаше стало, тепло на душе.
– Не хочу я никому беды делать, всегда в мире я жила с природой, ежели и она не обижала. Коли и вправду придется какие обряды творить, вспомню и про вас, а будет нужда, прилетайте-приходите, чем сумею помогу.
– Благодарствую, знахарка. – Голубка взмахнула крыльями и перелетела на окно. – Передам твои слова всем зверям да птицам. Да одно меня печалит: сама себе не веришь, от силы своей закрываешься. Попроси, чего душа желает, принесу, коли есть оно здесь.
Глаша от голубки глаз отвести не может, все дивится. Насилу опомнилась и головой покачала:
– Да что ж гонять тебя зря буду за своими капризами? Ничего мне не нужно, лети по своим делам.
Не улетает голубка, сидит да смотрит на нее:
– Не за капризами, а за верой твоей полечу.
Любопытно Глаше: а как и вправду научилась она зверей да птиц понимать? Да только как проверить? Что попросить у птицы, чтобы в сказку поверить?
– Принеси мне земляники веточку, если поспела уже.
Встрепенулась голубка да в окно выпорхнула, а Глаша принялась руки свои разглядывать. Узоры растительные стали больше: уже не один тоненький стебелек вьюнка, а широкая плетеночка-косичка, то здесь, то там украшенная бутончиками и цветами. Чем больше Глаша смотрела на плетеночку, тем ярче светилась она мягким, теплым светом. И от света этого наполнялась душа веселым трепетом, так и хотелось бежать на луг, умыться росой, а потом затеряться в роще, обняться с белоствольными березками, заслушаться пением птиц.
Да только взгляд Глашин то и дело цеплялся за ленточку, на руке повязанную, за обгорелый ее краешек. И страшно становилось, так страшно, что бежать хотелось не на луг, не в рощу, а прочь из деревни – в город родной, в уютную квартиру, в комнатку маленькую, с сестрой одну на двоих, в самый дальний уголок за шкафом, где было у них с Аксюткой тайное местечко для самых-самых сокровенных разговоров. Но понимала Глаша, что ни Аксютке, ни отцу с матерью про ведьмино колдовство рассказать она не сможет и ленточку с обгорелым краем не покажет – никому не покажет и не расскажет, кроме Глеба. А он и без того уже знает все и ленточку сам у ведьмы отобрал да ей повязал. Вспоминала Глаша его глаза черные и узоры на руках крепких да нежных, и страх точно выцветал на ярком солнце, точно замыливался, стеклом мутным закрывался, снова тепло на душе становилось да радостно.
«Что же это получается? – рассуждала Глаша, а сама пальцем вдоль узора скользила. – Сказка с жизнью тесно переплетается, так тесно, что и границы уж не видать. Неужто и правда ведьма я? А Глеб?..»
Голова снова кругом пошла, оторвалась Глаша от узоров своих, перехватила наспех волосы резинкою и на кухню направилась. Но далеко не ушла: дверь закрыта оказалась.
– Заперли тебя?
Глаша оглянулась: на окне сидел толстый серый кот и брезгливо вылизывал лапку.
«Неужто и кот говорящий?» – удивилась Глаша, подкрадываясь к подоконнику. Постояла немного, шерсть серую густую разглядывая: так и играло солнце на холеной, лоснящейся шкуре, так и переливался весь кот, точно пылью золотой обсыпан. Сидит, лапку чистит да на Глашу точно с усмешкой поглядывает. Обидно ей стало, что кот над нею потешается, распрямила плечи, в сторону двери глянула и нахмурилась:
– Заперли, Фима. А я есть хочу – кажется, что угодно бы съела!
Кот перестал вылизываться и поднял голову:
– Ну так выберись через окно, оно широкое, пролезешь. А уж там найдешь чем поживиться.
Глаша высунулась во двор, посмотрела кругом и вернулась к столу.
– Нет, Фима, куда ж выбираться? Там клумба, да и высоко.
Кот спрыгнул на ковер, потянулся, сделал круг по комнате и остановился около Глаши:
– Могу предложить мышь или воробья. Я, правда, уже отобедал, мне теперь на солнышке на крыльце лежать положено, но для тебя могу и отвлечься.
Рассмеялась Глаша и снова к двери подошла.
– Спасибо, Фима, но сырым мясом я не питаюсь. А уж мышами и жареными не стану.
– Много ты знаешь о том, чем ведьмы питаются! – фыркнул кот, возвращаясь на окно. – Старуха Ефросинья капустой да брюквой не брезговала, а я тебе мясо свежее предлагаю, живое! Ну как знаешь.
Фимка отвернулся, махнул роскошным хвостом и спрыгнул во двор, а Глаша с надеждой постучала в дверь. Ответа не было, но на кухне что-то шипело и булькало, потом раздался шорох, грохот, закричала и куда-то побежала тетка Варвара. Хлопнула входная дверь, и шум перенесся на улицу. В окно влетел встрепанный и злой Фимка с тканевым мешком в зубах, сердито выплюнул свою ношу на подоконник и нырнул под кровать. Глаша раскрыла мешочек и с наслаждением вдохнула аромат ржаных сухариков с чес-ноком.
– Фима! Ты мне жизнь спасаешь!
Уселась на кровать, зачерпнула горсть сухарей и хрустеть принялась, а кот из-под кровати выглянул и на дверь покосился:
– Теперь ты меня спасать будешь. Я Варваре миску молока опрокинул, пока сухари доставал.
За дверь послышались шаги, сперва громкие и сердитые, но все больше стихающие.
– Иди ко мне, Фима, никто тебя не тронет, если ты на руках у меня сидеть будешь. – Глаша похлопала по коленям, дала коту разместиться на них и закопалась рукой в густую шерсть. Дверной замок тихо звякнул, и в комнату заглянула тетка Варвара. Увидев Глашу с котом на руках и мешком сухарей, она всплеснула руками:
– Глашенька! А я-то гадала, куда этот негодник сухари поволок! Ох, да ты ж не кушала ничего уже два дня! Не ешь всухомятку, сейчас супчику принесу, как раз доготовился. А с тобой, шапка меховая, метла моя еще побеседует!
– Не ругайте его, Варвара Дмитриевна! – Глаша прижала кота к себе. – Это я его попросила еды какой-нибудь принести, кушать очень хотелось, а дверь заперта была.
Варвара вздохнула и покачала головой:
– А я и забыла совсем, что дверь заперла. Утром-то, как Глеб ушел, я к тебе постоянно заглядывала, да ты все спала, а потом с обедом замоталась, чуть голодом девку не заморила. Выходит, негодника этого я еще и благодарить должна.
Она снова всплеснула руками и вышла, а Глаша увидела, что дверь не заперта, да быстренько из комнаты выбежала. У самой двери входной тетка Варвара ее перехватила:
– Да куда ж ты собралась-то?! Глеб тебе с постели вставать не велел, а ты, чуть я отвернулась, едва на улицу не выскочила!
– Пустите на крылечко, воздухом подышать да с солнышком поздороваться! – взмолилась Глаша. – Мочи нет в комнате сидеть! Я только на порог выйду, чуть-чуть постою – да и назад.
– Нельзя, Глаша, нельзя! – Варвара за руки ее на лавку усадила, стоит, не отходит. – Как увидят люди тебя, потянутся опять со своими внуками да коровами, а тебе самой сейчас силы нужны, нельзя их попусту растрачивать. Лучше супа поешь да возвращайся в постель. Не велено пускать тебя на улицу.
– Это как же не велено?! Это кто ж мне повеленья раздавать вздумал?! – Глаша попыталась вывернуться, да тетка крепко держала.
– Глафира, не трать силы понапрасну, все равно не пущу! Коли есть тебе охота с Хожим спорить, дождись его да с него и спрашивай. А я приказа его ослушаться не посмею! Да и тебе не советую: две ночи он тебя выхаживал, глаз над тобой не смыкал. Кабы не он, не с кем мне было бы сейчас препираться.
Глаша со вздохом опустила руки. Раз тетке сам Хожий приказал ее за порог не пускать, тратить силы на спор и вправду смысла не было. Боится Варвара Хожего, пуще смерти боится, ни за что не ослушается. Усмехнуться бы Глаше, фыркнуть, точно кошке, махнуть косой и, голову задрав, в комнату убежать, а там – через окно да на волю. Еще два дня назад так бы и сделала, а теперь глядит на ленточку на запястье и с места двинуться не может. А как и правда Хожий он, а она его нареченная?
Из незапертой комнаты выпорхнула сизая голубка да прямиком к Глаше в руки бросилась. Следом за ней стрелой вылетел Фимка, усы растопырил, глазищами сверкает, спину выгибает. Увидел Глашу, хвостом дернул, дверь уличную лапой толкнул и вышел прочь. Глаша птичку к груди прижала, перышки мягкие перебирает, успокаивает. Встрепенулась голубка, головкой мотнула, уронила Глаше в руки веточку земля-ники:
– Принесла я тебе веточку. Уж теперь грешно будет самой себе не поверить. А мне лететь пора.
Распахнула Глаша окно и выпустила голубку, а сама веточку в руке вертит, попробовать ягодку спелую все не решается.
– Ты супчику сперва покушай, а потом уж ягодой лакомься. – Тетка Варвара заперла на засов входную дверь и поставила перед Глашей тарелку супа да краюху хлеба.
Глава 15
А коли сердце свое не слушаешь —