Почто ты платье надела новое?
Почто другим величать дозволила,
Коли самой нарекаться боязно?
– Любит, говоришь? – Глаша сидела у окна, расчесывала волосы и беседовала с бабочкой-капустницей.
Та трепетала белыми крылышками, перелетала с цветка на цветок и с волнением рассказывала Глаше, на котором пыльца вкуснее. Пока Глаша обедала, на окне появился букет полевых цветов, бабочка утверждала, что это Глеб, проходя мимо, их оставил.
– Любит-любит, – убеждала ее бабочка. – Я о такой любви и не слышала никогда!
«И о какой любви ты слышать могла, когда и живешь-то пару недель?» – вздохнула Глаша.
– А раз любит, почему не зашел?
– Время не нашел, вот и не зашел, – отмахнулась бабочка, отрываясь от цветка и перелетая на край подоконника.
– Клумбу под окном топтать время нашел, а на крыльцо подняться да проведать не нашел! – Глаша сердито дернула гребнем спутанные волосы и тихо ойкнула.
– Вот глупая! – рассердилась бабочка. – У Хожего весь мир под присмотром должен быть, каждый цветок посчитан и в свою пору сорван, а тебе лишь бы рядом он сидел да на тебя всю жизнь глядел! Сама в тереме заперлась, не выходишь, и его запереть ре-шила?
– Это он меня запер да тетку Варвару к двери приставил! – Глаша стукнула гребнем по подоконнику.
– Вот и сиди на цветы любуйся, раз Хожий так велел, нечего спорить! – Бабочка взмахнула крылышками и улетела.
Глаша швырнула гребень на кровать и отвернулась от окна. Ишь, жених выискался, веник с муравьями на окно бросил и был таков! А тетка Варвара еще говорила, переживал он за нее, от постели не отходил. Врет она все! Кабы переживал, нашел бы пару минут зайти да проверить, жива его любимая или померла от тоски! Глаша уже два часа как встала, а Глеб так и не показался, только вон букет в окно закинул. Да, может, и не его это вовсе букет – дядька Василий или Сашка опять приволок, а бабочка наплела с три короба, лишь бы ее от цветов не гнали. Глаша аж ногой топнула от обиды.
Зашипело, завыло под ногой, задергалось, точно змея. Взвизгнула Глаша, на кровать прямо в обуви заскочила.
– Ведьма неблагодарная! – выл Фимка, приглаживая помятый хвост. – Жизнью рискуя, пропитание ей добыл, а она мало того, что обед мой за пазухой спрятала, так еще и достоинство мое в грязь втоптала!
У Глаши от испугу опять в голове помутилось, да только смешно так стало, что мочи нет: упала лицом в подушку и всхлипывает от смеха.
– Порыдай-порыдай, погорюй, что благодетеля своего едва не погубила. – Фимка сердито посмотрел на клок шерсти, который сквозняк легкомысленно гонял по полу. – Да погромче – может, смилуюсь да прощу.
Глаша колени к груди подтянула, руками себя обхватила, успокоиться пытается: и плохо ей так, что голова кругом идет, и смешно до слез, а как на кота глянет, так еще пуще смех ее разбирает. А тот отвернулся, хвост раненый разложил на полу, языком разгладил да в окно смотрит гордо.
– Ладно уж, прощаю, – выдержав паузу, вздохнул Фимка. – Не убивайся так, а то и впрямь убьешься, а с меня потом спросят.
Глаша насилу смеяться перестала, до воды дотянулась да прямо на лицо себе брызнула, а Фимка на постель запрыгнул, морду усатую под руку ей сунул, замурлыкал:
– А я тебя утешать пришел, чтобы глупостей про Хожего не думала. Он цветы положил и уж на крыльцо подниматься стал, но его Кондрат окликнул с улицы. Да так окликнул, что тот сразу смекнул: беда стряслась. Нельзя Хожему, чтоб непорядок был в его владениях, понимаешь? Вот он вместе с Кондратом и убежал. А меня просил тебя утешить, объяснить все. Видать, лучше меня знает повадки твои, я и не подумал, что девушка из-за цветов рассердиться может так, что чуть собственного спасителя не прибьет!
Фимка замолчал, ухо под пальцы подставил и жмурится на солнце.
Глаша кота почесала, погладила, но не терпелось ей узнать, что у Кондрата стряслось.
– Так отчего ж ты сразу мне все не сказал? Я уж час над букетом этим страдаю, сердце мучаю.
– Ну и глупая, – меланхолично отозвался кот, приоткрывая один глаз. – Не велено мне рассказывать ничего. Только передать, что не по своей воле Хожий с крыльца твоего спустился, а долг его позвал.
– Ну Фимочка, милый, расскажи. – Глаша коту шейку чешет, по спинке гладит, упрашивает. – Я Глебу не скажу, что от тебя узнала. Со мной же теперь все звери да птицы говорят, мало ли кто на хвосте принес.
– Не могу, не умасливай. – Кот растянулся у нее на коленях, бок мягкий подставил, лапы свесил. – Вот тут еще сбоку почеши.
– Ах, ты так! – Глаша схватила его за шкирку, подскочила к окну да вытянула кота над клумбой с розами. – А ну рассказывай, не то прямо на розы брошу! Да быстрее, сил у меня немного, а ты больно тяжелый!
Повис Фимка над клумбою, зажмурился со страху, захныкал. Знает негодник, коли розы попортит, тетка Варвара с него три шкуры спустит, никакой Хожий не поможет.
– Не губи, Глаша! Расскажу что знаю! – взмолился Фимка.
Глаша кота на подоконник перенесла да все за шкирку держит, не ослабляет.
– Рассказывай! Ты ведь, пройдоха, не меня утешать пошел, а вслед за Глебом тайком направился.
– Направился, – захныкал кот. – До двери Оксанкиной за ним крался незамеченный и там уж почти в дом пробрался, да не пустил меня Хожий на порог, к тебе погнал.
– Неужто и не рассказал ничего? – ухмыльнулась Глаша, а сама на кота хитро так посматривает да к окну его тихонько тащит. – Не поверю, что от тебя утаилось что-то!
– Ай-ай-ай, смилуйся, знахарка! Невинного губишь! – запричитал Фимка, но Глаша все тащила его к окну, медленно, но не останавливаясь. Сдался кот, повис в руке, глаза закрыл. – Коли не вымолишь меня потом у Хожего, на твоей совести смерть моя будет, век буду тебе ночами являться да орать под окном! Не пустил он меня в дом, крестом клянусь, мог бы – перекрестился. Не пустил, но сказал, что загубила Оксанка ребенка своего, совсем загубила, не выходить.
Глаша кота на пол швырнула, а сама на стул у окна бухнулась.
– Так не уехала она в город в больницу?
– Знамо дело, не уехала, раз здесь беды натворила! – Фимка ловко приземлился, встряхнулся и мимо Глаши в окно выскочил.
А та глаза руками закрыла, голову на подоконник опустила и заплакала. Жалко ей ребеночка, и так тяжко ему было, недоношенному, а теперь, если не врет Фимка, так и вовсе загубила его мать дурная. Вспомнился Глаше сон, что она до болезни видела, заныло сердечко, забилось беспокойно.
«Может, мне бежать на помощь?» – встрепенулась Глаша, вскочила, за окно выглянула, примеряясь, как бы вылезти. Да только если уж Глеб помочь не смог, чем она-то, ведьма недоученная, поможет? Да и не подпустит ее Оксанка к ребенку, разве что Кондрат ее удержит.
Ты в окно не глядись,
Ты в постель ложись!
В окно впорхнула маленькая серая птичка, закружила по комнате:
Кондрат идет,
Беду ведет!
Тронула Глашу крылом за волосы и улетела прочь.
Глаша в окно чуть не по пояс высунулась, прислушивается, разглядеть пытается, да окно ее во двор, не к воротам выходит – не увидишь ничего. Ветер донес со стороны дороги запах свежей пыли и крепкие шаги. Глаша юркнула в глубь комнаты и достала небольшое зеркальце. Не до конца расчесанные волосы, точно клубы дыма, обрамляли бледное, осунувшееся после болезни лицо. Это ее такой красавицей Глеб видел? Немудрено, что нынче он только букет на окошко положил и прочь кинулся. Ну как есть Баба-яга! Глаша сердито бросила зеркало на постель и принялась руками раздирать спутавшуюся косу.
– Прочь поди! – кричала с улицы тетка Варвара. – Как у реки одну бросать – так ведьма проклятая, сгинь пропадом! А как беда в дом пришла, так знахарка, спаси-помоги! Не поможет тебе Глаша!
Второй голос, глухой да басистый, точно ветер в трубе, что-то пробубнил в ответ, но слов Глаша не разобрала.
– Да что ж заладил ты! Говорят тебе, не принимает знахарка!
Глаша на носочках подошла к окну, надеясь расслышать ответ Кондрата, но ветер снова донес лишь невнятное бормотание, хотя и более напористое.
– Да неможется ей, Кондрат, – тихо, точно извиняясь, произнесла Варвара. – Едва богу душу не отдала, третий день с постели не встает. Ей бы самой кто помог да сил прибавил, не то что дитя чужое выхаживать. Ты лучше к Глебу иди.
Глаша чуть в окно не вывалилась от негодования. Врет тетка и не стесняется, вон она как сегодня вскочила резво! Если б Варвара не перехватила, и во двор бы выбежала! Ну да ничего, сейчас она с Кондратом занята, не перехватит!
Бросилась Глаша к двери – заперто. Вернулась к окну – да чуть ставнями руки не прибило.
– И думать забудь! Не то окно заколочу! – прикрикнула тетка Варвара, закрывая ставни. – Еле спровадила окаянного!
– Зачем вы обманули его? – Глаша в раздражении толкнула ставню, но тетка держала крепко. – Он же за помощью пришел, а вы его прогнали. Нельзя так!
– А ты почем знаешь, зачем он приходил? – Варвара чуть приоткрыла окно и впилась в Глашу сердитым взглядом. – Слышала?
– Вас трудно не услышать было. – Глаша отошла от окна и обессиленно опустилась на кровать. – Нельзя людям в беде отказывать, если помочь можешь. Зачем вы Кондрата обманули да прогнали?
Варвара покачала головой и медленно открыла окно.
– Надеюсь, хватит тебе ума в окно впредь не лезть. А Кондрату ты все равно ничем не поможешь. Загубила Оксана совсем ребенка. Глеб сказал, нельзя помочь. А уж коли Хожий вернуть его не может, тебе и подавно не справиться. Сама вон едва сидишь. Спи лучше. Скоро Глеб вернется, с ним и будешь препираться, коли блажь такая.
Тетка погрозила Глаше пальцем, покачала головой да ушла в дом. А Глаша на подушку упала и заплакала горько. Что ж такого наделала Оксанка, что погубила дитя свое? И почему, дурная, в город в больницу не поехала? Вспомнился ей сон недавний о том, как ребеночка этого из огня достать пыталась, да не могла, и еще пуще слезы потекли. Так и уснула, плакать не прекращая.