Помолчала, глядя мимо изумленной ведьмы, и тихо закончила:
— Вы видите лишь то, что моя сила — редкость, и мне всё можно. А чем я за это платила — нет. Об этом вы понятия не имеете. Мне больше нечем платить, Зинаида Петровна. Выручайте. И ваш внук будет учиться лично у моего начальника.
— Это взятка? — она добродушно усмехнулась. — Мне кое-что не дает в тебе покоя, Маруся, и…
— Нет, — отрезала я коротко.
— Ладно, — согласилась она, подходя. — Но обещай мне… всё рассказать. Когда я буду на пороге. Обещай. Иначе я… не умру от любопытства.
— Обещаю.
— Закрой глаза. И выбирай сердцем.
Меня окутало тепло. И неожиданно внутренним взором увиделся «мертвый круг». Первый палач рода, прабабушка, бабушка… мама. Они обходили гробницы — но словно находились рядом со мной. Прародительница — суровая и недовольная моим решением, а мама улыбалась. Она, как и я, мечтала, что однажды…
— Бери, — голос бабы Зины донесся глухим эхом откуда-то издалека.
И я схватила. Открыла глаза, улыбнулась и прижала к груди белоснежный комок света. Свершилось… На глаза навернулись слезы. И этот выбор — не только для меня…
— Мы там точно больше не нужны? — огненная ведьма тактично отвернулась. — Точно? — и достала амулет метлы. — Подбросить до дома?
Я отрицательно покачала головой. Нет, мне надо… подумать. Да, до города далеко, и я там буду только к утру. Да, пойду босиком по майской росе, забыв кеды в долине. Да… всё — да. Теперь — точно всё, и безо всяких «почти». Долгая дорога домой — это чудо, счастье, которое хочется растянуть. Чтобы понять. Осознать. И попрощаться. И вернувшееся «на место» сердце заныло. Еще же нужно прощаться…
— Позволю себе напомнить об обещаниях, — баба Зина оседлала свернутый трубкой потертый половик и сверкнула белозубой улыбкой. — Не скажу, что с вами было приятно работать, Маргарита Владимировна… Но мы смогли ужиться и сделать большое дело. Ну, будем?
— Будем, Зинаида Петровна, еще как будем, — я улыбнулась в ответ. — А внука оставьте здесь. Уеду — заберу его с собой. Благодарю за сотрудничество.
В город я пришла с рассветом. Брела по сумеречным улицам, спотыкаясь от усталости, и чувствовала себя страшно голодной. И… нет, не счастливой. Или счастье пока не могло найти во мне места, или я просто забыла, что оно собой представляет. Зато расслабленное умиротворение било через край. Больше не надо ни за кем охотиться, не надо пытать, убивать — вернее, спасать… Теперь — только спасать.
А город просыпался. Зевая, мели тротуары дворники, гуляли со своими питомцами собаководы, а из пекарни на углу так пахло свежей сдобой, корицей и карамелью… Я невольно осмотрела себя, вздохнула и пошла домой. Грязные джинсы, не менее грязные босые ноги, мятый свитер с испачканным кровью левым рукавом… И от заклятий, даже простого отвода глаз, надо воздержаться. Пока привыкну к новому «углю» в правой руке, пока ее разработаю и переучусь…
Зато дома были пельмени, да. Те самые, что Стёпка купил, а я недоела. Помыв руки, я налила воды в кастрюлю, поставила ее на конфорку и включила печку. Налила воды в чайник и поставила кипятиться. Открыла холодильник, сморщила нос разочарованно и пошла в ванную. Смывать дорожную грязь — и маскировочную личину.
Бутылек с «сонным царством» я оставила в сундуке. Нечисть есть нечисть. Бес, как и незабвенный патологоанатом, притворился, что помогает, и радостно удрал. Да далеко не убежит. И я закрыла пробку. Заклятье притянет обратно, и потом его участь решат уже наблюдатели. А я… Достав склянку с заживляющим зельем, я улыбнулась. Я теперь на пенсии. Осталось написать соответствующее заявление. Буду печь пирожки, сочинять сказки и нянчить внуков. Правда, мне прародительница еще дочь обещала… и это отличный стимул продолжить бороться за себя. Ибо…
В ванной я разделась, помылась и вооружилась чистым ритуальным ножом. Тонкие иглы, соткавшие личину, выходили из-под кожи одна за другой, как старые занозы, со звоном падая в ванную. Пара игл — прижечь ссадины, еще пара игл… Покрасневшая кожа вспухала, чесалась, кровила. Но посплю пару часов — пассивная сила вылечит, и следов не останется.
Закончив, я тщательно собрала все иглы, убрала их в коробку и сполоснулась, смывая кровь. Завернулась в полотенце и пошла в коридор, к большому зеркалу. Слегка кружилась голова, я брела, держась за стену, и привыкла. Заново привыкала к предметам, ставшим ниже. И к себе, ставшей выше. Всего-то пять лет в чужой «шкурке» — а так вжилась…
Зеркало показывало… пока еще маску. Но черты уже плыли, меняясь, и я зачарованно наблюдала за переменами. Посветлели глаза, волосы и кожа. Заострился подбородок. Нос стал меньше и обзавелся мелкими веснушками. Губы растягивались в улыбке — и грустной, и довольной.
Здравствуй и прощай…
Я прижала правую ладонь к своей щеке, провела левой по щеке отражения.
Прощай, Мара.
Прощай, друг мой.
Здравствуй, Элла.
Здравствуй, я.
Глава 7
Для представления, особенно на Рождество,
может понадобиться старая ведьма,
а в конце своей жизни я готова и к этому.
Ингмар Бергман
— Ты куда? — Мара внимательно наблюдала за наставницей.
А она собиралась — неспешно, вдумчиво. Выбирала зелья и разложенные по коробкам компоненты, амулеты и заготовки, аккуратно складывая их в рюкзак. Руки делали, а мыслями Элла находилась уже далеко. И явно одна.
— Эля! Куда ты собираешься? — настойчиво. — Я с тобой.
— Нет, — очнулась она. — Тебе лучше остаться здесь.
— Почему?
Наставница замялась. Посмотрела на Мару искоса, насупилась, точно нужные слова подыскивая, но, не найдя, улыбнулась растерянно, вздохнула и пояснила:
— Ты ребенка ждешь. Две недели, но… Не надо волноваться и рисковать. Останься, — попросила мягко.
Мара покраснела. Так и не научилась слышать свой организм…
— Я поеду, — сказала она твердо. — Не знаю, куда, но… Должна поехать. Так надо.
Словами «так надо» у нее выражалась интуиция. Элла интуитивно чувствовала новую жертву и ее слабые места, а у Мары палач, видимо, из-за постоянной угрозы жизни, чуял нужные знания. Если она говорила, что ей куда-то надо, значит, там находится полезный человек. Наставница вспомнила, куда и зачем собралась, поспорила с собой, покосилась на настырную ученицу и кивнула.
— Навестим бабку Лукерью.
— Бабка Лукерья? — переспросила Мара с любопытством. — «Угольщица»? Ты что, собираешься?.. — и запнулась. — Зачем?.. Нам же нельзя!..
— Однако тебя интуиция ведет к запретному, минуя инстинкт продолжения рода, — усмехнулась Элла, затягивая рюкзак. — С отступниками одной нашей разрешенной магией немного навоюешь, врага лучше бить его же оружием.
— Но…
— Павел Сергеевич в курсе и не против, — закинув на плечо рюкзак, наставница достала из ящика стола перчатки с чужой силой. — Не передумала? Десять минут на сборы.
Они уходили прямо из комнаты Эллы. Надев с помощью ученицы перчатки, наставница открыла прямой портал, и через пять минут они стояли посреди цветущего луга. Горячий душистый ветер, трава по пояс, едва заметная тропа, жужжание пчел и шмелей. В двадцати шагах темнела еловая стена.
— Но ведь сейчас весна! — удивленно заметила Мара. — Апрель! Мы… в прошлом?
— Бабка Лукерья мертва уже второй год, — Элла сняла перчатки и первой пошла по тропе. — Да, это ее прошлое. И тебе нельзя находиться здесь больше часа. Засекай время и ставь оповещение с запасом минут в пятнадцать.
Бабка Лукерья жила бобылем на опушке леса, и на ее дом Мара дивилась, как ребенок. Настоящая избушка ведьмы из детских сказок! Покосившиеся мшистые стены из толстых бревен, крыша — еловые лапы, небольшой огородик, кривой колодец из черных досок, пучки трав на самодельной оградке.
— Раньше здесь большая деревня была, — пояснила Элла, — а потом места обезлюдили, заросли лесом. Остался лишь колодец да старое кладбище. Да бабка Лукерья.
Отступница, вспомнила Мара досье, крепко дружила с Ехидной, пока едва не оказалась на жертвенном камне. Отбилась, лишившись левой руки с «углем», попалась наблюдателям и согласилась сотрудничать — иногда, в обмен на простейшую бытовую помощь.
— Зачем зелья, если это прошлое?..
— Она очень страшно умирала, — ответила наставница. — Старые травмы болели ужасно, она сходила с ума, ничего не понимала и никого не узнавала. Зелья унимали боль и возвращали рассудок. Мизерная плата за знания.
— А я думала, ты всё знаешь, — пробормотала Мара.
Наставница рассмеялась:
— Всё знать невозможно. Никому. Да и… Душа и сердце палача остывают очень быстро, и когда я встретила мужа, многое забросила, — и тоскливо добавила: — Я вообще всё бы ради него бросила, но не позволили. Договор. Но пока любилось, я любила. И прогуливала нещадно, и… очень многого не знаю, Мар. И до сих пор учусь.
Избушка пряталась в паутине солнечных лучей, по поляне скользили невесомые пятна света, над головой умиротворяюще шумели макушки елей, шатром сплетались густые колючие лапы.
Элла вежливо постучалась, дождалась хриплого ответа и толкнула кривую дверь.
Бабка Лукерья, щуплая, сгорбленная и морщинистая, отдыхала на кровати, заваленной разноцветным тряпьем. При виде Эллы она отложила потрепанную книгу.
— Принесла? — спросила ведьма грубовато.
— Принесла. Добрый день, — добавила наставница вежливо.
— Да ну тя! — хмыкнула бабка Лукерья. — Расшаркиваешься перед мертвой старухой, как перед живой королевишной! А эт хто? Девка твоя?
— Ученица, — Элла подошла к столу, открыла рюкзак и одно за другим вытаскивала зелья.
Маре ситуация казалась такой нереальной, фантасмагоричной, что слова на язык не шли. Отдавать умершей женщине редчайшие и сложнейшие зелья, разговаривать с ней… с живой, когда на самом деле ее нет…
— Новенькое что-то? — старуха с живейшим интересом изучала склянки. Обнюхивала, безошибочно угадывала состав, одобряла рецептуру. И пила. Одно за другим, не разбавляя.