Отныне у него нет другой жизни, другой цели и другого дела, кроме свободы Квиттинга; сами боги указали ему на это и убрали с пути все прочее. Перед глазами у Хагира находились полсотни мужчин с «Волка» и «Златорогого», три десятка женщин с детьми, но в них он видел зародыш огромного, сокрушительного по силе войска квиттов, которое когда-нибудь сметет все, что мешает им жить. У Хагира было чувство, что именно он и должен вырастить дерево мести из зернышка, и он тревожился, как бы не сделать что-то не так. Река родится из родничка, все начинается с чего-то… Эти женщины и дети – тоже Квиттинг. И в них – часть его общей силы.
Стемнело. Несколько Вебрандовых граннов осталось охранять корабли, а все остальные потянулись к святилищу. В последние пятнадцать лет оно считалось несчастливым и страшным местом, обиталищем призраков; тропа, когда-то ведшая от берега вверх, исчезла, ее затянуло мхом и серебристо-сизым лишайником. Никто, кроме Гельда, не бывал в Тюрсхейме раньше, и все с трепетом и страхом рассматривали высокую стену из заостренных бревен, окружавшую вершину холма. Сами бревна высотой в четыре человеческих роста стояли прочно и плотно, как великаны плечом к плечу, и словно говорили, что место это не умерло, а продолжает хранить в себе свою непостижимую силу.
Закрытые воротные створки не позволяли бросить взгляд внутрь святилища, а по сторонам их, как неусыпные стражи, стояли два знаменитых во всем Морском Пути столба, древние и нерушимые, и казалось, само время невидимыми плотными слоями обвивает их сверху донизу. Резьба, изображавшая на одном столбе создание, а на другом гибель мира, потемнела и была сглажена лапами веков и ветров, но дикие, грубые очертания фигур богов, великанов, чудовищ еще удавалось разобрать. В сумерках они казались живыми, и приближаться к ним было жутко.
– А зачем цепи? – шептала Аста Гельду, показывая на цепи, вырезанные у подножия обоих столбов.
Она теперь не отходила от Гельда ни на шаг. Своего родного отца Аста совершенно не помнила и оттого всю сознательную жизнь чувствовала себя ущемленной рядом с Колем и Кайей, у которых отец имелся. Но теперь те двое осиротели, а у Асты появился Гельд, который в придачу казался ей гораздо лучше Стормунда. Свадьбу еще даже не назначили, но Аста вопрос считала решенным: она обрела отца, и это приобретение наполнило девочку гордостью и счастьем.
– Это те две цепи, которые порвал Фенрир Волк перед тем, как его связали! – так же шепотом объяснял ей Гельд. – Это значит, что важное дело редко удается с первого раза.
Сам Фенрир Волк тоже был вырезан на первом столбе в самом низу, над цепью, напоминая, что мир стоит и на нем тоже. Долго, долго он ждет в подземелье, копит в себе злобу и вражду всего мира, и однажды они переполнят подземные реки, и Волк вырвется, чтобы смести мир, изживший себя… Гельд жалел, что нет третьего столба – показать возрождение нового мира, который придет на смену старому, чтобы начать все сначала. Люди нередко воображают эти две грани – рождение и смерть – застывшими и не понимают, что они не стоят на месте, а непрерывно движутся, переливаются одна в другую. И это их движение и есть жизнь. Движение жизни создается борьбой добра и зла, которые сами ежечасно меняются местами и перетекают одно в другое. Миры родятся и умирают не потому, что были плохи, а потому, что пришло их время уступить место другим, как зерно уступает место колосу. И ничего в этом ужасного нет. И пугает в этих столбах не гибель мира, а человеческий мелкий страх перед непонятным. Себя самого ведь так легко вообразить сердцем мира, случись с которым что – и ничего во всей вселенной не останется.
А Хагир, глядя на образ гибели мира, вспоминал свои мысли над пепелищем усадьбы Лейрингов. Он думал о гибели своего рода и собирался за него мстить, но придет срок, и весь мир вот так же погибнет. Так стоит ли мстить кому-то, поднимать людей на борьбу с врагами? Мир погибнет независимо от того, будет ли Квиттинг платить дань фьяллям или не будет.
– Хагир, пойдем! Здесь страшно стоять! – Кайя вцепилась в его руку и потащила дальше, к воротам, куда уже втягивалась вся толпа.
И Хагир быстрым шагом стал подниматься к воротам, стараясь опередить остальных. Может быть, мир и погибнет, но вовсе не безразлично, будет ли Кайя и все ее поколение чувствовать себя рабами от рождения или свободными. Свободному даже умирать легче. И только свободный одолеет Волка в себе.
Тяжелые ворота были не заперты, но железные петли заржавели и поддавались с большим трудом. Совместными усилиями, взявшись за литое бронзовое кольцо, хирдманы лишь чуть-чуть сумели приоткрыть створку, а потом по одному пролезли внутрь и оттуда, дружно толкая, раскрыли ворота так, чтобы смогли пройти все.
– Когда тут были фьялли, пятнадцать лет назад, Хродмар Удачливый предлагал снять ворота и увезти их в Ясеневый фьорд! – шепотом рассказывал Гельд Тюре и Асте. – Но люди не захотели: во всем Фьялленланде нет такой огромной постройки, чтобы повесить эти ворота, а просто вкопать столбы в землю не годится. Представьте себе ворота, за которыми ничего нет – это же ворота на тот свет!
– Ой, страшно! – Аста нарочито содрогнулась и вцепилась в руку Гельда.
– И откуда ты все знаешь? – шепнула Тюра.
– Как-то само получается! – Гельд пожал плечами, словно просил прощения за свою странность. – Мне все интересно.
Войдя, гости святилища сбились в кучу возле самых ворот. Широкий двор казался огромным и пустым, на нем выросли мох, вереск, даже кусты, сейчас голые, с кучами сгнивших листьев внизу. Идолы стояли потемневшие, потрескавшиеся, без украшений, снятых неведомо кем и когда. Вода, ветер, холод и тепло так изменили их черты, что трудно было различить, где Браги или Видар, где Локи и Улль. Выделялись только Один в самой середине, самый высокий, с воронами на плечах, Хеймдалль с огромным рогом, настоящим рогом древнего ауроха длиной в два локтя, прочно вставленным в деревянные руки идола, и Тор с огромным молотом из настоящего кремня. Этому дождь и ветер нипочем.
Какой-то мертвый дух носился над площадкой, холод и трепет пронзали каждого из вошедших. Мертвые боги, как мертвые люди, становятся неузнаваемы, и жутко было видеть этих деревянных мертвецов на престолах хранителей мира. Это только идолы, только дерево, боги – не здесь, они в небесных палатах, такие же сильные и прекрасные, как всегда… Но чем меньше жертвенников согревается огнем, тем меньше сила богов. Потому-то так страшно видеть покинутое святилище – это крепость, отбитая у асов великанами, у знания дикостью, у зрения слепотой, у великодушия и ума жадностью и тупостью. Два идола лежали на земле, сброшенные с каменных престолов, и пустые места в строю тоже казались проломами в оборонительной стене. О боги, какими бы вы ни звались именами, держитесь крепче на престолах, не падайте, не давайте зверю в человеке задушить бога!
Из-под мха здесь и там виднелись какие-то темные предметы – то ли потерянное оружие, то ли старые угли, то ли что-то еще. Никто особенно не приглядывался, боясь увидеть оскаленный череп или что-нибудь в этом роде. В огромной яме скопилась полузамерзшая вода.
– Там лежал Волчий камень. – Гельд показал на яму. – Я думаю, жертвы нужно приносить здесь, перед ямой. Иди!
Он кивнул Бьярте. Сейчас она казалась особенно суровой и решительной: это жертвоприношение было ее первым настоящим шагом к мести за мужа.
Она вышла на площадку святилища, остановилась в нескольких шагах перед полукругом идолов и подняла руки. Бергвид прошел следом и встал перед идолами в трех шагах от женщины.
– Привет вам, Могучие Светлые Асы! – громко и торжественно заговорила Бьярта, и у всех стоявших за ее спиной сердце разом дрогнуло и взлетело куда-то вверх, к горлу, по коже побежали мурашки, у женщин на глаза навернулись слезы. – Позвольте нам войти в ваш покинутый дом и вознести вам хвалу! Взгляните сюда из небесных палат, бросьте взор на забытый вами народ! Примите жертвы в покинутом доме, и пусть снова согреет вас тепло жертвенного огня! Пусть взвеселятся сердца ваши и обратятся к нам, квиттам, молящим о помощи!
Боги и люди молчали, но ветерок с моря широким крылом летел над вершиной, шевелил волосы, качал голые ветки кустов, и все святилище вдруг показалось живым. Сам холм проснулся, неглубоко вздохнул, высохшие стебли трав затрепетали, как ресницы перед пробуждением. Боги услышали зов.
Все ожили, зашевелились. Хирдманы принялись складывать дрова на старом угольном пятне перед идолами.
– Жаль, нет Фримода ярла – вот кто умеет приносить жертвы! – шепнула Тюра Гельду. – А правда, что тут кого-то убили?
– Да. Вот здесь. – Он слегка кивнул почти на то самое место, где копошились хирдманы с вязанками дров и хвороста. – Стюрмир конунг убил Фрейвида Огниво, хёвдинга западного побережья. Разве у вас об этом не рассказывали?
– Очень мало, смутно, и каждый свое. – Тюра бегло оглянулась на Бергвида, точно боялась, что он услышит толки о своем отце, но он смотрел в темные лики богов и не замечал ничего вокруг. – Мы так и не поняли, был Фрейвид предателем или нет. А это ведь важно. Если конунг убил хёвдинга перед самой войной, значит, один из них уж точно предатель. Хотелось бы знать который. А уж когда стало известно, что дочка Фрейвида замужем за кем-то из фьяллей, стали говорить, что предатель Фрейвид.
– Ну, дочка его тут ни при чем, но это мнение лучше считать правильным. Сейчас, понимаешь ли, очень важно, чтобы Стюрмир конунг был героем, а его враг, следовательно, предателем. Иначе ничего не выйдет.
– А я слышала одну сагу, где совсем наоборот. Наш отец был тут, в войске, но не в святилище, и не видел, как было дело. В святилище вообще никого, кроме них двоих, не пустили. Говорили, что Фрейвид первым напал, но наш отец не верил. Он говорил, что Фрейвид собирался воевать с фьяллями, а не с собственным конунгом. А мы с Бьяртой были совсем девочки, мы тогда не понимали, чего вокруг говорят, а сейчас не помним. Но детям мы пересказываем все так, как говорил наш отец. Что же, теперь пересказывать все заново?