Дочитав, Архипов непонимающе воззрился на меня, но я подсунул ему следующий журнал – с перепечаткой статьи из «Окленд трибюн», в которой рассказывалось об аналогичных наблюдениях пассажиров оклендского трамвая буквально через две недели после событий в Сакраменто. Засим последовали заметки, относившиеся уже к более поздним годам: «дирижабли из белого металла» (так их именовали в большинстве случаев) видели и даже фотографировали над Чикаго, над штатами Висконсин и Иллинойс, а уже в начале нынешнего столетия они перебрались в Европу. В 1908 году летающую торпеду, испускающую слепящий свет, описывал констебль из английского Питерсборо, а годом позже в Уэльсе и графстве Эссекс, как сообщала британская пресса, такая же торпеда атаковала зевак при помощи двух направленных лучей. К счастью, никто не пострадал. Форму летающих кораблей определяли по-разному, склоняясь все больше к тому, что она была закругленной. Отмечали и характерный шум движущих установок.
Алябьев читал бегло, а потом стал пробегать тексты по диагонали. Наконец отодвинул от себя бумажные кипы и окинул меня взглядом, исполненным неудовольствия.
– Ну и?.. С какой р-радости я должен верить этой ахинее? – изрек он повышенным тоном, неуместным в читальном зале. – Журналистские утки, только и всего.
О! Я воздержался от замечаний, касавшихся пробелов в его воспитании, и заострил внимание на сходстве изложенных фактов с тем, что мы сами видели вчера:
– Повторюсь, я закоренелый материалист, но существование инопланетного разума еще не опровергнуто, пусть и не доказано. Вы не можете не согласиться, что тождественность прочитанного вами и наших недавних злоключений бросается в глаза…
– Бред! – резюмировал он и сдвинул подшивки «Научного обозрения» на край столешницы. – Марсиане прилетали на Землю только в книжках Уэллса.
Но зерно сомнений уже проросло в его дремучем рассудке.
Я спросил, какие у него планы на вечер, раз он поселился в гостинице и, следовательно, не собирается сегодня же возвращаться в Усть-Кишерть.
Он улыбнулся и предложил, если это меня не затруднит, прогуляться до центрального почтамта, расположенного в городском микрорайоне, именуемом по старинке Разгуляем. Там, помимо почтового и телеграфного отделений, находилась телефонная станция.
Загадочность Авдеева возбудила мое любопытство, и я дал согласие сопровождать его. На почтамте он долго не выходил из телефонной кабины, я разбирал отдельные его выкрики: «Александр Васильевич, да поймите же: это не блажь!.. Да, если по-другому нельзя, подключите Глеба Ивановича…» Так как до этого я услышал, что он просит телефонистку соединить его с Москвой, мне подумалось, что он разговаривает со своим руководством. Я был бы рад, если бы он получил выговор за разгильдяйство, однако все сложилось иначе, потому что из кабины он вышел повеселевший и предложил мне с часок побродить по набережной Камы, которую никогда не видел.
– А потом?
– А потом, Антон Матвеевич, если вы не против, мы проведем телефонный мост с одним выдающимся ученым. Я договорился: его предупредят, и он уделит нам минут десять своего драгоценного времени.
– Кто он? Авиатор?
– Терпение. Скоро узнаете.
И он обрек меня на терзания от неизвестности. Это одна из моих черт – меня выводит из себя любая недосказанность, ибо она означает, что мой собеседник занимает заведомо более выгодное положение, обладая сведениями, которыми не обладаю я. Недосказанность есть элемент небрежения по отношению к тому, с кем беседуешь, в особенности если ее позволяет себе субъект посредственный.
Я думал, что после прогулки по набережной мы вернемся на главпочтамт, но мы направились к двухэтажному зданию окружного исполкома на улице Ленина, бывшей Покровской. Нас уже ждали и пропустили беспрепятственно. Исполкомовские клерки с приторным заискиванием расшаркивались перед Афоньевым, а он разговаривал с ними по-барски, как со смердами. Нас провели на второй этаж, в комнату спецсвязи, где на широком столе стояли в ряд три разноцветных телефонных аппарата. Вышколенный секретарь повозился с трубкой, подул в нее, продекламировал какую-то тарабарщину, щелкнул кнопкой громкоговорящего устройства, после чего отрапортовал, словно солдафон на плацу:
– Калуга на линии! – И чуть тише, с придыханием, прибавил: – Константин Эдуардович ждет.
О! Я не поверил своим ушам. Константин Эдуардович из Калуги? Неужели Циолковский? Я и представить себе не мог, что могущество покровителей моего нового знакомого простирается так далеко. Периферийный мечтатель, возведенный Советской властью в ранг гения, слыл нынче одной из наиболее популярных персон в стране.
– Я на проводе… – пробился к нам сквозь помехи надтреснутый старческий голос. – Прошу прощения… если можно, коротко… Я не совсем здоров, позавчера приехал из Москвы, участвовал в Выставке межпланетных механизмов.
Арефьев опешил. Он знать не знал не только об этой выставке, где впервые в мире были представлены макеты звездолетов и луноходов, но и о том, что в конце прошлого года при Всесоюзной ассоциации изобретателей была создана Межпланетная секция. Тема покорения космических далей набирала обороты.
Я был осведомлен об этих обстоятельствах, но приберег их на десерт. То, что упоминание о них прозвучало не из моих уст, а из уст Циолковского, придавало им еще больший вес. Я был доволен и, честно признаюсь, посматривал на Алтуфьева с нескрываемым превосходством.
А тот склонился к микрофону и уважительно вопросил:
– Константин Эдуардович, а что вы думаете насчет возможности внеземных контактов?
– Что? – отозвался Циолковский из Калуги. – Говорите громче, я плохо слышу…
Для его поклонников не являлось секретом, что в раннем детстве он перенес скарлатину и почти перестал слышать, пользовался специальным слуховым рожком. Адамов заговорил громче, отделяя одно слово от другого. Он в лапидарной форме пересказал историю нашей встречи с летательным сооружением и попросил ее прокомментировать.
– Вы меня ставите в затруднительное положение, – прокряхтел выдающийся мыслитель современности. – Я могу судить лишь гипотетически… Идея многомирности входит в мою концепцию Вселенной, однако прямых ее обоснований у меня нет. Другими словами, я не имею права утверждать, что инопланетные цивилизации присылают на Землю своих контактеров и вы столкнулись с кем-то из них. Тем более сам я при этом не присутствовал, а визуальная оценка, согласитесь, важна…
– Да, конечно, – оборвал его речь неотесанный грубиян. – Тогда давайте зайдем с другого конца…
– Что? Погромче, пожалуйста!
– Я говорю, зайдем с другого конца. Как вы считаете, технически возможно создать р-ракету для космических перелетов? У вас в брошюрах сказано, что это дело далекого будущего…
– Для землян – да. Что до представителей иных галактик, то мне неведом уровень их развития.
Циолковский выражался обтекаемо, старательно избегал прямолинейности. Но если вдуматься, то только такую тактику он и мог избрать. Затронутая нами материя была чересчур эфемерной, доподлинно не изученной, а опираться на голые фантазии он, как истинный рыцарь науки, не хотел.
– Нам нужен не теоретик, а практик, – провозгласил Ананьев, когда сеанс связи закончился и мы вышли на улицу.
Я переночевал в своей городской комнате, выделенной мне университетом, и утром, приняв душ в коммунальной ванной, пришел в гостиницу. Авдотьин выглядел свежим и бодрым – очевидно, успел за ночь привести мысли в порядок. По-мужлански поглощая в ресторане телячьи котлеты, он поделился со мной последними новостями:
– Я забегал к медэкспертам. Они вскрыли Санку, исследовали внутренние органы… Похоже, смерть наступила в р-результате поражения электрическим током.
Я не преминул поддеть его:
– О! Вот вам еще довод в пользу допущения о пришельцах из космоса. Помните два луча, которыми атаковали британцев? Это может быть неизвестный вид оружия, созданный на основе электрических импульсов… И кстати, вы напрасно не дочитали статьи – в них говорилось еще и об экипажах воздушных судов. Их видели два или три раза. Серебристые одежды, шлемы… Так и хочется провести параллели, не правда ли?
– Да идите вы к черту! – ни за что ни про что обхамил он меня. – Чего вы пристали ко мне с вашими пришельцами?
Я подавил вздох. Тяжело вести диспут с особью, полагающей повадки неандертальца общепринятой нормой.
Впрочем, некая субстанция, отдаленно похожая на совесть, все же тлела в нем. По окончании обеда он извинился за моветон и проявил интерес к перспективам моего возвращения в Усть-Кишерть.
– Я сегодня уезжаю обратно. Едете со мной или останетесь в Перми?
Я ответил без колебаний:
– Еду. Мои этнографические изыскания еще не закончены. И потом… мой долг – разделить с вогулами скорбь по поводу утраты Санки. К слову, погребение у них проходит весьма своеобразно. На покойного надевают маску, где вместо глаз, носа и рта пришиты пуговицы и тесьма. На тело наносят полосы, а затем надевают испорченную одежду: рукавицы без большого пальца, изрезанную рубаху… Согласно их верованиям, загробный мир устроен зеркально: все приведенное здесь в негодность там становится целым и наоборот. О! Такое нельзя пропустить!
Перевозкой останков вогула должны были заняться подчинявшиеся участковому и субинспектору орангутанги. Мы не стали дожидаться их и сели на первый же поезд, следовавший на восток. Так мы могли добраться напрямую до Усть-Кишерти – дистанцию в неполных сто тридцать километров состав преодолевал часа за три, с учетом всех остановок.
Поезд нам достался смешанный: половина вагонов была занята грузами, половину отвели пассажирам. В замкнутом пространстве господствовала духота, было накурено, и когда проехали Кунгур, я вышел постоять в тамбурный отсек. Не глядя на проносившиеся мимо сторожки лесников и будки обходчиков, достал из кармана записную книжку, отлистал назад и с аккуратностью разъединил склеенные особым составом странички. Сцепленные воедино, они производили впечатление плотного листка без каких-либо пометок. Я сам изобрел этот способ и заносил сюда то, что не предназначалось для чужих глаз. У меня всегда при себе две ручки, причем не допотопные перьевые, а н