кто вы такой? Документики ваши можно посмотреть?
Я разыграл оскорбленное самолюбие.
– С какой стати? Я документы каждому встречному-поперечному не показываю, не обессудьте.
Я сделал попытку обойти его, но он вынул из кармана черный шпалер с ребристой рукояткой и уткнул его дулом мне в подвздошье.
– Какой вы торопыга! Куда спешите? Назад в свою берлогу? Я же не совсем олух, сообразил, что вы туда не на пять минут залезли, чтобы горную породу зубилом поскоблить. Там тюфяк лежал, не прогнивший, свежий… Станете утверждать, что на нем еще первые р-русские р-революционеры почивали? И кстати, где же ваш геологический инвентарь? Что-то не видать… А?
И в кого ты такой умный? Недооценил я тебя на свою голову.
– Так-то вы, Вадим Сергеевич, за спасение благодарите? Если бы не я, «механики» бы вам разводными ключами черепок проломили и над вашим бездыханным телом сектантскую мессу справили.
– За спасение благодарю, но сути это не меняет. Потрудитесь проследовать со мной в Усть-Кишерть, где мы установим вашу личность. Коль ни в чем не замешаны, я перед вами прилюдно извинюсь и за свой счет вам в пермской р-ресторации столик накрою. Отобедаете как нэпман. Идет?
Увы, не светил мне нэпманский обед. И появление в Усть-Кишерти было для меня равнозначно самоубийству. Я поднял руки, делая вид, будто сдаюсь, но тут же с силой опустил их, ударив сверху вниз по пистолету. Бахнул выстрел, пуля, хвала Великому Механизмусу, прошла у меня по ноге, пострадала только штанина. Я выбросил вперед кулак по всем правилам бокса, но мой противник оказался изумительно прытким и с быстротой мангуста отбежал шага на три назад. Снова наставил на меня пушку, приказал:
– Ни с места! Я из ОГПУ!
Мне было все равно. Я отломил от поваленного дерева сучковатую палку и взмахнул ею. Защита так себе, но другой нет. В конце концов, застрелит – значит, застрелит. Не век по лесам хорониться.
Он выцелил мою голень, хотел подковать, но пистолет осекся.
– А, чертово отродье! К стенке таких оружейников…
Я швырнул в него палку, он затряс ушибленной кистью, пистолет полетел в брусничник. Воодушевленный, я ринулся врукопашную, но Ромео, гибкий, как виноградная лоза, ушел вправо и саданул мне костяшками пальцев в печень. Ох ты ж!.. Я не считал себя дилетантом по части мордобоя, прошел некогда усиленную подготовку, но он меня превосходил. Опять же двадцатилетняя разница в возрасте…
Я перешел к глухой обороне, отражал его удары, которым позавидовал бы чемпион мира по кулачному бою Уильям Смит. Надежда была лишь на то, что выстрел и шум драки привлекут хуторян, они сбегутся, и в образовавшейся кутерьме я как-нибудь сумею выскользнуть. Согласен, план хилый, но мозги застопорились, и сгенерировать что-то более здравое никак не удавалось.
Ромео засандалил мне в ребра, и во внутреннем карманчике тужурки отчетливо хрупнуло. Скорее по наитию, нежели осмысленно я запустил руку в пазуху, вынул маслянистое сеево – сплющенная ореховая мякоть вперемешку с осколками скорлупы – и сыпанул им особисту в лицо.
Эффект превзошел ожидания. Глаза Ромео запорошило, он стал тереть их, награждая меня проклятиями. Я без промедления выдал недурной апперкот, а потом еще поддал ногой, и мой враг рухнул в колючки. В запале я выворотил из дерна увесистый камень. Битва могла увенчаться кровопролитием, однако я представил себе расквашенную черепную коробку, вытекающую из нее субстанцию омерзительного вида… Нет, не смогу. Я не маньяк, которому доставляет удовольствие процесс лишения жизни себе подобного. Мне приходилось убивать людей, но это было в чаду сражения, в жаркой сумятице, где все решали мгновения – либо ты, либо тебя. А вот так – проломить камнем голову лежащему, который и сопротивляться-то сейчас не в силах… Нет!
Ромео завозился в колючках, я бросил оружие пролетариата в ямку, откуда перед тем извлек, и дал ходу по направлению к молебной поляне. Вряд ли очухавшийся чекист станет меня преследовать. В незнакомом лесу, с неисправным пистолетом – чревато. Из соображений безопасности я, как русак, сделал несколько ложных петель и лишь после этого взял курс к Змеиной горке – именно там была назначена встреча.
Солнце взбиралось все выше, время поджимало, я перешел со спортивной трусцы на более быстрый аллюр. Внезапно, когда я взбегал на пригорок, поросший мятликом и душицей, под ногами разверзлась бездна, и земное притяжение увлекло меня в нее. Я пролетел метра три, ударяясь о торчавшие отовсюду выступы, и упал плашмя в какую-то полость, темную, как склеп. Приложившись со всего маху, долго не мог встать, испугался даже, что повредил позвоночник. С трудом приподнял веки, на радужных оболочках плясали звездчатые крапинки, перевитые белыми расплывающимися лентами. Я со стоном перекатился на бок, потом на спину. Надо мной горело солнечным светом круглое отверстие – то, в которое я провалился. Выбраться отсюда можно было только с помощью веревки, а ее у меня не было.
К счастью, позвоночник уцелел. Все говорило о том, что я отделался ушибами, нет ни переломов, ни вывихов. Зажженная спичка немного рассеяла тьму, и я обнаружил, что подземная каверна, куда меня угораздило попасть, представляет собой продолговатый аппендикс и простирается шагов на двадцать. Я быстро обошел ее – она не имела других выходов на поверхность, кроме того шурфа, через который я попал сюда. Судя по сглаженным обводам без признаков обработки, она не была рукотворной шахтой. Я знал, что Пермский край богат на карстовые пещеры. Самая знаменитая находилась не далее как в двадцати километрах, у села Филипповка. Полсотни смежных гротов, растянувшихся на восемь километров! А более мелкие пещеры попадались чуть ли не на каждом шагу…
Но что это? Я услышал стук – словно кто-то долбил киркой в известняковую толщу. Со стены посыпалась белесая труха. Я перестал зажигать спички и спрятался в подходившей мне по росту вывал, застыв в нем, как статуя в музейной нише.
Стена обвалилась, и в мое узилище протиснулись двое узколицых азиатов в косматых шапках. У них были факелы, наполнившие пещеру оранжевыми всполохами. Азиаты прошествовали вперед, бегло осмотрелись. Меня скрывала от них доломитовая глыба-заслонка, отбрасывавшая непроглядную тень. Я поостерегся обнаруживать себя. Не факт, что незнакомцы, блуждающие под землей и вооруженные шанцевым инструментом, приняли бы меня с распростертыми объятиями.
– Ати! – прозвучало с отголосками. – Арген… Сорни-эква атим.
– Минэгум…
Язык был похож на вогульский, я им не владел, но понял, что эти представители малой народности что-то ищут и не находят. Они убрались, всполохи погасли, я вышел из-за доломитовой плиты и прополз в образовавшийся проем. За ним была длинная штольня, и я очень надеялся, что она выведет меня наружу. Куда повернуть? Я левша, поэтому повернул влево. Сначала шел, чиркая спичками, но когда их осталось с гулькин нос, убрал коробок в карман и двинулся ощупью.
Мне казалось, что я ощущаю на лице дуновение воздуха, надежда на освобождение крепла. Но она едва не была похоронена вместе со мной, когда из-за изгиба тоннеля вышли уже знакомые мне летуны в шлемах и наглухо закрытых костюмах. Столкновение с ними представлялось мне еще более нежелательным, чем с копателями-вогулами. Каким-то чудом я среагировал и по-крысиному забился в боковое ответвление (они попадались тут сплошь и рядом).
«Марсиане» прошли мимо, авантажные, исполненные величия. На шлемах полыхали электрические фонари.
Ушли… На меня из расщелин сочилась студеная вода, но я простоял не помню сколько, прежде чем продолжил путь. Напряженные до предела нервы вибрировали, я впадал в трясучку от любого шороха.
Скитания по пещерным коридорам длилось невыносимо долго. Когда я непостижимым образом набрел на спасительный выход и очутился под открытым небом на речном прибрежье, солнце уже клонилось к закату. Еще часа полтора или два ушли на то, чтобы определить мое точное местонахождение и дойти на утомленных, плохо гнувшихся ногах до пункта назначения. Я уже не чаял никого застать, а больше того боялся, что первыми сюда нагрянут сослуживцы Ромео в фуражках с лакированными козырьками. Но фатум нынче мне благоприятствовал. Стражей порядка не наблюдалось, зато он, мой верный старший брат, сидел на рассохшемся пеньке, бликовал непокрытой лысиной и курил смердячую цигарку.
– Вот и ты! – просиял он, когда я, взопревший и запыхавшийся, вывалился из молодого ивняка. – А я уж заждался, клопа тебе в онучи…
Глава VIгде свое мнение доводит до всеобщего сведения учительница Олимпиада
Что я делаю? Зачем? Сумбур, сплошной сумбур и туман… Надо успокоиться, взять себя в руки. Но как? Чувства раздирают на части, я давно не владею собой, меня как будто несет по течению – бурливому, неодолимому, – и сил нет противиться, но при этом нужно держать эмоции под спудом, чтобы, не дай бог, никто не узнал, иначе засрамят, опозорят, и тогда…
Тихо, тихо! Сердце, уймись!
Говорят, испанцы, обращаясь к любимым, называют их не «солнышко», а «небушко». Вот и я… смотрю в твои бездонные глаза, и хочется назвать тебя небушком. Потому что ты для меня – неохватный простор, беспредельность, заполнившая все сущее. Ах, если бы я могла, я бы растворилась в тебе без остатка, стала бы твоей частью… пусть даже крохотной частичкой… и уже ничто не разлучило бы нас.
Я выталкиваю из себя эти путаные строки и думаю только о тебе. К тебе обращаюсь, твоей оценки жду. Да что там! – тобой живу. Вижу тебя как наяву: смешная хламида, которая, как ни странно, нисколько тебя не портит, каштановые завитки, выбивающиеся на лоб, и лазурь, лазурь, что брызжет из-под ресниц… Какое блаженство быть рядом с тобой, отдаваться тебе, впитывать твои ласки, пить твои поцелуи! В те минуты, когда тебя нет поблизости, я изнываю от телесного голода, горю в предвкушении нового свидания. Душу распирает любовь и одновременно сковывает страх. Да! Я боюсь, что не совладаю с собой и допущу роковую оплошность, которая уничтожит наше хрупкое счастье…