Гор сорвался с места и пробкой выскочил из моего каземата. Ермолай улетучился вместе с ним. Дверь они закрыть позабыли, поэтому я самовольно отреклась от статуса узницы и вышла в ангар. Летающий блин отсутствовал, отчего пещера, где он прежде стоял, казалась еще больше. Я пересекла ее, ориентируясь на мигавшие впереди огоньки. Они освещали дверцу, которая вела в незнакомое мне помещение. Будь что будет! Я приотворила ее и очутилась в подобии редута. В нем выстроились в ряд четыре пулемета «Максим», лежали гранаты, громоздились жестянки с патронами, а на треноге высился резервуар в виде бублика величиной со спасательный круг, который посредством шланга соединялся с газовым баллоном. На шланге я заметила манометр. От резервуара отходила трубка с насаженным на нее штуцером, похожим на пожарный брандспойт. Он был высунут в дыру, пробитую в скале. Ермолай ворочал им туда-сюда, а сидевший на высоком вращающемся стульчике Гор, прильнув к окулярам прибора, напоминавшего перископ, корректировал:
– Левее! Еще левее! Теперь вправо… Ах, гадство, дальность всего двадцать пять метров!..
– Не достанем? – справлялся Ермолай с невозмутимостью спартанца.
– Нет! Хотя… Возьми правее… вон они, отползают! Давай же!
– Азот в баллоне закончился. Сейчас возьму бутыль, заправлю…
Ермолай вытащил наконечник трубки из бойницы, причем заслонка в стене тут же захлопнулась, и косолапо поковылял в угол, к деревянному шкафчику, который при других обстоятельствах я приняла бы за киот. Гор со злобой оттолкнул от себя окуляр.
– «Заправлю»! Они ушли… – Он крутнулся на стульчике на сто восемьдесят градусов и наткнулся взглядом на меня. – А, и ты здесь… Подойди!
Прежде он не называл меня на «ты» и не позволял себе барского тона. Я осталась в дверном проеме, не сделав ни шагу.
– Это кто меня рабыней стать обяжет? Я хочу уйти отсюда, и сейчас же!
Если бы я могла разглядеть его лицо, то наверняка увидела бы насмешливый прищур.
– Куда же ты пойдешь? На хутор? Там уже чекисты постарались – рассказали твоему отребью, кто такой отец Статор. Так что в лучшем случае тебя оттуда плетьми погонят.
– Я уеду! За Урал, в Сибирь, в Китай… Заживу по новой, с чистого листа.
– Не дури! У меня людей – раз-два и обчелся. Уходить запрещаю! – От напряжения он сорвался на фальцет: – И прекрати говорить стихами! Бесит!
– Запрещаете? Мне? На каком основании?
Я приняла как можно более независимый вид. Собиралась, в пику Гору, закончить фразу в поэтической форме, но пока думала, как зарифмовать слово «основании», ко мне на своих длинных кривых ногах подошел Ермолай, затащил в комнату и запер дверь. Я замерла меж двух мужчин, каждый из которых был в разы сильнее меня.
Гор спрыгнул со стульчика, в руке у него появился штырь, с одного конца заостренный, а с другого утолщенный.
– На каком основании? Сейчас увидишь…
Острый конец штыря коснулся моих пальцев, и меня пронизала парализующая боль. Это длилось долю секунды, после чего я резко обессилела и упала бы, если бы меня не подхватил Ермолай. Он приподнял меня, как тряпичную марионетку, и посадил на стульчик. Еще и придержал, чтобы не свалилась. Я была в полуобморочном состоянии, мало что соображала. А Гор взмахнул штырем, как дирижерской палочкой, и уже беззлобно проурчал из-под шлема:
– Это предупреждение. Я мог бы убить тебя, но ты мне понадобишься. Ермолай, плесни ей коньяку, а то не ровен час без памяти грохнется…
Егор Кудряш:
Попылили мы, значит, с очкариком в Кишерть. Покамест шли, он мне всю кочерыжку проел: не виноватый я, Гор меня насильно прислуживать заставил… ну и всякая такая ерундистика на постном масле. Чесались у меня руки дать ему леща, но социалистическая сознательность не позволила. Пущай этим прохвостом гуманный советский суд занимается, а у меня и так забот полон рот.
В райцентре я первым долгом зашел к Птахе. Не застал ни его, ни других милицейских. Соседи сказали: еще вчера снялся, тарахтелку отремонтированную оседлал и укатил куда-то. А с ним и милиционеры на машине. Клопа им в онучи! Что у них за разъезды такие, когда мне позарез резервы нужны? Тут каждый человек на счету, а им хоть бы хны…
Завернули мы с очкариком в подотдел. Мыслил я в губцентр позвонить, чтобы выслали подкрепление – броневик и сколько-нибудь красноармейцев. Чутье мне подсказывало, что заваруха намечалась неслабая. Гор – малый не промах, у него незнамо что в сусеках припрятано. А у нас противу него – пистолетишки и пара ручняков. Арсенал – курам на смех, и в бойцах недостача.
Крутил я телефон, крутил – молчит, тварюка. Где-то опять провод оборвался: не то варвары окрестные на рыболовные крючки порезали, не то столб ветром повалило. Вот проруха!
Очкарик повизгивает: свезите меня в Пермь, дам показания по всей форме, следствию верой и правдой посодействую!
– Дурила ты! – говорю. – Мне сейчас только в Пермь с тобой кататься… гхы, гхы! В районе матерый преступник, подкоп под Советскую власть осуществляет… в самом что ни на есть прямом смысле… а ты мне тут баки морковной ботвой забиваешь!
Покудова рядили, столичник с Тимохой объявились. С Липкой на прицепе. Все, как чушки, перемазанные, дымом от них воняет. А Липка, видно, что страху натерпелась, аж пятнами пошла.
Послушал я про огнемет, про бастион, в горе запрятанный. Опять за телефон схватился, но где там! Тишь – хоть ухо выколи.
Только и остается нам, что дождаться Птаху и сгонять его на мотоциклетке в губернию. Но это ж сколько времени пройдет?
Столичник бает:
– Поспешать надо! Гор – подземный король. Пока будем вошкаться, уйдет по своим катакомбам – ищи-свищи!
– И что вы предлагаете? – Это Тимоха вякнул. – Мину под плиту заложить не удастся – изжарят нас, как перепелок. А иного способа быстро прорваться внутрь крепости я не вижу.
Столичник подбоченился, оглядел всех свысока.
– Есть у меня план. Егор Петрович, найдется в Кишерти бензин?
– Как не найтись! – отвечаю. – Обратимся на МТС, изыщем. Да и у Птахи в гараже имеется… А для чего тебе бензин?
– Бензин – полдела. Нужны еще инструменты… их мы у сектантов изымем. А далее, – это он уже Тимохе, – вам как умельцу карты в руки.
Для чего все это, он так и не досказал – прервался, шею натянул, как гусь. У него даже как будто уши задвигались. Я эту повадку уже изучил – он так делал, когда слышал что-то далекое, то, что только он и мог услыхать. А потом треснуло в подотделе стекло оконное, и через пробоину влетела граната. Я бы не среагировал – староват, и гибкость не та, иной раз не разогнуться. Но столичник не сплоховал – гранату схватил и обратно в окошко выкинул. Я Липку с очкариком на пол повалил, Тимоха со столичником сами попадали, и тут ка-ак долбанет! С потолка на нас глиняная обмазка посыпалась, из пазов в стенах пакля полезла, но вроде все живы и невредимы остались.
Я на пузе растянулся, «Мадсен» перед собой, как станковый пулемет, пристроил. Понятно же: раз напали, то за здорово живешь не отвяжутся. И точно – в окна сразу с двух сторон как градом сыпануло. Пули о печку зацокали, со стола бумаги смахнули. Столичник кричит:
– Всем лежать! – А сам подполз ко мне и шепотит: – Егор Петрович! Я через черный ход во двор выскочу, гляну, сколько их… А вы с Тимофеем меня прикройте, отвлеките внимание.
Дельно задумал. Я Тимоху к себе подозвал, он подполз с двумя револьверами.
– Постреливай, – говорю, – и гляди, чтоб вторую гранату не кинули.
Мы с ним вдвоем оба окна под прицел взяли. Я очередями поливаю, он из револьверов сажает. Все бы ничего, да у очкарика нервишки сдали. Он к боевым действиям не привычен, совсем с глузду съехал, вскочил – и к двери. Верещит на бегу:
– Товарищи! Господа! Пустите меня, я гражданский… О! Я деятель науки и образования, в меня нельзя стрелять!
«Господа-товарищи» его и приложили. Угостили свинцовыми конфетками по самое не балуйся. Он и до дверной ручки дотянуться не смог – бухнулся у порога, из руки и из бока фонтаны кровавые брызнули.
У меня от руготни чуть пасть не порвалась:
– Сучий ты потрох! Валенок чукотский, клопа тебе в онучи! Куда полез?..
Липка, молодчина, не сробела, подбежала, уцепила его за штиблеты и за печку утянула, куда пули не доставали. Слышу: подол на себе рвет, перевязку делает. Может, и спасет дуралея.
Нам с Тимохой не до него. Лепим и лепим по окнам, а оттуда нас с такой же добротой охаживают. Что досадно, патронов у них, видать, поболе, чем у нас: молотят не жалеючи, а мы жмемся, экономим, потому как не пополнить.
Где же столичник? Не усвистал ли под шумок?
Ага! Бум-бум-бум! – это его «Мадсен» снаружи заговорил. И сразу тихо стало. Я Тимохе: лежи! По-пластунски к двери подобрался, толкнул ее, перевалился через порог в сени, а оттуда – на улицу. Первое, что унюхал, – дым из выхлопного патрубка. А потом и облачко синеватое углядел – оно над дорогой клубилось и растягивалось. Авто, значит, уезжало. А во дворе только столичник. И мертвяк рядом с ним занятный, в резину затянутый, на кумполе шар навинчен, со стеклышком спереду. В нем – штук пять или шесть дырок. Это его столичник оприходовал.
Я себя в вертикальное положение поставил, обвел взглядом двор.
– Что, уехали?
– Уехали… – Столичник зубами скрипнул. – Но кое-кто уже никуда не уедет, кроме как на погост. Помогите мне, Егор Петрович, с него шлем снять, поглядим, что за птица такая к нам залетела…
Гор (пока что):
Богдан погиб, мультикоптер всмятку… Об этом мне доложили Ермолай с Кондратом, когда совершили вылазку на хутор. Резвые ребята, они поймали кого-то из сектантов и вытрясли из него подробности, а после оглушили и сбросили в колодец, инсценировав несчастный случай. Жестоко, но отчитывать я не стал. Раз общество объявило мне войну, то и я антимонии разводить не буду.
Богдана жаль, но хуже другое. Кудряш и московский гэпэушник пленили Олимпиаду и Антона Матвеевича. Те уже сообщили им про Змеиную горку, значит, выдадут и остальные секреты. Со дня на день появятся солдаты с бронетехникой, и шансов устоять у меня будет не так много. Отсюда вывод: разрубить гордиев узел надо немедленно. Уничтожить и осведомителей, и чекистов.