8Рукк сосредоточенно возится с кабелями и миниатюрными видеокамерами. Потом устанавливает крошечные микрофоны и динамики, беспроводные: понятно, что стены сверлить нельзя.
В углу классной комнаты Феликс установил ширму. Здесь оборудован пункт наблюдения – с компьютером на столе и двумя стульями. Один – для Феликса, второй – для 8Рукка. Теперь Феликс может заглянуть во все уголки своих владений.
– Гримерка, – говорит 8Рукк, выводя ее на экран. – Музыкальный салон. Демонстрационная камера, первая. Теперь вторая. Каждая комната обозначена своим значком. Вот поток аудио, вот поток видео. Вот кнопка записи.
– Именно то, что мне нужно, – говорит Феликс. – Мой ловкий дух!
– А у вас точно есть разрешение? – спрашивает 8Рукк с некоторым беспокойством. Он не хочет проштрафиться: он подал прошение о досрочном освобождении, и ему не нужны неприятности.
– Вы вне подозрений, – говорит Феликс. – Это все часть постановки. Я беру всю ответственность на себя. Я объяснил все начальству. Они в курсе того, что мы делаем. – Это правда лишь наполовину, но и половина сойдет. – Если будут вопросы, обращайтесь ко мне.
– Понял, – говорит 8Рукк.
Анна-Мария и Чудо-Мальчик безукоризненно отрепетировали свои сцены. Она восторженна, девственна и непосредственна, он влюблен и трепещет. Он влюблен и трепещет не только на сцене, но Анна-Мария старательно этого не замечает. С самого начала она выбрала роль матери-воспитательницы, направленную на инспирацию сыновней любви, а не страстного вожделения в коллегах-актерах. С этой целью она вполне по-матерински угощает их свежей домашней выпечкой: приносит на занятия целые сумки карамельных коврижек, печенья с шоколадной крошкой, плюшек с корицей и раздает их во время перерывов на кофе. Дилан и Мэдисон тоже всегда получают свою долю вкусностей и каждый раз шутят, что в этих булках наверняка есть какие-то запрещенные вещества. Театральные люди, они такие. Склонны ко всяким нехорошим излишествам. Только и делают, что предаются диким, безумным оргиям, разве нет? Анна-Мария снисходительно им улыбается, словно умненьким девятилетним мальчишкам.
Поразительно, думает Феликс, такая хрупкая женщина, с виду – почти девчонка, а представляется солидной матроной. Он в ней не ошибся тогда, двенадцать лет назад: она потрясающая актриса.
Также она взяла на себя заботу о богинях. Белоснежка будет Иридой, посланницей богов, решила она; Покахонтас станет Церерой, богиней плодородия; а Жасмин выступит в роли Юноны, покровительницы семейного очага.
– Только надо их переодеть, – сказала она Феликсу, когда он отдал ей кукол, и принялась срывать с них одежду.
– Это понятно, – произнес Феликс, – но где мы возьмем…
– Я брошу клич в нашем вязальном кружке.
– И все-таки я тебя не представляю в вязальном кружке.
Раньше в такие кружки собирались жены миссионеров, набожные старые девы и матроны времен Первой мировой войны, которые рьяно вязали носки для мальчишек в окопах. Но уж никак не прелестные молодые актрисы.
– Оно успокаивает нервы. Вязание. Вам тоже надо попробовать. У нас в кружке есть мужчины.
– Я пас, – сказал Феликс. – Думаешь, они согласятся? Связать наряды для кукол?
– Думаю, согласятся, – сказала она. – И даже с радостью. Все цвета радуги для Ириды; фрукты, овощи, помидоры, снопы пшеницы для Цереры; павлиньи перья для Юноны.
– Богини в шерстяной пряже? – с сомнением проговорил Феликс. – Они не будут смотреться толстыми?
Он не чурался безвкусицы в своих постановках, но безвкусица безвкусице рознь.
– Думаю, мы сумеем вас удивить, – сказала Анна-Мария. – Они не будут смотреться толстыми. Даю слово.
– Дело в том, – сказал он, – что моя лучшая речь во всей пьесе идет как раз после сцены с богинями. – Забава наша кончена, – он не смог удержаться и продекламировал:
…Актеры,
Как уж тебе сказал я, были духи
И в воздухе растаяли, как пар.
Вот так, как эти легкие виденья,
Так точно пышные дворцы и башни,
Увенчанные тучами, и храмы,
И самый шар земной когда-нибудь
Исчезнут и, как облачко, растают.
Мы сами созданы из сновидений,
И эту нашу маленькую жизнь
Сон окружает…
– Черт, вы все еще на высоте, – сказала Анна-Мария, когда он закончил. – Вот почему я хотела всегда с вами работать. Вы – мастер. Маэстро. Я чуть не расплакалась.
– Спасибо, – произнес Феликс с легким поклоном. – Неплохо, да?
– Неплохо? Блин. – Анна-Мария смахнула слезу.
– Ладно, если без ложной скромности, я великолепен, – усмехнулся Феликс. – Но тебе не кажется, что диснеевские принцессы в вязаных нарядах будут слегка… – Он умолк на мгновение, подбирая слова. – Что они снизят весь пафос речи? Если будут смотреться странно?
– Я посмотрела спектакли в Сети, видела несколько постановок в театре. Богини всегда смотрятся странно, даже когда их играют живые актрисы, – сказала Анна-Мария. – Как их только не представляли! И как проекции на экране, и как надувные фигуры. В одной постановке они выходили на сцену на ходулях. Но наши богини не будут похожи на диснеевских принцесс. Я разрисую им лица. Краской, светящейся в темноте. Может быть, добавлю блестки. Сделаю лица как маски. И раз уж они вроде как марионетки, которыми управляет Ариэль, можно будет использовать приемы японского театра бунраку и невидимый свет – пусть их водят актеры в черных масках и черных перчатках. У вас они есть. Голоса обработаем в цифре. Электронные, как бы потусторонние.
– Можно попробовать, – сказал Феликс.
Две недели до того дня, когда звезды сойдутся и грянет буря. Они уже отсняли самую первую сцену с тонущим кораблем и 8Рукком в купальной шапочке и очках: получилось на удивление хорошо. Свою первую сцену с Ариэлем Феликс думает записать на следующей неделе. 8Рукк был слишком занят технической стороной постановки. Ему нужно дать больше времени, чтобы проработать роль.
Сегодня они снимают Калибана. Крупные планы с репликами. Дальние планы добавятся позже. Сегодня Костыль впервые полностью облачился в костюм и нахлобучил чешуйчатую шляпу Годзиллы: они убрали глаза и зубы, а козырек разлохматили, чтобы он свисал космами на лицо, покрытое болотно-зеленой краской. На ногах – рейтузы, раскрашенные под змеиную кожу. На руках – временные татуировки со скорпионами и пауками. Получилось не хуже многих костюмов Калибана, которые Феликсу довелось повидать в профессиональном театре, и даже лучше некоторых.
– Вы готовы? – спрашивает Феликс.
– Да, – отвечает Костыль. – Э… мы там добавили кое-что. Анна-Мария нам помогла.
Феликс обращается к Анне-Марии:
– Хороший номер? Нам нельзя терять время, оно и так поджимает. У нас еще много работы.
Он не вправе ворчать. Он сам призывал их к тому, чтобы они сочиняли свои собственные дополнительные материалы.
– Номер на три с половиной минуты, – говорит Анна-Мария. – Я засекала время. И да, это очень хороший номер. Зачем мне вам врать?
– Откуда мне знать? – говорит Феликс.
– Дубль первый, – говорит Бублик. – Ведьмино отродье. Исполняют: Калибан и ведьмины отродья. Сначала будет кусочек с рассказчиком, его можно снять позже. «А вот Калибан. Из каменной тюрьмы вышел. Пришлось посидеть взаперти – ничего не попишешь. О доле тяжкой скорбя, пусть говорит сам за себя». Типа того.
Феликс кивает.
– Хорошо, – говорит он.
– Не забывайте дышать, – говорит Анна-Мария Костылю. – Дышать диафрагмой. Помните, что я говорила про гнев. Он как топливо – его надо использовать! Сейчас можно и нужно вопить и рычать! Это ваш выход! Раз, два, три!
Костыль расправляет плечи, потом сгибается, припадает к земле, потрясает кулаком. Бублик, Маракас, ЗакраЛось и Рыжий Койот встают у него за спиной, хлопают в ладоши и ритмично выпевают «Оу-оу, оу-оу», пока Костыль выпевает свой яростный речитатив.
Меня зовут Калибан, весь в чешуе, когти как у орла,
Несет от меня тухлой рыбой, такие дела –
Он меня называет еще и отродьем,
Ведьминым отродьем.
И паршивым рабом, и безмозглым уродцем,
Обижает меня, унижает,
Вечно держать взаперти угрожает,
Чтобы меня усмирить,
Покорить.
Только я ему не покорюсь,
Я еще поборюсь.
Я ведьмино отродье!
Мать моя Сикоракса ведьмой была синеглазой,
Говорили, что та еще стерва, зараза.
А папаша, по слухам, был Дьявол вроде.
Так что я дважды противный и злобный,
И о том не жалею!
Потому что я ведьмино отродье!
Мамаша встала им поперек горла,
Была она слишком упертой и гордой,
Сослали ее на остров, бросили здесь умирать,
И некому было ее спасать.
Она меня родила, а потом умерла,
Значит, это мой остров – такие дела.
Это и были мои безраздельные угодья,
Короля по имени Ведьмино Отродье!
Но потом появился Просперо со своей мелкой сучкой,
Мнил из себя невесть что, будто он самый лучший.
Сначала он был добр и мил,
Я его многому научил.
Показал, где еда,
Где питьевая вода.
Пожалел старикашку, вот да.
Все шло хорошо, а потом он взъярился,
Потому что я, видите ли, отличился.
Взгромоздиться хотел на его девицу,
Все честь по чести, чтобы жениться.
Да и ей оно было бы в радость.
Других мужиков-то на острове не наблюдалось,
Так бы в девках она и осталась.
А мы бы с ней славно зажили,
Остров бы весь заселили
Маленькими Калибанчиками,
Ведьмиными отродьями.
Папаша ее обзывает меня и шпыняет,
Я тружусь и тружусь, а он отдыхает,
В тенечке храпит или книги свои читает.
Как он мне надоел, сил моих больше нет.
Но если я огрызаюсь в ответ,
Он дубасит меня еще пуще,