– Я ничего не знаю ни о дьяволе, – говорю я, – ни о колдовстве, ни о фамильярах, сэр.
Его рот злобно кривится.
– Скажите мне, Ребекка, вы еще девственница?
Одно мгновение распадается на многие, они бегут по каналам моего сознания, которое с грохотом обрушивается, не способное поддержать себя. Будто стая скворцов, кружащая в небе, где каждая птица – отдельное ощущение, и я снова чувствую все: влажную рубашку, прилипшую к спине, тяжесть Джона Идса на мне, его колючую бороду, от которой горит моя шея. Я краснею – я чувствую это здесь и сейчас, сидя в разрушенной часовне на перевернутом ящике, а Хопкинс смотрит прямо на меня. Я не должна ему говорить.
Имеет ли он вообще право спрашивать? Я вынуждена сделать вывод: вероятно. Мой голос дрожит, когда я лжесвидетельствую: «Я не замужем, сэр, и сохранила свою добродетель». Грех порождает грех.
Хопкинс фыркает. Хопкинс смягчается. Он захлопывает записную книжку и убирает куколки, сделанные Годвин, в сумку. Меня отведут обратно в замок, в просторную могилу нашей камеры. Света больше не будет. Теперь, когда мое возвращение неизбежно, я чувствую, что готова на все, лишь бы остаться здесь, над землей, где люди двигают руками и смотрят на звезды, когда им вздумается. Весь разум растворяется в черном, нахлынувшем отчаянии. Я могу сделать это сейчас – признаться. Это так просто – произнести несколько слов, ведь слова – это все, что ему от меня нужно, не более. Он выжидающе смотрит на меня; один удар, два, три, но я так ничего и не сказала. Тогда он встает.
– Я направляюсь в Олдборо, – говорит он мне, поднимая фонарь.
– Олдборо, – повторяю я, только для того, чтобы продлить свое пребывание на свободе.
– В самом деле, – вздыхает он. – Без отпора дьявольский заговор расцветает пышным цветом. Умоляю вас, Ребекка, – говорит он, беря меня за плечо, когда я поднимаюсь со своего места, – подумайте над моими словами. Подумайте о своей душе. Я вернусь, как только смогу.
Стражники ведут меня обратно в замок, на моих запястьях снова скрипят кандалы. Они боятся меня, их лица спрятаны глубоко в воротники, чтобы уберечься от моего Дурного Глаза, – но им не стоит беспокоиться. Облака рассеялись с наступлением рассвета, и я не могу оторвать взгляд от ярких утренних звезд, как жаждущий путник от источника; все мысли об аде и Хопкинсе в эти мгновения меркнут перед ярким далеким светом. Завтрашний день я снова проведу в темноте.
23. Разоблачитель ведьм
Июнь сменяет май, июль сменяет июнь, но как можно знать наверняка? Дождь – неослабевающий, неутомимый, – эта всепоглощающая пепельно-серая стихия, выстукивающая фугу смерти по крышам и полям, на которых лежат разорванные на куски останки людей. Он барабанит по лугу в Хантингдоне, когда промозглым днем Разоблачитель ведьм приказывает мужчинам копать, и в конце концов они выкапывают полусгнившее соломенное чучело, походящее на человека: вытащив железный гвоздь из соломенного туловища, Хопкинс способствует чудесному выздоровлению дочки местного землевладельца, бьющейся в припадке, – и еще трех ведьм заковывают в цепи. В Ските обнаруживается женщина, которая кормит большую жирную пчелу кровью из кончика большого пальца. Слухи расползаются. Зачем пятнистая кошка запрыгнула к вам в окно? Почему ваш горошек так пышно растет, хотя он пострадал от шторма? Сейчас таким вопросам придается большое значение. Отряд Хопкинса по прибытии в Ратлсден обнаружил жену викария торчащей из окна сыроварни вниз головой и молотящую лодыжками по воздуху. Юбки задрались так, что можно было сразу на месте осмотреть ее зад на наличие сосков, из которых она кормила Дьявола. Мэтью Хопкинс, генерал над охотниками на ведьм, все знают это имя. И женщины знают, что надо его бояться, и знают, что надо скрывать свой страх.
Судьи, председатели гильдий и пасторы – его покорнейшие слуги, как они пишут. Они хотят его. Они присылают письма с приглашениями – в Шотли, Таттингстон, Уитхем и даже в такую даль, как Нортгемптоншир. Они сулят деньги. Не слишком много, чтобы не оскорбить чувства аскетичного пуританина, но достаточно. Достаточно, чтобы более-менее разбогатеть, коль скоро его лошадь хорошо подкована и содержится в стойле, барашек освежеван и несколько шиллингов перекочевывают в липкие руки тех, кто орудует булавками. Достаточно, и даже немного с избытком, чтобы долгие ночи поисков и скачек по ухабистым, залитым водой проселочным дорогам были бы выгодны. Конечно, он делал бы все это и бесплатно. Он продолжил бы Божье дело, даже если бы на его пути встала целая армия. К счастью, никто не стоит. По крайней мере, из значимых людей.
Ясно, что не время для благопристойности, если хочется загнать в угол приспешниц дьявола. Божьи воители не могут себе позволить держаться на приличествующем расстоянии, когда подозреваемые брыкаются и вертятся под иглами. Подозреваемые частенько сопротивляются, и нужен кто-то, чтобы держать их, пока их тыкают острием.
Тела. Их так много – женских тел. Худые и толстые, дряблые и юные, вся эта плоть, как она есть. Подозрительные места, родинки, родимые пятна на шее, бородавки и волдыри, груди с прожилками вен, напоминающие куски голубого сыра. Он наблюдает все это с медицинской беспристрастностью.
Никакие из этих тел не возбуждают его, ему даже становится интересно почему. Он полагает, это одно из проявлений неестественной силы Дьявола. Или избранные не подвержены даже греховным помыслам? Он представляет, как протягивает руку, чтобы коснуться обнаженной груди или внутренней части бедра, и видит в своем воображении, как от его легкого прикосновения кончиком пальца плоть сморщивается и тысячи черных пауков прорываются в том месте, где он коснулся кожи, стряхивая икру со своих мохнатых лапок. Да – это не женщины, это мешки с пауками в женском обличье. Оболочки, заполненные темной дрянью. Боже. Это ужасно. Это восхитительно.
Ему снятся пещеры. Он часто и подолгу постится. Ему снится Ребекка, у него снова встает. Дело не в ее теле, а в чем-то другом. Может, это ее душа? Почему она так волнует его? Большие глаза, как у лесных существ. Он вспоминает, как прикоснулся к ее плечу там, в часовне. Он спасет ее, она не такая, как другие. Отойди от меня, Сатана.
А что делает господин Джон Стерн? Все, что скажет ему Хопкинс. В их партнерстве он тот, кто действует гибко, именно он располагает к ним местные власти и судей, он заставляет повиноваться провинциальных констеблей, он сдабривает едкую щелочь Хопкинса порцией шуток. Он пьет хорошее вино, которое им вручают в качестве благодарности благочестивые граждане. Он покупает жакет с разрезами на рукавах, подбитый шелком фисташкового цвета. Жакет принадлежал покойнику, но какое это имеет значение?
Похоже, он наименее проклятый Господом человек во всей Англии, – почти духовный, раздражающе бодрый, этакий кошелек для приема и выдачи монет. На постоялом дворе в Ярмуте он, хорошенько набравшись, не переставая говорит об Агнес, своей дорогой Агнес, самом милом создании из всех творений Божьих, готов поклясться в этом, которую он любит сейчас вдвое больше, чем когда женился на ней.
Хопкинс очень хорошо знает Притчи: «Вино глумливо, сикера – буйна; и всякий, увлекающийся ими, неразумен». Еще Хопкинс думает, довольно не по-христиански: «Надеюсь, вы – рогоносец. Надеюсь, Джон Стерн, что пока мы тут беседуем, ваша милейшая Агнес заманивает на ваше супружеское ложе парня из булочной». Затем его пугает собственное бессердечие и он переживает, не заразился ли он дьявольской скверной от плоти ведьмы, как от оспины, хотя прикасался к ней только глазами. Он снова постится, на этот раз три дня, принимая только воду и хлеб.
В городских тюрьмах уже тридцать шесть, затем тридцать семь женщин – и еще двое мужчин. Почти все из них – бедняки. Некоторые – бродяги, вынужденные сосать молоко прямо из вымени коров, пасущихся без присмотра. Еда – ее не хватает, ее необходимо добывать – вот первоочередная забота у всех. Англия охвачена голодом. Поля не засеяны, потому что те, кто мог работать в поле – теперь солдаты, а то, что могло быть собрано, гниет на полях. Пшеница поражена спорыньей и сводит мужчин с ума, им начинается чудиться разное – в небе, в глазах их жен. Солдаты, которые раньше работали в полях, угоняют скот и грабят погреба – по злому умыслу или забавы ради. Крестят лошадей. Насильничают. Детей порют за то, что те кормят собак сыром, затем за то, что вообще кормят собак, затем, когда становится нечего есть, за то, что отказываются есть этих собак. Бесов посылают воровать шкварки и остывающие на подоконнике лепешки. Никто не может сказать наверняка, в какой момент они исчезли, но факт остается фактом. Прислушайтесь к далеким раскатам летнего грома, и вы услышите, как вдруг захлопнулась дверь. Все перевернуто с ног на голову. Если бы селедка и форель выпрыгнули из водоемов и полетели, как птицы, это никого бы не удивило, потому что все уверены, что до Судного дня рукой подать, и тогда град и огонь смешаются с кровью и падет на поля саранча с железной броней и лицами человеческими.
Генеральный разоблачитель ведьм – не единственный из сынов Восточной Англии, который в 1644 году врывается в анналы истории на крыльях ветра. Герой Марстон-Мура[21] генерал-лейтенант графа Манчестерского – Оливер Кромвель. Он любимец женщин, потому что, как известно, горячо любит свою мать. Подобно Хопкинсу, он утверждает, что учился в Кембридже (в отличие от Хопкинса он говорит правду). Подобно Хопкинсу, он мог бы считаться красавцем, если бы. Его глубоко посаженные глаза смотрят с помятых листовок по всей Англии.
У него хорошее лицо трезвомыслящего человека, хотя и лишенное утонченности. Мужественный, выдающийся, словно святая гора Афон, нос. Вспоминаются Притчи: помыслы в сердце человека – глубокие воды и т. д. А откуда еще мы можем черпать наши надежды?
Королева, эта Медичи, бежала во Францию, и это уже кое-что. Благочестивые жители Лондона отдают свое имущество парламенту: повозки, полные оловянной посуды и добротной одежды, тащатся мимо хрустальной оболочки Уайтхолла. Жгите и солите землю, ибо Он грядет; сровняйте с землей этот нечестивый Альбион. Сплошное сумасшествие, безрадостное и жаркое.