— Предложение на миллион, — согласился Кирилл Белозёрский.
Они вернулись с двумя сумками продуктов.
— Кстати, а где ваш клуб? — спросила Юля, когда они заносили сумки в дом.
— В десяти минутах ходьбы отсюда. Как выйдете за ворота, сразу налево.
— Ясно. Все под боком.
— Как в любой деревне.
Следопыт заправил мотоцикл и уехал в Семиярск. Юля осталась одна на кухне. В соседней комнатке посапывал Феофан Феофанович. Он был старенький, и ему требовалось как можно больше спать, набираться сил. Ведь труба конкистадора могла его позвать когда угодно, а он был не из тех, кто отсиживается дома и ждет у моря погоды.
Юля пожарила курицу, этому ее научили дома, отварила картошку и сделала летний салат. На все это ей понадобилось чуть меньше часа. Кирилл сейчас должен был только подъезжать к Семиярску. А значит, у нее было время для разведывательной вылазки. Оставив спящего Позолотова, она вышла из дома и двинулась налево.
Через десять минут девушка вошла в клуб «Заря» — культурный центр села Раздорное.
— А где у вас кабинет Бориса Борисовича Рутикова? — спросила она у бабушки, которая несомненно тут была и за сторожиху, и за билетершу.
— А на втором этаже Борис Борисович, — ответила бабушка. — Вон туда иди, — кивнула она на лестницу. — Потом направо. А ты кто ж такая, дочка? Балерина?
— Да как вам сказать, — польщенно вздохнула Юля. — А ведь мечтала когда-то…
Но бабушка ее не услышала. Она уже знала, кто перед ней.
— Из института, да? По распределению?
— Я бы сказала иначе…
— Ты ведь на прошлой неделе обещала приехать.
Дело с балериной принимало интересный оборот.
— Задержали, бабушка, — просто ответила Юля.
— Зови меня просто «тетя Глаша». Я тут после Борьки, Бориса Борисовича, в смысле, — быстро поправила она себя, — главная. Поняла?
— Ага, тетя Глаша. Поняла.
В глазах пожилой женщины блеснули искры понимания:
— Загуляла небось после института-то, а?
— Точно, — кивнула Юля. — Диплом обмывала.
— А мы ждем, ждем, думаем, когда приедет? И вот она. — Тетя Глаша с вниманием оглядела ладную Юлю: — Красавица!
— Ну, я пойду? Наверх-то?
— Ступай-ступай.
Юля уже двинулась к лестнице, когда услышала, как сторожиха, набрав внутренний номер, громко сказала:
— К вам, Борис Борисович, балерина пришла. Да-да. Та самая. Пропавшая. Гулёна! Говорит, отдыхала. Уже уходите? Ну так балерину-то примите? Уж коли пришла-то. Что вы, не знаете этих молодых? Балерин особенно…
Это было последнее, что долетело до гостьи дома культуры. Юля поднялась на второй этаж, повернула направо и вскоре постучалась в дверь директора.
— Войдите, — ответили оттуда.
Юля вошла смело, как входят балерины, знающие себе цену.
— Здравствуйте, Борис Борисович, — сказала она.
— Мы вас ждали неделю назад, — обиженно вымолвил пухлый немолодой мужчина в очках, в льняном мятом костюме.
— Неделю назад я в столице была, — ответила Юля.
— В столице?
— Ага. Я не балерина, — замотала головой гостья.
— Нет?
— Ни в коем случае. Я журналистка из Москвы. — Она достала для убедительности две корочки: внештатника «АиФ» и корреспондента университетской газеты и, подойдя, положила их на стол.
Услышав слова «журналистка» и «Москва», Рутиков, как и любой провинциал, инстинктивно поднялся.
— Добрый день, тетя Глаша все перепутала, стало быть…
— Стало быть, — кивнула гостья. — Юля Пчелкина. Сесть можно?
— Конечно, садитесь, девушка, — кивнул Рутиков, дождался, когда гостья села напротив, и только потом сам приземлился в кресло. — Мы тут хореографа ждем из Семиярска, вот Глаша и решила, что это вы и есть.
— Понятно.
— А что вас привело к нам из Москвы?
— А вы сами не догадываетесь? — спросила Юля.
Это было нагло, но иногда действовало. Вот как сейчас.
— Н-нет, — замотал головой насторожившийся Рутиков.
— Правда? — удивилась она.
— Конечно, зачем мне врать?
— Вы знаете, что два дня назад в студенческом лагере археологов под Раздорным была убита девушка, студентка?
— А-а, — кивнул Рутиков. — Вон вы о чем…
Эта новость оказалась для него неприятной, можно было не сомневаться. Но не само убийство, а именно та новость, что делом заинтересовалась пресса, да еще из Москвы.
— Значит, уже знаете.
— Да все знают, — признался Рутиков. — Только об этом и говорят. — Он покачал головой. — Всё Раздорное шепчется…
— А почему всё?
— Неужто сами не знаете?
— Знаю.
— Так что же?
— Хочу, чтобы вы мне ответили.
Рутиков устремил на Юлю раздраженный взгляд:
— Почему вы так со мной разговариваете? Как вас там — Юля? Из какой вы газеты?
— Я учусь в МГУ на журналистике. И представляю «Аргументы и факты». Мне поручают заниматься самыми таинственными, а подчас и самыми грязными делами, Борис Борисович. А это самое таинственное и самое грязное дело, с которым я только сталкивалась. Так почему шепчется все село Раздорное об этом преступлении?
— Девушке вырезали сердце, насколько я знаю.
— Именно так. А еще почему?
— Потому что у нас тут ведьмы живут, — усмехнулся он, — и самые настоящие, между прочим. И от них можно ждать чего угодно.
— И это верно. А еще?
— Да что же вы меня пытаете? — возмутился Рутиков.
— Ваш страх удивляет меня, Борис Борисович. Вы не хотите назвать истинную причину беспокойства всего вашего села.
Щеки Рутикова ярко вспыхнули и мелко затряслись. То ли это был страх, то ли ярость.
— Сами скажите, — с вызовом бросил он.
— И скажу. — Юля вынула из сумки записную книжку, и Рутиков тотчас стал есть ее глазами, точно в этой зеленой книжке хранилась какая-то тайна. — Точно такое же преступление было совершено у вас с Раздорном двадцать лет назад. — Рутиков опустил глаза: он понял, что московской журналистке известно все. — А Юля тем временем продолжала: — Была убита девушка Марианна Колосова. Умница, красавица, она пела в хоре, в хоре, которым вы тогда руководили. Да-да, я знаю очень многое. Куда больше, чем вы думаете. — Юля раскрыла книжку и прочитала: — «Главными подозреваемыми были следующие люди: ведьмак с Холодного острова Балуй Ершов, уголовник Игорь Жирков, одноклассник Марианны Колосовой — Семен Чаргин и руководитель хора, в котором пела Марианна, Борис Борисович Рутиков».
— Что?! Да как вы…
— Я говорю только то, что мне известно от других лиц. Важных лиц, — добавила Юля. — У ведьмака Ершова не было видимых причин убивать Марианну, Жиркова она отвергала, и неоднократно, он мог пойти на такое преступление, и легко, это преступление мог совершить и Семен Чаргин — ее одноклассник, который тоже добивался Марианны. А еще по ней сох руководитель хора, он тоже был влюблен в красавицу Марианну, хотел развестись и жениться на ней. Говорят, — Юля вспомнила слова Кудряшова, — он ее долго добивался, хвостом за ней ходил, чего только ни обещал. Горы золотые! Но она отвергла всех и была убита. Поправьте меня, если я в чем-то ошиблась.
— Вы знаете и впрямь многое, Юля, но далеко не все, — усмехнулся вдруг Рутиков. — Далеко не все! Хотя подготовились вы на славу. Только вот с руководителем хоря у вас накладочка вышла.
— Какая накладочка?
— Марианна любила своего руководителя, вот в чем все дело. Ему было тридцать, ей — восемнадцать, он учил ее петь, у нее был талант, он открывал для нее новые горизонты. — Рутиков тяжело встал и подошел к окну. — Ну, хватит уже говорить обо мне в третьем лице. Впрочем, того меня уже нет на свете. — Он обернулся к гостье. — Нынешний я — это другой человек. У меня было письмо от нее, где она признавалась мне в любви. А вот я не писал — на словах ей говорил.
— Такое письмо дорогого стоит, — честно призналась Юля. — Где же оно?
— В печке. Жена, мир ее праху, нашла, устроила истерику и бросила в огонь. А я его как зеницу ока берег.
— Жаль, такое письмо лучше любого свидетеля.
— Это верно. Но письмами дело не ограничивалось. Мы встречались. Тут, в клубе. На диване была наша любовь. Говорю вам это, чтобы вы больше ко мне не приставали. На том диване я и признался Марианне, что люблю ее. Я ведь и впрямь даже хотел развестись и жениться на той, кого полюбил. Это уже было после того, как моя жена нашла письмо и сожгла его. Но жена сказала, что убьет себя, убьет всех, отравит, и тогда я решил подождать. Она была старше меня, моя жена, Лариса, на десять лет. Я был тютей, женился, когда мне было двадцать, а ей — тридцать, опытная женщина, делала со мной, с душой моей все что хотела. Потом оказалось, что она больна. Артрит. Стала плохо ходить. И стала еще злее, нетерпимее. От истерики к угрозам и обратно. Моя любовь к Марианне стала для нее роковым наваждением. И сколько же было в ней злорадства, когда она узнала, что Марианну убили, да еще таким страшным образом. До сих пор помню ее сияющее победоносной злобой лицо. «Туда и дорога этой шлюхе», — сказала она мне. Я к ней больше не притронулся никогда в жизни. Она умерла через десять лет от инсульта. Иначе говоря, ровно десять лет назад.
— Вот это история, — выдохнула Юля. — Прямо греческая трагедия… Простите.
— А я так больше никого и не нашел, — качнул головой Рутиков.
— Печально.
— Жизнь печальна, девушка, — сказал он и сел в свое кресло.
— А как вы относились к тому же уголовнику Жиркову? К Чаргину? И как с ними вела себя Марианна?
— Да никак я к ним не относился. Наша связь с Марианной была инкогнито. Строжайше! Мы ведь в деревне живем, товарищ журналист! Это же вам не Москва! Я — женат, она — молодая девушка. Короткие встречи, и более ничего. Жиркова это я помог посадить в очередной раз, он домогался до одной девицы, распустил руки, наша милиция и отправила его по этапу. Чаргин был мрачным, настойчивым, какими бывают зацикленные на чем-то юноши. Марианна отказывала ему с завидным упорством. А он не понимал — в чем дело? У нее же никого нет! Думаете, легко нам было? Вот так, таиться?