о рукописью, хорошо?
— Ладно, Пчелкина, уговорила, — вздохнул с явным облегчением Турчанинов. — Работай. Я тебя знаю, если ты в кого-то вцепишься, то уже не отпустишь. Вечером чтобы позвонила.
— Разумеется, Венедикт Венедиктович, позвоню! Пока!
— И что это было? — спросил Позолотов. — А? Древнему старикану очень интересно, кстати.
— Пиарю вашу книгу, — заявила девушка, — а заодно продлеваю свою командировку. Чем вы недовольны?
На обратном пути они остановились у киоска, напротив все того же клуба «Заря». «Хочу семечек», — еще в машине сказала Юля. Она перешла дорогу, подпорхнула к бабушке с мешками в хозяйственной сумке и стакашками на табурете, полными черных блестящих семечек подсолнечника и крупных тыквенных с рыжими подпалинами.
— Хорошие семечки? — спросила она у бабушки. — Не пережаренные?
Как мать ни отучала ее грызть семечки, говоря, что это «провинциальная лихорадка» и «спасение для умственно отсталых», Юля так и не смогла перебороть эту страсть. Сестра бабушки приобщила ее к этому пагубному пристрастию еще в Вольжанске, и вот он — результат. Увидела — и потянуло.
— Ум отъешь, вот какие у меня семечки. Тебе какие, дочка?
— Тыквенных, — ответила та. — И таких тоже. Обычных, в смысле. А попробовать можно?
— Пробуй-пробуй, красавица. Лучше семечек, чем у меня, нигде и не сыщешь, — настаивала умеющая продать товар бабушка.
Юля взяла семечку, умело раскусила ее, бросила в рот.
— Ну-ка, Клавдия, насыпь мне еще три стакашка, пока барышня думу думает, — услышала она за спиной знакомый голос. — Я когда в нервах, только ими и спасаюсь. Грызу и ни о чем не думаю. А тут вон Варвару закололи! Только мне черных.
Юля обернулась. На смуглой морщинистой ладони считала мелочь «тетя Глаша», совмещавшая в клубе, как еще вчера показалось Юле, несколько должностей.
— Здрасьте, — сказала Юля.
Тетя Глаша подняла голову.
— Ба! Опять ты! Балерина! Слышь, Клавдия, это наша новая балерина.
Юля была удивлена: Борис Рутиков не сказал своему завхозу и сторожу о том, кто она на самом деле. Так и осталась гостья села Раздорного опоздавшей балериной. Шутка продолжалась!
— Танцевать приехала, что ли? — спросила продавщица семечек, поглядывая то на Юлю, то на свою старую знакомую.
— Не-а, детям будет фигуры преподавать, — объяснила за гостью села завхоз клуба. — Ножку туда, ножку сюда. Три прихлопа, два притопа. Да, балерина?
— Именно так, тетя Глаша.
— А чо у нас деется-то, знаешь?
— Вы про убийство? — спросила Юля. — Про Варвару?
— Знаешь, стало быть, — получая огромный кулек, кивнула тетя Глаша. — Все она, Варварка-то, вынюхивала, все ей знать-то хотелось! Но чтоб так?! Господи помилуй!
При упоминании Господа продавщица семечек троекратно перекрестилась.
— Спасибо, Клавдия. Ну что, балерина? Куда путь держишь?
Юля задумалась. Ей выдался шанс узнать побольше. Пока она в симпатичной шкурке опоздавшей балерины. И чего балерине понадобилось летом в Раздорном? Об этом даже не стоило ломать голову.
— Я тут с вами поговорить хотела…
— Вот и хорошо, — кивнула тетя Глаша, — вот и пойдем и поговорим…
Затарившись семечками, они перешли дорогу. Красное авто терпеливо поджидало в стороне. Тетя Глаша и Юля перешли центральную улицу и сели на скамеечку рядом с клубом.
— Отличные семечки, кстати, — сказала Юля.
— Не семечки — объеденье, — кивнула тетя Глаша. — О чем поговорить-то хотела?
— Да многие что говорят о начальнике, — с ходу начала врать она. — О характере его…
— О Борисе Борисовиче?
— О ком же еще?
— Врут! Золото, а не человек.
— А к девушкам не пристает?
— Боишься, что ли? — искренне удивилась тетя Глаша.
— Да как вам сказать? Он — одинокий, так мне сказали, а мой непосредственный начальник, от него моя практика зависит. Понимаете, к чему я?
— Не слушай дурных людей. Языки ж как помело у иных-то! А кто тебе плохое про него, Бориса-то, наговорил? Не скажешь мне?
— Не-а, не скажу. Секрет.
— Ну и ладно, не говори. Я тебе сама скажу. И расскажу. Борис Борисович — скромный; когда-то был женат, но жена померла. — Тетя Глаша расправлялась с семечками так, что Юля могла только позавидовать ее расторопности. — Хворала сильно. А он, вишь, однолюб. Другую и не нашел. А может, и не искал даже. И так быват.
— Жену, что ли, так любил?
— Жену, жену, а кого ж еще? — чересчур активно заступилась она за своего начальника. Несомненно, она знала куда больше и выгораживала его. — Вот один и остался. Ведь коли один остался, стало быть, на душе камень, и камень этот он так через всю жизнь и пронес. Вот оно какое дело, балерина. Ясно теперь, что к чему?
— Теперь ясно, — вздохнула Юля.
Из-за клуба вырулил велосипедист и покатил в их сторону. Он остановился прямо перед ними, загорелый, немолодой, улыбчивый, в мешковатом хэбэ и такой же пятнистой панаме, под которой он, кажется, был совершенно лыс, и не потому, что лишился волос, а потому, что гладко брил голову. Для полного комплекта ему только не хватало удочек и рюкзака.
— Кузьминична, я поехал, на Окунёвое смотаюсь, а туда десять километров. Вечерний клёв застану и назад. — Он уставился на Юлю. — Здрасьте, девушка.
— Здрасьте, — кивнула гостья села Раздорного.
— Наша новая балерина, — отвлекаясь от лузганья семечек, представила девушку ее собеседница. — Юленькой зовут.
— Очень приятно, — стягивая с выбритой загорелой головы панаму, поклонился велосипедист. — Матвей Ильич.
Его голос показался Юле знакомым.
— Матвей Ильич — мой зам по хозяйственной части, — представила его тетя Глаша.
— И мне очень приятно, — ответила кивком Юля.
— Па-де-де будете танцевать? — пошутил эрудированный рыбак в хэбэ, глядя в глаза девушке.
— Что-то вроде того, — откликнулась Юля.
— Детишек она будет учить, — сказала тётя Глаша. — Сам знаешь.
— А, ну-ну, — кивнул Матвей. — Да уж больно хороша для Раздорного-то, а? — это он спросил, скорее, у своей сотрудницы.
— Так и мы не плохи, — метко заметила тётя Глаша. — Или нет? Детишкам точно понравится.
— Детишки — наше будущее, — весело бросил казенную фразу велосипедист. — Ну, все, поехал я, Кузьминична.
— Езжай, Матвей, езжай, — откликнулась бодрая тётя Глаша. — Привезешь мне пяток окуньков, порадуешь.
— Будут тебе окуньки, — подмигнул тот, крутанул педали и поехал к дороге.
Юля узнала его — это был тот самый велосипедист с кладбища, это он привез цветы на могилу жены завклуба Рутикова. Но почему его голос показался ей знакомым?
— Что за человек? — спросила Юля.
— Матвей? Неприкаянная душа. Мотался по свету, все счастья искал. А потом вернулся в родной уголок. Лет десять назад. Он тут и за техника, если что с трубами, и за дворника, и лампочку ввернуть. За всех, короче. Что я не успеваю, он успеет. Тихий. Дочку воспитывает. Жена от него сбежала давным-давно с каким-то заезжим строителем, бросила и мужа, и дочку. Ветерком унеслась! Немудрено, что он даже имени ее слышать не хочет. Так Матвей бобылем жизнь и коротает.
— Ясно.
— Что тебе ясно? — усмехнулась тетя Глаша. — Ты юная еще. Чтоб ясно стало, пожить надобно. Матвей ведь родственник нашему Борису Борисовичу.
— Вот как?
— Да, двоюродный брат его покойной жены. Только поэтому Боря-то и взял его к себе. Но под мое начало. Сам так сказал. Добрый он, Боря-то наш. В смысле, Борис Борисович. — Она тяжко вздохнула. — Я сейчас его фотоальбомы семейные прошиваю. Попросил он меня. Говорит, тетя Глаша, восстанови мою жизнь, разложи по полочкам. А я ему: давай, Борисыч, разложу. Я не Господь Бог, это я ему говорю, саму жизнь поправить уже не смогу, а фотографии твои выправлю.
Юля взглянула на двери клуба. В любую минуту мог выйти Рутиков, и тогда ее легенда рухнула бы в два счета.
— А где сейчас Борис Борисович?
— Он сегодня на совещании в правлении села, у главы. Чегой-то решают.
— А-а, — кивнула девушка.
Интуиция и женское любопытство подтолкнули Юлю на еще одну авантюру.
— Где бы мне малинки хорошей купить?
— Да чего купить-то, я тебя накормлю. Я живу-то неподалеку. Заходи в сад и ешь.
— Мне много надо — заказали, — объяснила Юля. — Поэтому и говорю — куплю.
— Да сколько надо-то? — заинтересовалась тетя Глаша.
— Да ведра три, — наобум ответила Юля.
— Кто ж малину ведрами-то считает? — покачала головой тетя Глаша. — Ее килограммами надо. И в банках, а то помнется. Ну, или в малых ведерках.
— Сколько есть, столько и купим, — заверила ее Юля. — Хоть в малых, хоть в больших. Старший брат завтра утром приедет. Бабушка варенье варить будет.
Тетя Глаша хлопнула Юлю по коленке.
— Вот у меня и купишь. Моя малинка — объеденье. Я ж малинкой-то, крыжовником и смородинкой торгую. Тебе за полцены отдам. Пошли ко мне, балерина!
— А когда?
— Да прям сейчас и пойдем. Сейчас клуб закрою, и пойдем.
— А если кому клуб понадобится?
— Кому он может понадобиться? Да и нечего просто так по клубам шататься. А у Борисыча свой ключ имеется.
— Ладно. — Юля пожала плечами. — Только позвоню сейчас, — она встала, — поговорю с братом насчет утра. В смысле, когда ему за малиной приезжать.
— Поговори, милая, поговори, — кивнула воодушевленная продать побольше малины тетя Глаша.
Юля отошла в сторону, набрала номер Следопыта и, глядя на стоявший в отдалении «Запорожец», сказала: «Мне позарез нужно к этой бабушке домой попасть. Не упускайте меня из виду, Кирилл, пожалуйста. Это может быть важно».
Тяте Глаша заперла клуб на ключ. И вместе с Юлей они углубились в ближайшие сельские улочки, тонувшие в зеленых садах. Проходя по одной из них, Юля увидела старого знакомого — Трофима Силантьевича. Он сидел у забора и курил цигарку.
— Здорово, Трофим! — бросила тетя Глаша.
— Здорово, Глафира! — ответил он. Старик узнал Юлю, но та приложила палец к губам, и понятливый фуражир кивнул. — Внучкой, что ли, обзавелась?