Подкатило такси. Шофер был пожилой, с черными густыми усами. Эти усы свисали у него из-под носа и напоминали корни какого-то диковинного растенья.
— Куда едем, мэм? — спросил он и тут увидел меня, маленького мышонка, уютно примостившегося у бабушки на ладони.
— Ух ты! — вскрикнул он. — А это чего еще такое?
— Это мой внук, — ответила бабушка. — Отвезите нас, пожалуйста, на вокзал.
— Я лично этих мышей, если вам честно сказать, оченно даже люблю, — сообщил старый таксист. — Мальчишкой, бывало, аж сотнями их разводишь. Мыши, они же самые что ни на есть плодущие из всего зверья в целом свете, не знали? Ну! Так что раз это ваш внук, у вас через недельку-другую, глядишь, и правнуки заведутся, мэм!
— Отвезите нас, пожалуйста, на вокзал, — строго, без улыбки, повторила бабушка.
— Слушаюсь, мэм, — сказал он. — Трогаем.
Бабушка взгромоздилась на заднее сиденье, уселась и положила меня к себе на колени.
— Мы едем домой? — спросил я.
— Да, — ответила бабушка. — Обратно, к себе, в Норвегию.
— Ура! — крикнул я. — Ура! Ура! Ура!
— Я знала, что ты обрадуешься, — сказала бабушка.
— А наш багаж как же?
— Ах, причем тут багаж? — был ответ.
Такси проезжало по Борнмуту, а было как раз то время дня, когда отдыхающие, не зная, чем бы заняться, праздной толпой запружают улицы.
— Ну как ты, миленький? — спросила бабушка.
— Прекрасно, — ответил я. — Просто дивно.
Она одним пальцем взъерошила мне загривок.
— Мы сегодня свершили великий подвиг, — шепнула она.
— Все прошло классно, — подтвердил я. — Абсолютно классно.
Сердце мыши
Какое это было счастье — вновь оказаться в милом старом доме у бабушки. Но я был теперь такой маленький, что все выглядело совершенно другим, прямо неузнаваемым, и я то и дело попадал в тупик. Ковры, ножки столов и стульев, узкие щели за громадной мебелью — вот теперь был мой мир. Закрытая дверь стала неодолимым препятствием, недостижимым стало и все, что лежит на столе.
Но не прошло и нескольких дней, как бабушка изобрела разные способы облегчить мою жизнь. Она позвала плотника, тот соорудил множество узеньких, но длинных стремянок, и она приставила по такой стремянке ко всем столам, чтобы я взбирался, куда мне вздумается. Она сама изобрела чудесный открыватель для двери — из пружин, проволок и гирь, болтающихся на веревках, и скоро уже каждую дверь в доме снабдили таким открывателем. Все очень просто: ступишь на крошечную такую деревянную подставочку и — раз! — пружинка сожмется, упадет гиря и распахнется дверь.
Далее — она создала не менее хитрую систему, с помощью которой я стал зажигать свет, едва войду ночью в комнату. Как действует эта штуковина, объяснять не берусь, поскольку я полный профан в вопросах электротехники, но в каждой комнате, перед каждой дверью, вделали в пол такую пуговку, что ли: наступаешь на нее передней лапой — и зажигается свет. Наступаешь снова — свет гаснет.
Бабушка даже сделала мне зубную щетку: для ручки использовала спичку, а щетинки понадергала из своей щетки для волос.
— Только кариеса нам не хватало, — пояснила она. — Ну как я поведу мышь к зубному врачу? Он же подумает, что я рехнулась!
— Как ни странно, — ответил я, — но с тех пор, как стал мышью, я буквально не выношу шоколада и конфет. И, выходит, кариес мне не грозит.
— Все равно — зубы положено чистить после каждой еды, — распорядилась бабушка. Ну я и чищу.
Она пожертвовала мне свою любимую серебряную сахарницу, чтоб каждый вечер перед сном я принимал в ней ванну.
Она никого не допускала в дом, даже уборщицу, даже повариху. И зажили мы вдвоем, только вдвоем, вполне довольные обществом друг друга и больше ни в ком не нуждаясь.
Как-то раз вечером, когда мы сидели у камина, она в кресле, я у нее на коленях, бабушка вдруг сказала:
— Интересно, как сложилась судьба Бруно?
— Не удивлюсь, если папаша отдал Бруно швейцару, чтоб тот утопил его в пожарном ведре, — ответил я.
— Боюсь, что ты прав, — вздохнула бабушка. — Бедняжка Бруно!
Несколько минут мы молчали, бабушка дымила своей жуткой сигарой, я прикорнул в уютном тепле.
— Можно спросить у тебя одну вещь, ба? — немного погодя спросил я.
— Спрашивай все что угодно, мой миленький.
— А сколько живут мыши?
— Ох, — сказала бабушка, — я все ждала, когда ты про это спросишь.
И она смолкла. Сидит, дымит, смотрит на огонь.
— Ну, — повторил я, — сколько мы живем? Мы — мыши?
— Я много читала про мышей, — сказала бабушка, — уж постаралась выяснить о них все, что возможно.
— Ну так скажи мне, бабуся. Почему ты молчишь?
— Раз тебе так приспичило это узнать, — вздохнула она, — мыши живут, к сожалению, не то чтобы очень долго.
— Сколько именно? — не отставал я.
— Ну, обыкновенная мышь живет всего года три, — сказала бабушка. — Но ты же у нас не обыкновенная мышь. Ты человеко-мышь, а это — большая разница.
— До какой степени — большая? Человеко-мыши — они сколько живут, ба?
— Дольше, — сказала она. — Значительно дольше. Человеко-мышь может прожить втрое дольше, чем обыкновенная мышь, — прибавила бабушка, помолчав. — Лет девять.
— Роскошно! — вскричал я. — Изумительно! Обалденно! Никогда еще не слышал более радостного известия!
— Ну почему ты так говоришь? — удивилась бабушка.
— А потому, что ни в коем случае не хочу жить дольше тебя, — объяснил я. — Как это, как это — непонятно кто станет за мной присматривать! Даже подумать тошно.
Мы немного помолчали. Бабушка потрепала меня одним пальцем по загривку — такая у нее теперь появилась манера. До чего же приятно!
— Тебе сколько лет, бабуся? — спросил я.
— Восемьдесят шесть, — был ответ.
— Ну еще лет восемь-десять ты протянешь?
— Не исключено, — сказала бабушка. — Если повезет.
— Ты уж постарайся, — сказал я. — Потому что к тому времени я стану совсем старой мышью, а ты станешь совсем старой бабушкой, а потом, очень скоро, мы оба вместе умрем.
— Хорошо бы, — вздохнула она.
Потом я снова чуточку вздремнул. Просто прикрыл глаза и не думал ни о чем, довольный всем-всем на свете.
— Хочешь, я сообщу тебе про тебя кое-что весьма любопытное? — спросила бабушка.
— Да, бабуся, пожалуйста, сообщи, — ответил я, не открывая глаз.
— Сначала я сама даже поверить не могла, но, очевидно, это истинная правда, — начала она.
— Что? — сонно спросил я.
— Сердце мыши, — сказала бабушка, — то есть твое сердце, бьется со скоростью пятьсот ударов в минуту! Ну не поразительно?
— Не может быть! — тут уж я не то что открыл, я прямо вытаращил глаза.
— Это так же верно, как то, что я здесь сижу, — сказала она. — Просто чудо какое-то.
— Это ж получается, что оно делает почти десять ударов каждую секунду! — быстро подсчитал я в уме.
— Совершенно верно, — подтвердила бабушка. — Твое сердечко бьется так быстро, что отдельных ударов и не различишь. Слышишь только тихое такое жужжание.
Она надела свое кружевное платье, кружева мне щекотали нос. Пришлось положить голову на передние лапы.
— А сама ты слышала когда-нибудь, как жужжит мое сердце, ба? — спросил я.
— Часто слышу, — сказала она, — ночью, когда ты лежишь близко-близко ко мне, на подушке.
Мы долго молчали оба, сидя у камелька и раздумывая обо всех этих чудесах.
— Миленький мой, — спросила она наконец, — но ты совсем-совсем уверен, что не расстраиваешься из-за того, что на всю жизнь останешься мышью?
— Ничуточки я не расстраиваюсь, — ответил я. — Совершенно неважно, как ты называешься и как ты выглядишь, лишь бы кто-то тебя любил.
Нам предстоит колоссальнейшая работа!
В тот вечер бабушка ела на ужин просто омлет с ломтиком хлеба. А у меня был кусочек того особенного, темного, норвежского козьего сыра, который я обожал, даже когда еще был мальчишкой. Ужинали мы у камина, бабушка сидела в кресле, я на столе и, признаюсь, прямо лапой брал сыр со своей маленькой тарелочки.
— Бабуся, — спросил я, — вот мы разделались с Величайшей Самой Главной Ведьмой, и теперь все другие ведьмы по всему миру — они постепенно исчезнут, ведь правда?
— Уверена, что не исчезнут, — ответила бабушка.
Я перестал жевать и уставился на нее.
— Исчезнут они! — крикнул я. — Конечно исчезнут, куда они денутся!
— Увы, едва ли, — бабушка стояла на своем.
— Но раз ее больше нет, откуда же они возьмут такие громадные деньжищи? И кто будет их сгонять на ежегодные собрания и формулы всякие для них составлять?
— Когда умирает пчелиная матка, в улье всегда есть другая, готовая прийти ей на смену, — сказала бабушка. — Такая же точно история и с ведьмами. В Главном Управлении, где живет Величайшая Ведьма Всех Времен, другая Величайшая Ведьма Всех Времен всегда сторожит за кулисами, чтоб в случае чего сразу выйти на сцену.
— Ну уж нет! — крикнул я. — Значит, все что мы сделали, было зазря? И я стал мышью неизвестно ради чего?
— Мы спасли всех детей Британии, — ответила бабушка. — По-моему, про такое никак не скажешь — «неизвестно ради чего».
— Ах, да знаю я, знаю, — сдался я. — Но этого мало, этого мало! Я-то был уверен, что все ведьмы мира постепенно повымрут, лишившись предводительницы! А ты мне говоришь, что все будет продолжаться в точности так же, как раньше!
— Ну, не в точности так же, — заметила бабушка. — В Британии-то теперь нет больше ведьм. А это уже великая победа, не так ли?
— Но как же остальной мир?! — крикнул я. — Как же Америка, и Франция, и Германия, и Голландия? Норвегия как же?
— Напрасно ты думаешь, мой миленький, что все последние дни я спокойно сидела себе сложа руки, — усмехнулась бабушка. — О, сколько сил и времени я посвятила именно этой непростой проблеме.
Я смотрел ей в лицо и вдруг заметил, как легкая, едва заметная хитрая улыбка стала собирать морщинки вокруг глаз и тронула углы рта.