Если ты считаешь, что ты один, и вдруг оказывается, что на тебя кто-то смотрит — поневоле вздрогнешь.
И вообще — что этой странной тетке понадобилось у нас в саду?
Я заметил, что на ней черная шляпка и черные перчатки чуть ли не до локтей.
Перчатки! На ней оказались перчатки!
Я весь похолодел.
— А у меня для тебя подарочек, — сказала она, все еще глядя на меня, все еще улыбаясь, все еще показывая эти свои жуткие десны.
Я ничего не ответил.
— Спускайся-ка с дерева, мальчик, — продолжала она, — и получишь подарок, такой изумительный, какого еще в жизни не получал.
А голос — какой-то скрипучий. И в горле что-то позвякивает, будто там полно канцелярских скрепок.
Не отрывая от меня глаз и не снимая перчаток, она сунула руку в сумочку и достала оттуда маленькую зеленую змейку. И подняла повыше, чтоб мне было видно.
— Дрессированная, — объявила она.
Змейка обвила ей запястье. Зеленая такая, блестящая.
— Вот спустишься, я тебе ее подарю, — сказала незнакомая тетка.
— Ой, бабуся, — беззвучно взмолился я. — Приди, помоги!
Я испугался ужасно. Я бросил молоток и стал взбираться вверх по огромному дереву, как обезьяна. Взбирался, взбирался, так высоко залез, что дальше уже некуда, и там затаился, трясясь от страха. Женщины уже не было видно. Ее заслоняли непроглядные слои густой-прегустой листвы.
Так я просидел несколько часов, стараясь не шелохнуться. Стало смеркаться. Наконец-то я услышал, что бабушка меня зовет.
— Я здесь! — заорал я.
— Спускайся немедленно! — крикнула она. — Давно пора ужинать!
— Ба! — снова заорал я. — А эта тетка ушла?
— Какая еще тетка? — крикнула бабушка.
— В черных перчатках!
Ответом мне было молчание. Бабушка просто онемела от потрясения.
— Ба! — крикнул я снова. — Она ушла?
— Да, — наконец ответила бабушка. — Она ушла, а я тут, мой миленький. Уж я тебя в обиду не дам. Слезай поскорей.
Я спустился со своего каштана. Я весь дрожал. Бабушка меня обняла.
— Я видел ведьму, — сказал я.
— Пойдем в дом, — сказала бабушка. — Со мной тебя никто не тронет.
Она повела меня в дом, дала мне чашку горячего какао и бухнула туда побольше сахару.
— Рассказывай все подряд, — велела она.
И я все-все рассказал.
Когда я закончил рассказ, дрожала уже бабушка. Лицо у нее стало серое, как зола, и она то и дело поглядывала, я заметил, на свою руку, на которой не хватало большого пальца.
— Сам понимаешь, что это значит, — сказала она. — Это значит, что рядом с нами живет ведьма. Теперь уж я больше не отпущу тебя одного в школу.
— По-твоему, она на меня охотится? — спросил я.
— Нет, — ответила бабушка. — Вряд ли. Этим тварям ведь все равно — тот ли ребенок, другой ли.
С тех самых пор я не забывал про ведьм ни на минуту, и в этом, по-моему, нет ничего удивительного. Если я шел по улице, а навстречу шла женщина в перчатках, я, естественно, перебегал на другую сторону. А погода, между прочим, весь месяц, как назло, держалась холодная, почти все ходили в перчатках. Но той тетки с зеленой змейкой я, как ни странно, больше ни разу не встретил.
Это была моя первая ведьма. Но — не последняя.
Летние каникулы
Настали пасхальные каникулы и минули, и начались занятия. Мы с бабушкой уже решили, что проведем летние каникулы в Норвегии, и вечерами почти ни о чем другом не могли говорить. Бабушка заказала мне и себе по каюте на первом же пароходе, который после окончания учебного года отправлялся из Ньюкасла в Осло. А из Осло она обещала меня повезти в такое местечко на южном берегу, вблизи Арендаля, где чуть ли не восемьдесят лет назад, еще в детстве, сама провела не одно лето.
— Весь день напролет, — рассказывала она, — мы с братом, бывало, катались на лодке. По всему берегу там такие крошечные островки, островки и — нигде ни души. Мы были следопыты, мы исследовали те островки, мы ныряли в море с дивных гладких гранитных скал, а на обратном пути, бывало, забросим якорь, удим треску и пикшу и, когда есть улов, разводим костер и готовим себе обед. Нет на свете рыбы вкусней, чем только что выловленная треска.
— А какая у вас наживка была, бабуся, когда вы удили рыбу?
— Мидии, — сказала она. — В Норвегии все ловят рыбу на мидий. Не поймаешь ни единой рыбешки, сваришь в кастрюле мидий, вот и сыт.
— А они вкусные?
— Объедение, — вздохнула она. — Вари их в морской воде, и они будут нежные, соленые.
— А что вы еще делали, бабуся?
— Отгребем, бывало, подальше от берега, навстречу рыбачьим лодкам, которые возвращаются с ловли креветок, помашем им, и они остановятся и дадут нам по горсти креветок каждому. Креветки теплые, только что сваренные, мы, бывало, прямо в лодке их чистим и лопаем. Самое изумительное — голова.
— Голова? — удивился я.
— Зажмешь эту голову зубами и высасываешь, что у нее внутри. Чудо! Мы с тобой нынче летом все это тоже проделаем, миленький, — обещала бабушка.
— Бабуся, — сказал я, — уж поскорей бы. Я прямо жду не дождусь.
— И я, — сказала она.
Когда оставалось всего три недели до конца учебного года, случилась ужасная вещь. Бабушка слегла с воспалением легких. Она очень тяжело заболела, и у нас поселилась сиделка, чтоб день и ночь за нею ухаживать. Доктор мне объяснил, что вообще-то воспаление легких в наше время — болезнь не такая уж опасная, потому что существуют антибиотики, но когда человеку идет девятый десяток, как моей бабушке, — опасность очень серьезная. Он сказал, что ее в таком положении даже в больницу страшно везти, и осталась она у себя в комнате, а я слонялся под дверью, глядя, как к бабушке вносят кислородные баллоны и прочие ужасы.
— Можно мне зайти ее проведать? — спрашивал я.
— Нет, милый, — отвечала сиделка. — Не сейчас.
Толстая милая тетя, миссис Скок, которая ежедневно приходила делать уборку, тоже к нам переехала. Она за мной присматривала и стряпала мне еду. Миссис Скок в общем мне очень нравилась, но по части рассказывания историй она, конечно, в подметки бабушке не годилась.
Как-то вечером, дней через десять, доктор вышел из бабушкиной комнаты, спустился вниз, в гостиную, и сказал:
— Можешь к ней зайти, но только на минутку. Она тебя зовет.
Я взлетел по лестнице, я ворвался в комнату, я бросился к бабушке.
— Ну-ну, — сказала сиделка, — ты с ней поосторожней.
— Теперь ты выздоровеешь, бабуся? — крикнул я.
— Худшее позади, — ответила бабушка, — скоро я встану на ноги.
— Это правда? — спросил я у сиделки.
— А как же, — она улыбнулась. — Так нам и заявила, что просто обязана выздороветь, чтобы за тобой присматривать.
Я еще крепче сжал бабушкино плечо.
— Вот сигару мне не дают, — пожаловалась она. — Ладно, пусть только уберутся отсюда.
— Она у нас крепкая, — сказала сиделка. — Ничего, через недельку будет опять как огурчик.
Сиделка угадала. Через неделю бабушка уже ковыляла по дому, опираясь на трость с золотым набалдашником, и руководила стряпней миссис Скок.
— Благодарю вас за помощь, миссис Скок, — сказала она наконец, — но теперь вам пора домой.
— Не могу, — заявила миссис Скок, — доктор сказал, чтоб я освободила вас от всякого беспокойства.
Если бы доктор сказал только это! Так нет же, он буквально швырнул бомбу в нас с бабушкой, заявив, что о поездке в Норвегию этим летом не может быть и речи.
— Чушь! — крикнула бабушка. — Я обещала внучку поехать!
— До Норвегии далеко, — объяснил доктор, — мало ли что может случиться. Но вот что я вам могу посоветовать. Берите-ка вы своего внучка и отправляйтесь в какой-нибудь прекрасный отель на южном берегу Англии. Морской воздух — все, что вам сейчас нужно.
— Ну уж нет! — возмутился я.
— Ты хочешь, чтобы твоя бабушка умерла? — спросил доктор.
— Ни за что! — крикнул я.
— А тогда не позволяй ей пускаться в дальнее путешествие этим летом. Она еще не совсем окрепла. И не давай ты ей курить эти жуткие черные сигары.
В конце концов доктору удалось настоять на своем насчет каникул — но не по части сигар. Были заказаны номера в отеле под названием «Великолепный», в знаменитом приморском городе Борнмуте. В этом Борнмуте, рассказывала бабушка, шагу не ступишь, не наткнувшись на древнюю рухлядь, вроде нее самой. Старики там селятся тысячами, потому что свежий острый морской воздух — это они так думают — продлевает им жизнь на несколько лет.
— А он продлевает?
— Ну прям, — сказала бабушка. — Вот уж бред собачий. Но все равно на сей раз нам, боюсь, придется послушаться доктора.
Вскоре мы с бабушкой сели в поезд, поехали в Борнмут и поселились в отеле «Великолепный». Отель был белый, громадный, стоял на самом берегу, и мне показалось, что ужасно скучно проводить летние каникулы в таком здании. У меня была своя комната, но с дверью в соседний номер, к бабушке, и мы навещали друг друга, не выходя в коридор.
Перед самым нашим отъездом в Борнмут бабушка, чтобы меня утешить, подарила мне двух белых мышек в такой маленькой клеточке, и, конечно, я взял их с собой. Ой, до чего они были смешные, эти белые мышки! Я назвал их Уильям и Мэри и сразу же по приезде начал дрессировать. Первый трюк, которому я их научил, — взбираться вверх по моему рукаву и вылезать из ворота.
Затем я их научил взбираться по шее ко мне на макушку, этого как раз очень просто добиться — посыпаешь волосы крошками торта, и все.
В первое же утро в отеле уборщица застилала мою постель, как вдруг из-под простыни высунулась голова Мэри. Уборщица так завизжала, что все из всех номеров кинулись смотреть, кого убивают. Доложили директору. Нас с бабушкой вызвали к нему в кабинет, где последовала пренеприятная сцена.
Директор, мистер по фамилии Джокер, был поджарый господин в черном фраке.
— Я не могу допустить проживания мышей во вверенном мне отеле «Великолепный», мэм, — заявил он бабушке.