— Полагаю, что изменение ритма твоего сердцебиение — это своего рода побочный эффект. Физиологическая реакция организма на стресс.
Демон отступил на шаг.
А Ульяна рук не убрала. И боль совсем уже унялась, но Данила продолжал сидеть, опасаясь, что если шелохнётся, то она поймёт, что уже всё, боли нет, и уйдёт.
И просто вот…
Просто хорошо же сидеть так.
И даже Милочку простить готов. Почти.
— Так что она делала? — не удержалась Ляля.
— Не могу сказать. К сожалению, мои способности не так ясно выражены, чтобы правильно интерпретировать остаточные ощущения. Но сугубо теоретически, если мне будет позволено теоризировать…
Все тут же закивали, позволяя, что явно Василия смутило.
— Да говори уже, Вась, — буркнул Данила. — Уль, а вот тут ещё болит, за ухом… за левым. И за правым тоже!
— Врёшь, — сказала Ульяна, но рук не убрала.
— Вру. Просто хорошо… так что там, Вась?
— Слабый менталист не смог бы поставить сложную закладку, такую, которая взяла бы объект под полный контроль или толкнула бы его на определённые действия. Скорее уж речь шла о чём-то малом, возможно, на первый взгляд совершенно незначительном. К примеру, если бы ты был торговым партнёром, то при встрече с объектом, на который настроена закладка, испытал бы чувство, допустим, страха или, наоборот, симпатии. Или иное, выводящее из душевного равновесия, — убаюкивающий голос Василия в сочетании с мягкими поглаживаниями Ульяны погружал в блаженное состояние полусна. — Это позволило бы перехватить инициативу в переговорах и добиться некоторых уступок…
— Но я был ребенком, — говорить и то не хотелось. — А могу я как-то…
— Ты можешь попытаться зацепить эмоции, которые вызывает у тебя эта женщина. Представь, что ты встречаешь её, только не сейчас, а, скажем…
…семь.
Даниле семь.
Он собирается в первый класс. У него костюм, который долго и муторно мама обсуждала с портнихой, потому что очень важно произвести первое впечатление. Дольше она возилась только с собственным платьем. А костюм ничего так. Данила в нём чувствовал себя таким важным, таким… на папу похожим. И потому время от времени в зеркало поглядывал, и старательно тянулся, чтобы казаться выше. И плечи расправлял, показывая, что он совсем даже не горбится.
— Дань, готов? — мама тоже очень красивая. — Совсем вырос…
И она смеется и волосы ерошит, и от этого тщательно расчёсанные они поднимаются дыбом, впрочем, мама тотчас исправляет причёску.
— А папа где?
— Он к школе подъедет. Там у тёти Милы машина сломалась, надо подвезти. Будете с Алёшкой в одном классе учиться. Хорошо, правда? — и голос мамы на миг теряет краски, и чувствуется в этой её радости нотка фальши. Нет, тогда Данила не понял, точнее про Лёшку понял и ничуть не обрадовался, а вот про фальшь — это сейчас вот.
Но идти надо.
Их ждёт водитель. И тянет спросить, почему за тётей Милой отец поехал сам, хотя мог бы водителя отправить. Но Данила уже знает, что некоторые вопросы лучше не задавать. Мама только вздохнёт и радость поблекнет. И она сама знает, что он хочет спросить, поэтому меняет тему:
— Волнуешься?
— Не очень.
Данила и вправду не волновался. Да, переехали не так давно, но школа же хорошая, мама говорила. И водила туда, показывала. И вообще…
— Букет держи. Не великоват?
Он огромен. И цветы собраны разные. Названий их Данила не знает, но букет ему очень нравится. Он даже представил, как дарит его учительнице, и как она восхищается, потому что этот букет — самый красивый.
До школы ехать недалеко. Она тут же, в посёлке, небольшая и закрытая.
— Идём? — мама помогает выбраться из машины. — Папа приедет. Наверное, задерживаются…
В этот момент машина отца вползает на стоянку. И Данила выдыхает. Почему-то ему очень хотелось, чтобы отец увидел, чтобы понял, как Данила вырос.
— Папа! — он разом забывает о серьёзности и взмахивает рукой. А отец выходит и не видит, он открывает дверь, помогая вылезти Алёшке. И становится страшно вдруг, что именно Алёшку он и поведет к линейке, потому что…
И не успев додумать, Данила бросается к машине.
Алёшка крутится рядом, что-то рассказывая, и отец отвечает, смеется, и смотрит так…
— Папа! — Данила слышит свой крик почти наяву. И пусть там воспоминания, пусть…
А из машины появляется она.
На Людмиле светлый строгий костюм. И волосы она зачесала гладко. И никаких украшений, разве что тонкая цепочка на бледной коже. Она поворачивается, видит Данилу, ловит его взгляд.
Улыбается…
И от этой улыбки всё тело немеет. Ноги заплетаются и Данила падает, просто на ровном месте. Он летит на асфальт, на букет, рассаживая руки в кровь и сминая цветы, и от бега это падение длится и длится.
— Даня… — мамин крик, полный ужаса, доносится издалека, а Данила глотает боль и обиду, и ещё понимание, что не получится, как в мечтах.
Его поднимают.
И мама, дрожа, ощупывает. Болят ладони, кожи на них почти не осталось, но плачет Данила не от боли, а от обиды. Ему жаль цветов, которые сломаны и измяты. И белой рубашки, с которой летят лепестки, а на месте остаются влажные зеленоватые пятна. Костюма, потому что серые полосы пыли не оттереть.
Себя.
— Господи, опять, — отец смотрит так, так… так, что совершенно ясно — он разочарован. Снова. — И в кого ты такой неуклюжий? Маш, вы езжайте домой, наверное…
— А ты? — мамин голос становится колючим. И Данила снова чувствует себя виноватым.
— Я обещал…
— Ну да, — она разгибается и берет Данилу за руку. — Эти обещания ты всегда держишь.
И что-то происходит между ними, что-то такое, непонятное, но очень и очень плохое. И в этом, плохом, виноват Дань.
— Дань? — этот голос взламывает воспоминание, возвращая способность дышать. А с нею приходит и боль, причём такая, что Данила сгибается, схватившись за голову обеими руками. — Дань… Вась, что с ним! Вася, помоги!
Глава 21О мрачных тайнах прошлого
Глава 21 О мрачных тайнах прошлого
Издав оглушительный рёв, он на всей скорости устремился к охотнику и, замахнувшись для удара, прыгнул на парня. Последний предпринял попытку пронырнуть над летящим медведем, но безуспешно.
Особенности национальной охоты на медведей и не только.
Ульяна и не подозревала, что способна так бояться.
Нет, ей случалось испытывать чувство страха. Раньше. Перед тем экзаменом на пятом курсе, который требовал не только и не столько знания теории, сколько демонстрации владения силой.
Или вот перед тёткой из агентства по найму персонала.
Или…
Перед банком, что напоминал о кредите и долгах. Перед мамой опять же. Но это всё — не то. Эти страхи, они словно существовали на поверхности, а вот когда Мелецкий вдруг замер, а потом, застонав от боли, согнулся пополам, и завалился на бок, впившись окаменевшими пальцами в волосы… когда тело его согнула судорога, а на губах выступила пена, Ульяна поняла, что страх бывает иным.
Оглушающим.
Всеобъемлющим.
Таким, что ничего-то, кроме этого страха, и не остаётся.
— Ляля, прижимай его, — этот окрик встряхнул Ульяну. — Тараканова, или отойди, или… Василий, что с ним?
— Боюсь, моя вина. Сработала ещё одна закладка, но помещённая на более глубокий уровень.
— Сможешь убрать?
— Сперва мне необходимо будет его обездвижить. Ульяна, контролируй жизненные показатели.
Как?
Как, чтоб вас всех, ей эти показатели контролировать? Она не умеет⁈ И надо бы скорую вызывать, но… но пока она доедет ещё.
Сюда далеко.
И машин обычно свободных нет. И ждать придётся час или два. И быстрее самим в город.
— Можно в подвал, система сможет стабилизировать, — это уже Игорёк.
— Времени нет. Давай его на пол.
— Бабушка! — Лялин вопль резанул по ушам, и Ульяна опустилась на пол. Она с трудом разжала руки Данилы, убрав их от головы. Какой он бледный…
Бесил ведь.
Всегда бесил. Этой вот улыбочкой своей, этой манерой держаться так, будто весь мир вокруг, включая саму Ульяну, принадлежит ему. И ещё она завидовала. Не деньгам, нет, а его вот лёгкости.
Как будто у него вообще никогда и никаких проблем не было.
И ещё тому, что Данила всегда был в центре внимания. Просто вот… сам по себе.
— Улечка, — бабушкины руки легли на плечи. — Ничего страшного, вытянешь. Слушай меня.
Ульяна всхлипнула.
— Ты с ним связана, а стало быть найди эту вот связь.
Как найти?
— Закрой глаза…
Не понадобилось. Стоило подумать про связь, и вот она, золотая ниточка. Какая тонкая… разве на ней удержишь человека?
— Добавь в неё сил.
Силы? Тоже ниточки, которые обвивают эту и тянутся куда-то дальше, в туман. И надо их больше и ещё больше, чтобы точно выбрался.
Это не любовь.
Конечно, нет.
Это просто… просто у Ульяны появился не чужой человек. Близким назвать его рано, но не чужой — это уже достижение, так-то. Для Ульяны. И если ниточка оборвётся, то она, Ульяна, снова останется одна. Или нет? Есть ведь другие, но… но это тоже не то. Сложно как. Но она разберется.
Позже.
Ниточка становилась толще. А туман будто бы рассеивался.
— И теперь сама по ней пройди, — голос вот бабушкин наоборот словно издалека доносился. — Если не испугаешься. Только, Улечка, помни, что это — не настоящее. Это его память. И тебя он в неё пустит. Только тебя и пустит, потому что связаны вы с детства. А вот сумеешь ли ты его оттуда вывести — дело иное.
Шаг.
Может, надо было дослушать, но… шаг.
И Данька ребенком смешной. Он ещё более лопоухий, чем нынешний. А волосы вихрами поднимаются. Глаза вот большие, серьёзные такие.
— Ты кто?
— Ульяна, — говорит она писклявым голосом. И руки вытягивает. Её? Детские какие-то… совсем детские. С обгрызенными ногтями и царапиной. Царапину Ульяна помнила, она тогда на площадке упала и о гвоздь поранилась. И мама опять ругалась с няней, хотя та совсем не виновата была. И няню прогнала, а Ульяне руку замазала пекучей зелёнкой.