Фру Орнинг смотрела на мужа широко распахнутыми глазами.
– Если бы не ваше вмешательство, фру Род, моя милая Элиза тоже могла бы погибнуть. – Губернатор накрыл ладонью руку жены, и та еле заметно вздрогнула.
Я кивнула со всем возможным достоинством и отметила: губернатор признался во всеуслышание, что он теперь у меня в долгу. Впрочем, больше всего меня радовало, что он позабыл о своей изначальной теории, будто бы это я прокляла и его самого, и всю его семью.
– В этом деле есть одна особенно неприятная сторона, и я хочу, чтобы вы изучили ее подробнее, фру Анна, – сказал губернатор, поднявшись из-за стола. Его миниатюрная жена тоже встала, хотя ее еда так и осталась нетронутой. – Это самое отвратительное преступление из всех возможных. Я читал в некоторых памфлетах о злодеяниях ведьм в Центральной Германии, что эти мерзкие твари посвящают своих дочерей Князю тьмы и проводят обряд богохульного дьявольского крещения.
Глаза фру Орнинг широко распахнулись от ужаса.
Губернатор пристально посмотрел на меня.
– Нам надо очистить здешние земли не только от ведьм-матерей, но и от их дочерей. Именно в этом вопросе я особенно полагаюсь на ваше содействие, фру Анна.
Губернатор и его жена – еще совсем дитя! – удалились в опочивальню. Когда они уходили, фру Орнинг заметно дрожала. Я гнала прочь непрошеные мысли о том, как губернатор ведет себя с юной супругой, когда они остаются наедине. Мне показалось, она боится собственного мужа даже больше, чем ведьм.
Едва губернатор покинул столовую, Локхарт резко поднялся и пнул ножку моего стула.
– Не забывайте, что вы тоже узница, фру Род, – грозно проговорил он. – Возвращайтесь в барак, пока я не решил посадить вас на цепь в подземелье.
Хотя мое сердце бешено колотилось в груди, я заставила себя сохранять спокойствие и с достоинством встала из-за стола. Я прошла через двор, осторожно ступая по грязи в башмаках на деревянной подошве, чтобы не испортить нарядные туфли, которые ты мне подарил, – и вернулась в свой мрачный холодный барак.
Хельвиг уже крепко спала, огонь в камине почти догорел. Я подбросила в него торфа и уселась поближе к камину, пытаясь согреться. Я вспоминала слова губернатора о матерях, отдающих своих дочерей на потеху нечистому, и мое сердце сжималось от ужаса.
Я была категорически не согласна с его теорией, и меня беспокоила его твердая убежденность в своей правоте. В глазах Господа все дети невинны, разве нет, мой король? Но пыл губернатора и горящие праведным гневом глаза… Я хорошо знаю, как выглядит человек, принявший на себя миссию, которую сам полагает священной. Его будет непросто убедить в обратном, да и что я могла?! Ведь в глазах губернатора Орнинга я теперь стала орудием его собственной воли.
Я молилась, чтобы у ведьм, за которыми он начал охоту, не было дочерей.
В ту ночь мне еще долго не спалось. А когда все же уснула, то снова оказалась в папином кабинете редкостей и диковин. На этот раз я взяла в руки банку с неправильно сформировавшимся утробным плодом, каких было несколько в отцовской коллекции. Редчайшая из диковин, нераскрывшийся клубок крошечных членов, нерожденное дитя, которого Бог так и не благословил дыханием жизни. И все-таки это был наш ребенок.
Глава 14Ингеборга
В день, когда рыбаки ушли в море, дождь смыл с земли ранний снежный покров. Заросли вереска на болотах вспыхнули последними красками осени, алыми и янтарными. Скоро снег ляжет по-настоящему, и все краски исчезнут; наступит долгая, мрачная, страшная зима, и в мире останется только два цвета – чернота неба и белизна снега.
Когда мужья уходили в море, ни одна женщина в Эккерё не радовалась отсутствию своего благоверного. Даже если он был грубияном и распускал руки или слишком любил горячительные напитки, все равно лучше находиться под защитой мужчины, чем справляться одной. Все женщины знали, что зима – время темного колдовства, когда каждую запросто могут проклясть или, еще того хуже, втянуть в союз с дьяволом.
– Теперь тетя будет браниться еще сильнее, – сказала Марен Ингеборге, когда они стояли на берегу и смотрели, как рыбацкие лодки исчезают за мысом, а их старые, латаные-перелатаные паруса отважно хлопают на юго-западном ветру. – Дьявола она боится больше, чем мужа. Хотя я бы на ее месте боялась как раз-таки мужа. Мой дядя – не самый добрый из мужей.
Ингеборга встревоженно взглянула на Марен. Как можно бояться простого мужчину больше, чем дьявола? Ни один смертный не сравнится во зле с Князем тьмы. Даже муж Сёльве с его кулаками.
По морю пронесся внезапный порыв холодного ветра. Ингеборга поежилась и плотнее закуталась в шаль. Она перекрестилась и принялась шептать молитву за благополучное возвращение рыбаков.
– Молиться надо за нас, – сухо проговорила Марен. – Пока наши мужчины в море, губернатор и его люди начнут охоту на ведьм. – Она убрала с лица волосы. – Послушай меня, Ингеборга. – Марен прикоснулась к ее рукаву. Ингеборга уставилась на ее пальцы. Темные, как бархатная мордочка песца до зимней линьки. – У нас есть единственный способ защиты: показать им свою силу. Чтобы они нас боялись.
Опять эти слова. Ингеборга сердито отдернула руку, досадуя на нелепые речи Марен. Единственный способ защиты – это меньше шуметь, сжаться в комочек, сделаться незаметной, чтобы тебя не было видно и слышно. По-другому никак.
– И чем я, по-твоему, могу напугать губернатора Вардё? – спросила она.
– Я тебе покажу, – прошептала Марен, хитро прищурившись.
Ингеборга покачала головой и поспешила обратно в деревню. Странные речи Марен точно не помогут, скорее – доведут до беды.
Ингеборга всем сердцем надеялась, что Марен ошибалась насчет охоты на ведьм, ведь о ее матери в деревне судачили уже вовсю.
После проповеди в прошлое воскресенье фру Браше остановилась на выходе из церкви и злобно уставилась на Сигри. Генрих Браше густо покраснел, его лицо стало такого же цвета, как у спелой брусники. Он подтолкнул жену вперед, но она все же успела плюнуть прямо под ноги матери Ингеборги.
Фру Браше знала. Святый Боже. Ингеборга быстро перекрестилась. Она знала!
Кто ей сказал?
Все вокруг замолчали, с ужасом глядя на плевок на земле. Мать не сказала ни слова. Она гордо вскинула голову и пошла прочь, как ни в чем не бывало.
Так вот что любовь делает с женщиной? Застилает глаза и лишает рассудка? Если так, Ингеборга не станет влюбляться. Никогда, ни за что. Не хватало еще превратиться в такую же безрассудную дуреху, как мать.
Как и предсказывала Марен, через пять дней после отплытия рыбаков на горизонте показалась лодка с Вардё. На ней в Эккерё прибыл судья Локхарт. Его рыжие волосы пламенели на сыром ветру, в косматой бороде сверкали ледяные капли, глаза зорко высматривали добычу.
Большинство женщин ушли собирать торф на болотах, но как только увидели лодку судьи, побросали все собранное и помчались обратно в деревню, спеша укрыться в своих домах. Как будто хлипкие стены из торфа и досок могли защитить от кровожадного людоеда.
Мать велела Ингеборге растереть рыбьи кости для коров Генриха Браше. Кирстен забилась в угол в обнимку с Захарией.
– Займись делом, Ингеборга.
Мамин голос звучал спокойно, но в глазах застыл страх. Ингеборге хотелось выкрикнуть: Уже поздно, мама! Уже слишком поздно.
Вдвоем с матерью они разминали вареные кости в большом котле, а Локхарт и его люди шагали вверх по склону холма к дому купца Браше. Мертвая тишина окутала деревню, как густой липкий туман. Ингеборга представляла, как все соседки затаили дыхание, памятуя последнюю охоту на ведьм, завершившуюся казнью матери Марен.
Тишину разорвал грохот тяжелых шагов. Локхарт стучал в двери, врывался в дома, кричал на женщин, прятавшихся внутри. Грохот и крики раздавались все ближе и ближе.
Руки Ингеборги тряслись от страха.
Кирстен еще теснее прижималась к Захарии.
– Мы не имеем дел с дьяволом, девочки. Зачем судье к нам идти?
Но слова матери не успокоили Ингеборгу. В животе поселилась какая-то гулкая тяжесть, по спине пробежал холодок дурного предчувствия.
И предчувствие ее не обмануло.
Дверь распахнулась, и Локхарт вошел в дом в сопровождении двух солдат.
Мать в испуге отпрянула, опрокинув котел. Густая жижа из рыбьих внутренностей и перетертых костей растеклась по полу.
Локхарт не обратил внимания на беспорядок. Впившись взглядом в мать Ингеборги, он угрожающе шагнул к ней.
– Именем закона, ты арестована, Сигри Сигвальдсдоттер, – объявил он.
Мать попятилась и вжалась в стену. Кирстен крепко зажмурилась и уткнулась лицом в бок Захарии. Ингеборга застыла, не в силах пошевелиться. Горячий бульон из рыбьих костей просочился сквозь земляной пол, от запаха сводило живот, под босыми ногами хлюпала мерзкая склизкая жижа.
– По распоряжению достопочтенного губернатора Вардё мне поручено доставить тебя, Сигри Сигвальдсдоттер, в крепость Вардёхюс для дознания по обвинению в колдовстве.
– Кто меня обвиняет? – спросила мать дрожащим голосом.
– У нас есть свидетель, подтвердивший твои связи с дьяволом.
– Я благочестивая, набожная вдова. Спросите пастора Якобсена. Я хожу в церковь каждое воскресенье. У меня нет никаких связей с дьяволом.
– Фру Браше видела тебя с дьяволом. Ты хочешь сказать, что невестка купца Браше будет лгать? Ревностная христианка из почтенной семьи? Кто она, а кто ты? – Судья Локхарт обвел рукой комнату в их бедной лачуге.
Мать замолчала, но Ингеборга должна была высказаться.
– Фру Браше оговорила мою мать со зла, – заявила она.
Судья как будто ее и не слышал. Он велел своим людям увести арестованную. Матери некуда было бежать. Солдаты схватили ее и потащили наружу. Она упиралась и кричала, что это неправда. Она ни в чем не виновата.
В отчаянии Ингеборга шагнула к Локхарту, преградив ему дорогу к двери.
– Поверьте мне, моя мать не ведьма.
Локхарт поднял брови, наконец-то заметив Ингеборгу, и усмехнулся ее дерзости. Он с размаху влепил ей пощечину, и она упала на земляной пол, только чудом не угодив в груду разваренных рыбьих костей.