– Самцы еще как дерутся во время гона, – ответил ей Зари. – Давно тебя не было, Марен. Что привело тебя к нам сегодня?
Марен быстро взглянула на Ингеборгу, и в ее глазах явно читалось: Доверься мне.
– Мы пришли просить помощи у твоей матери, – сказала она, повернувшись к Зари. – Мать Ингеборги арестовали за колдовство и увезли в Вардёхюс для суда. Ты понимаешь, что это значит.
Зари на мгновение застыл и даже как будто затаил дыхание.
– Да, – проговорил он вполголоса. – Понимаю.
– Ты проводишь нас к матери? – спросила Марен. – Если кто и может помочь Ингеборге, то только она.
Зари обернулся к Ингеборге:
– Мне жаль твою мать. Но мне надо беречь свою собственную.
– Элли передо мною в долгу. Она спаслась, а моя мама – нет, – сказала Марен, и Зари заметно напрягся. – И она сама будет решать, помогать нам или нет.
Зари скормил оленю последний мох.
– Хорошо, – неохотно проговорил он. – Я провожу вас к матери.
Они спустились с зимнего пастбища и вернулись в сийду. Зари привел их к лавву, стоящему в центре кочевья. Откинул полог из оленьей шкуры и махнул рукой, мол, заходите.
В шатре было тепло. Дым поднимался от очага и выходил из отверстия наверху. Казалось, что свет, отраженный от снега снаружи, проникает и внутрь.
Ингеборга и Марен уселись на корточки рядом с кучей торфа. К ним подошла лохматая черно-белая собака и с любопытством обнюхала их сапоги. Ингеборга учуяла запах щавеля и как будто ощутила во рту его терпкую кислинку, подслащенную сахаром и молоком.
Невысокая саамка – даже ниже ростом, чем сама Ингеборга, – помешивала какое-то варево в котелке над огнем. Она подняла голову и кивнула Зари. Кивок был почти незаметным, но он означал, что хозяйка согласна принять гостей. Марен перебралась ближе и уселась на оленьи шкуры с гостевой стороны очага. Ингеборга последовала за ней. Шкуры были мягкими и приятно пружинили, поскольку под ними лежала подстилка из березовых веток.
Зари тоже уселся, но с другой стороны очага. Саамка разлила оленье молоко, подогретое с травами, по трем берестяным чашкам. Одну чашку Зари передал Марен, другую – Ингеборге, а третью взял себе.
Они сидели в молчании и пили горячее молоко маленькими глотками.
Наконец хозяйка произнесла по-норвежски:
– Тебе что-то нужно, Марен Олафсдоттер?
Это, наверное, Элли, подумала Ингеборга. Сначала она показалась ей очень старой, но теперь она разглядела, что эта саамка – немногим старше ее собственной матери: да, кожа у нее обветрилась и загрубела от кочевой жизни, но глаза оставались такими же яркими и пронзительно-голубыми, как у сына. А когда Элли налила себе молока и поднесла чашку ко рту, Ингеборга заметила, какие скрюченные у нее пальцы, как будто они были сломаны и неудачно срослись.
– Ты же можешь наслать проклятие на губернатора Орнинга и его людей? – спросила Марен у Элли.
– И зачем мне его проклинать?
– Мою маму забрали в крепость и бросили в ведьмину яму, – произнесла Ингеборга, больше не в силах молчать.
Элли вздохнула. Это был долгий, тяжелый вздох, лишивший Ингеборгу последней надежды. Ее сердце упало, как камень в колодец.
– Твою мать не спасут никакие проклятия и заклинания, – тихо проговорила саамка.
– Но ты же можешь сотворить ганд? – спросила Марен. – Ведь вы продаете их здешним купцам, чтобы они били проклятиями по врагам на юге.
Ингеборга испуганно вздрогнула. Аксель как-то рассказывал ей, что саамские колдуны насылают проклятия – ганды – даже на расстоянии в сотни лиг. «Они выпускают свои смертоносные чары, словно стрелы, и те бьют точно в цель», – сказал он и изобразил, как выпускает воображаемую стрелу из невидимого лука.
Элли коротко хохотнула.
– Ох, Марен, – сказала она. – Это ненастоящие проклятия. Мы продаем их за деньги глупым купцам.
Марен сразу поникла.
– Мне очень жаль, девочка, – сказала Элли Ингеборге. – У меня нет такой силы, чтобы помочь твоей матери.
– Но моя мать говорила, что вы с ней колдовали вдвоем… – прошептала Марен.
– Твоя мать была моей самой близкой подругой, – печально проговорила Элли. – Только благодаря ей я сейчас сижу тут, перед вами. Но мы с нею не занимались никаким колдовством.
Огонь в очаге затрещал, искра упала на оленьи шкуры, но Зари сразу ее затушил.
Марен, явно недовольная таким откровением, хмуро уставилась на Элли.
Сама Элли задумчиво смотрела на огонь, отблески пламени плясали у нее на лице пятнами света и тени.
– Есть один способ спасти твою мать, – сказала она Ингеборге. – Но это опасно.
У Марен загорелись глаза.
– Какой способ, Элли?
– Там есть подземный тоннель. В тюремной хибаре, где нас держали, мы с твоей мамой нашли глубокую яму, которую не заметили стражники. Мы рыли землю голыми руками, а Зари и его отец копали с другой стороны, нам навстречу. С берега за крепостной стеной. Прошло много недель, когда наконец две половины соединились, и получился подземный ход. Так мы и сбежали.
– Моя мама тоже сбежала? – Голос у Марен дрогнул.
– Да, она тоже сбежала. Прости, что я не рассказывала тебе раньше, – тихо проговорила Элли, глядя на огонь. – Мы выбрались из тоннеля, но солдаты увидели, как мы бежим к лодке, которую отец Зари спрятал на берегу.
Марен слушала, словно завороженная, ее лицо стало суровым и злым.
– Она поскользнулась на скалах. Ее поймали и вернули в крепость.
– Нет! – воскликнула Марен, стиснув в ладонях берестяную чашку. Ее руки дрожали так сильно, что горячее молоко выплеснулось ей на колени.
– Она собиралась забрать тебя из дома дяди и уйти жить к саамам, – сказала Элли. – Она всегда говорила, что ее место здесь, с нами.
Все замолчали. Ингеборга думала о матери Марен. Об отчаянной погоне на скользких скалах. О падении и возвращении в ведьмину яму. О горьких мыслях, когда ты осталась совсем одна, а друзья-саамы уплыли прочь.
– Почему ты не рассказала мне сразу? – спросила Марен с обидой в голосе.
– Я подумала, что тебе лучше не знать. Что так будет еще тяжелее, – ответила Элли, с сочувствием глядя на Марен.
Марен поставила чашку на пол и смахнула с коленей пролитое молоко.
– Я рада, что ты рассказала мне правду. – Ее голос снова стал твердым. – Если моя мама сумела сбежать, то и твоя тоже сумеет, Ингеборга.
– Если мы сможем найти тоннель, – сказала Ингеборга, не смея поверить, что у ее матери все же появился шанс на спасение. – Ты нам подскажешь, где его искать? – обратилась она к Элли.
– Зари вам покажет.
– Нет! – решительно возразил Зари, сердито глядя на мать. – А вдруг они снова придут за тобой? Мне надо быть рядом, чтобы тебя защищать.
– Я в долгу перед матерью Марен, Зари. У ее подруги большая беда, и мы должны ей помочь.
Зари нахмурился, его глаза вспыхнули злостью.
– Мама, люди из Эккерё уж точно не стали бы помогать нам в беде! Губернатор охотится за тобой, и я не брошу тебя одну.
– Я даю тебе слово, мой сын, что никогда больше не буду сидеть под замком! – Голос Элли внезапно наполнился жгучей яростью. – Но ты подумай, что ждет эту бедную девочку, если мы ей не поможем.
Элли указала на Ингеборгу раскрытой ладонью, и Зари буквально впился в нее взглядом. Ингеборга тоже смотрела на Зари, не в силах отвести взгляд. Она никогда в жизни не видела таких пронзительно-голубых глаз, как у этого саамского парня. Холодных, как зимний замерзший фьорд, и таких же глубоких.
– Мы понимаем твое желание защитить мать, Зари, – сказала Марен. – Но вспомни, что мы с тобой пережили, пока наши мамы сидели в крепости. Элли теперь в безопасности, а мою мать спасти не удалось. Но мы еще можем спасти мать Ингеборги.
– Прошу тебя, – прошептала Ингеборга.
Она видела, как угасает его ярость, как тает лед в его глазах. Она почувствовала, что краснеет под его пристальным взором, но не отвела глаза.
Огонь потрескивал в очаге, ветер трепал стенки лавву, сделанные из натянутых на жерди оленьих шкур. Ингеборга зябко поежилась, хотя в шатре было тепло. Но она знала, что снаружи холодно и темно, и ее мама сидит в заточении в самом холодном и темном из всех мест на свете.
– Прошу тебя, – повторила она, цепляясь за крошечную надежду.
Только бы он согласился!
– Хорошо, – сказал Зари с явной неохотой, всем своим видом давая понять, что эта затея ему не по нраву. – Пойдем прямо сегодня. Через пару часов.
Ингеборга широко распахнула глаза, ее сердце зашлось от испуга.
– Но мне нужно вернуться, сказать сестре, почему я ухожу…
– У нас мало времени, Ингеборга! – решительно заявила Марен. – Нам нужно добраться до Вардё как можно скорее. С Кирстен ничего не случится. Тетя Сёльве о ней позаботится.
Ингеборга в отчаянии проговорила:
– Она подумает, что я сбежала. Бросила ее одну.
– Но потом-то она узнает, что ты ее вовсе не бросила. Ты пошла спасать мать, – сказала ей Марен. – Кирстен будет так рада, когда вы вернетесь вдвоем!
Ингеборга вдруг ощутила укол сомнения. Но отмахнулась от мрачных мыслей. Кирстен, конечно же, любит маму. И когда мама вернется, она будет такой же, какой была раньше. И все у них станет хорошо. Именно так, как мечтала сама Ингеборга.
– А сейчас отдыхайте, – сказала Элли, протянув Ингеборге оленью шкуру. – Вам обеим надо поспать и набраться сил. Они вам понадобятся.
Свернувшись калачиком рядом с Марен в углу саамского лавву, Ингеборга подумала, что ей вряд ли удастся уснуть. Но хотя это легкое переносное жилище представляло собой просто шатер из оленьих шкур на каркасе из жердей, оно почему-то казалось надежным и прочным – даже прочнее, чем их дом в Эккерё. В лавву было тепло и уютно, тихие стоны ветра снаружи убаюкивали Ингеборгу, и она сама не заметила, как забылась тревожным сном.
Ей снилась мама в роскошном зеленом шелковом платье фру Браше. С синей лентой в распущенных рыжих волосах. В этом сне мать Ингеборги не томилась в холодной темнице на острове Вардё; нет, Генрих Браше ее спас и увез в Берген, где они теперь жили свободно и счастливо.