Ингеборга вытащила из мешочка яйцо и невольно залюбовалась его хрупкой красотой.
– Как ты думаешь, там внутри есть птенец? – спросила она у Акселя.
– Может быть. – Он отобрал у нее яйцо и подбросил его на ладони.
– Осторожнее!
Аксель рассмеялся, запрокинув голову вверх.
Брат не раз говорил, что не хочет быть рыбаком, как их отец. Когда-нибудь он станет купцом, как удалой Генрих Браше.
В тот день на скалах Аксель сказал Ингеборге:
– Я уплыву на восток и вернусь с грузом пряностей, драгоценных камней и шелков. У меня будет большой дом в Бергене. Я поставлю там огромный шкаф и заполню его черепами, орехами, раковинами и костями диковинных животных со всех четырех уголков Нового Света. – Аксель взял ее за руку и сказал: – Мы уедем из Эккерё, сестрица, и никогда не вернемся сюда.
В ту летнюю ночь, когда Ингеборга и Аксель украли яйца у чайки, они бегом возвращались домой, чтобы скорее отдать матери свою добычу.
– Какой замечательный у меня сын, – сказала мама, взъерошив волосы Акселя, как будто он собирал яйца один.
– Ингеборга забралась выше меня! – сказал ей Аксель.
Но мама словно его не услышала.
– Устроим пир, – объявила она.
Ингеборга в жизни не ела ничего вкуснее тех чаячьих яиц. Мать пожарила их на большой сковородке, добавив кусочек сливочного масла и щепотку соли. Они были похожи на расплавленное золото. Каждому досталось по одному: Ингеборге и Акселю, маме, папе и Кирстен.
Скорлупу от яиц Аксель отдал младшей сестренке, Кирстен. Она аккуратно разложила пустые половинки скорлупок на каменных выступах над кухонным очагом.
Но мама велела разбить их и выбросить.
– Я хочу их сохранить, – возразила Кирстен.
– Нет, Кирстен, их надо разбить, – сказала мама. – Иначе ведьмы сделают из них лодки. А потом уплывут в море, поднимут бурю и потопят рыбацкие суда.
Кирстен умоляюще посмотрела на папу, который всегда защищал ее перед матерью, когда та была слишком строга.
– Слушайся маму, Кирстен, – угрюмо проговорил он.
Кирстен нахмурилась, но все же собрала скорлупки и вынесла их из дома. Ее непослушные рыжие кудряшки сердито топорщились во все стороны.
На седьмой день октября 1659 года Аксель впервые ушел в море с отцом.
Мать была категорически против.
– Он еще маленький, – говорила она отцу. – Ему еще рано.
Но Акселю уже исполнилось двенадцать, а значит, он вступил в возраст, когда сыновья рыбаков должны начинать приобщаться к отцовскому ремеслу, пусть даже им предстоит уйти в море на несколько долгих недель.
К тому же Аксель и сам хотел в море.
– Мама, не бойся. Все будет хорошо, – сказал он. – Все мужчины уходят рыбачить, и я не хочу оставаться в деревне, как маленький мальчик.
Аксель всегда был любимчиком матери. Когда он отправился на рыбалку, мать стала дерганой и раздражительной. Особенно она доставала придирками Кирстен. Ингеборга ловко справлялась с делами по дому, и поэтому мама ее не попрекала, зато на Кирстен подзатыльники и шлепки сыпались постоянно. То она неусердно взбивает масло, то не так подметает, то зачем-то поет ягненку глупые песенки.
Зима все тянулась, и с каждым днем мать мрачнела все больше и больше. Каждый день она ходила на прибрежный утес и высматривала, не возвращаются ли рыбаки. В свисте студеных ветров явственно веяло предчувствием беды.
Ингеборга никогда не забудет тот день, когда рыбаки вернулись домой. Она никогда не забудет, как отец замер в дверях и, протянув руки к матери, сообщил, что их сын навечно остался в море.
– Ему было только двенадцать лет! – взвыла мать. – Ивер, я тебе говорила, что он еще маленький! Я тебя умоляла не брать его в море!
Ингеборге было страшно смотреть, как мать бьет отца в грудь кулаками; как сникает отец, превращаясь в бледную тень себя прежнего. Он и вправду вернулся из моря сломленной тенью. Человеком, раздавленным чувством вины и неспособным рассказать жене и дочерям, как именно он потерял сына. Даже Кирстен не смогла вызвать улыбку на его постаревшем, измученном лице. Даже когда она села к нему на колени и прижалась к его плечу. Куда исчез его смех? Где он теперь?
Там же, где Аксель, подумала Ингеборга. На дне холодного моря.
Когда отец не вернулся с рыбалки весной 1661 года, Ингеборга не удивилась. В глубине души она знала, что так и будет. Отец встретил смерть в море как избавление от непосильного груза печали. Ингеборга представляла, как он погружается в темную толщу воды, широко открыв рот и впивая соленое искупление. Он не мог снова вернуться домой без сына. Легче было отдать вину морю, чем вернуться к жене, чье лицо почернело от горя. Он не хотел возвращаться.
Когда Ингеборга размышляла о том, как отец сидел в лодке, совсем один в диком северном море, как он принял решение никогда больше не возвращаться домой, ее сердце сжималось от боли. Но еще и от злости. Отец знал, что может спокойно уйти. Потому что она, Ингеборга, позаботится о матери и сестре. Он знал, что дочь его не подведет.
Это было так несправедливо.
Прошел месяц с тех пор, как отец не вернулся с последней рыбалки. В тот холодный майский день Ингеборга и ее мать, не евшие досыта уже много дней, разгребали мусор на диком пляже. Они набрали побольше водорослей, чтобы сварить суп для себя и накормить овец.
Когда они вошли в дом, Кирстен сидела на кухне у очага и перебирала скорлупки чаячьих яиц. Ее лицо сияло улыбкой. Впервые после смерти отца Ингеборга увидела сестренку такой счастливой.
Мать застыла на месте, но Ингеборга почувствовала, как в ней кипит гнев.
– Где ты их взяла? – спросила мать, швырнув водоросли на пол.
Кирстен подняла голову и побледнела как полотно.
– Я их сохранила, – прошептала она. – Они такие красивые, мама.
Мать подошла к ней и принялась топтать скорлупки ногами, обутыми в старые сапоги из оленьей кожи. Потом схватила Кирстен за шкирку, подняла ее на ноги и со всей силы влепила пощечину.
– Мама! – испуганно вскрикнула Ингеборга.
Но вся боль от потери, накопившаяся в душе матери, теперь вылилась в ярость на младшую дочь.
– Ты убила своего брата! – кричала она в лицо Кирстен. – Тебе было велено разбить скорлупу, но ты не послушалась, и посмотри, что получилось! Ведьмы подняли бурю, и он утонул. Ты убила Акселя, и своего отца тоже!
Кирстен горько расплакалась.
– Мама, прости меня, я…
– Ты гадкая, злая девчонка!
Ингеборга дернула мать за рукав:
– Мама, не надо! Она никому не хотела зла!
– Это все из-за нее, мелкой ведьмы! – крикнула мать, обернувшись к Ингеборге. Ее взгляд был исполнен печали и горечи.
– Не надо, мама! Она твоя дочь.
Мать уставилась на Ингеборгу так, словно только сейчас осознала ее присутствие. Она отпустила Кирстен, закрыла лицо руками и выбежала из дома.
Ингеборга обняла сестренку, но Кирстен была безутешна.
– Я правда злая и гадкая? – прошептала она.
– Конечно нет. – Ингеборга вытерла ей слезы рукавом. – Просто мама очень сильно скучает по Акселю и по папе.
– Я тоже скучаю, – тихо проговорила Кирстен.
– Я знаю. – Ингеборга погладила сестренку по голове.
Кирстен попыталась собрать разбитые скорлупки. Но они почти все раскрошились в пыль.
– Мне их дал Аксель. Сказал, что их можно оставить. – Кирстен шмыгнула носом.
Ингеборга взялась за метлу.
– Надо все подмести, пока мать не вернулась.
Но Кирстен продолжала собирать осколки скорлупок, тихо считая вслух:
– Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь, девять…
До скольки успел бы досчитать Аксель, пока тонул? Сколько времени понадобилось морю заполнить его утробу и утянуть на мутное дно, где он уснул вечным сном?
До скольки успел бы досчитать отец?
Сестры подмели пол и наварили водорослей для себя и для овец. Но мать вернулась домой лишь через несколько часов.
Вернулась будто другим человеком.
Ингеборга никогда больше не видела, как она плачет по сыну и мужу. Мать никогда больше не прикасалась к своей младшей девочке Кирстен и не говорила ей ласковых слов. Она разговаривала с Ингеборгой так, словно та была ей сестрой, а не дочерью.
Холодность матери терзала Ингеборге сердце. Но ни одна женщина в мире не любила своего сына так сильно, как их мама любила Акселя. Когда ее мальчик утонул в море, часть маминой души ушла на дно вместе с ним.
В этом и заключалась перемена. Мама всегда была настоящей красавицей, но теперь ее голубые глаза, когда-то теплые, как летнее небо, сделались холодными, будто лед, и даже манера говорить стала другой. Словно ее больше не волновало, что будет с нею самой и ее дочерьми. Хватит ли им еды, чтобы прокормиться. Теперь все зависело только от Ингеборги.
Куда мама ходила в ту ночь, когда растоптала яичную скорлупу? Ингеборга долго не засыпала, ждала ее возвращения, а светлая майская ночь все тянулась и никак не кончалась, за окном горестно кричали птицы, ветер шептал: Беда-беда. В голове Ингеборги вихрем кружились мысли.
Кто может встретиться ночью молодой вдове, в одиночку блуждающей по болотам?
Глава 3Анна
До какого ничтожества ты низводишь меня, мой король. По твоему повелению меня перевезли, как дрова для костра, через необъятную снежную тундру на дребезжащих, разваливающихся санях, и все мое тело болело от неудобства. По твоему повелению меня посадили в утлую лодчонку и переправили по Варангерскому проливу на остров Вардё. Ледяные соленые брызги жалили мои щеки при каждом взмахе весла, и ночь была чернее чернил.
На воде я не видела ни зги. Луна скрылась за тучами, но все мои чувства были обострены до предела. От мысли, что где-то рядом – владения дьявола, я дрожала сильнее, чем от жуткого холода. Однажды ты показал мне гравюру с изображением горы под названием Домен в книге какого-то французского путешественника и исследователя. Кто бы мог подумать, что спустя столько лет я окажусь вблизи этой самой горы?! Я никогда не забуду тот Домен на картинке, с его низким горбом и зияющим брюхом пещер и подземных тоннелей, что ведут прямиком в ад.