– Почему ты нас бросила, мама? Почему ты забыла обо мне и Кирстен? – укоряла ее Ингеборга, глотая слезы. Но это она, Ингеборга, была призраком в том сновидении, и мать не слышала ее жалоб и смотрела прямо сквозь нее.
Сигри Сигвальдсдоттер со своим Генрихом сидела на пиру во главе большого стола, что ломился от яств: горы сахарных голов и огромные вазы со спелыми фруктами, подобных которым Ингеборга никогда в жизни не видела, разве что на гобеленах в гостиной у Генриха Браше в Эккерё. Мать и Генрих смеялись, щеки горели румянцем. Они ели сладкие фрукты, и липкий сок тек по их подбородкам. Они ели все больше и больше, жадно и ненасытно. На пиру собрались гости из других миров, существа из темной преисподней. Лисы в красных камзолах и козлы в кожаных куртках. Неуклюжие тролли, косматые, как медведи. Волки в больших черных шляпах. Кентавры, полулюди-полукони, с голыми торсами, густо поросшими вьющимися волосами.
Черный кот в парчовой ливрее бил в барабан, возвещая приход самого почетного гостя. Ингеборга хотела зажмуриться и отвернуться, ей было страшно смотреть. Но глаза почему-то не закрывались, и голова поворачивалась, словно ее удерживали на месте две невидимых руки.
Величественный и надменный, одетый в черное, как и положено Князю тьмы, он вошел в большой зал дома Генриха Браше в Бергене.
Кот продолжал бить в барабан. Я. ПРИШЕЛ. ЗА. ТОБОЙ.
Дьявол смотрел на нее в упор. Ее поразили его глаза. Таких глаз Ингеборга не видела больше ни у кого, кроме…
Она в ужасе отшатнулась.
– Марен!
– Я здесь!
Кто-то тряс Ингеборгу за плечи, вырывая из страшного сна:
– Просыпайся!
Голос Марен.
Ингеборга открыла глаза и увидела прямо перед собой широко распахнутые глаза Марен – зеленые, как морские водоросли, золотые, как закатное небо, серебристые, как рыбья чешуя, переменчивые, как море, – совершенно нечеловеческие, как глаза самого дьявола из ее сна. Она внутренне похолодела от ужаса. Не совершает ли она большую ошибку? Не подвергает ли еще большей опасности свою мать, связавшись с саамами и дочерью ведьмы?
Но к кому еще ей обратиться за помощью?
Она все еще слышала стук барабана. Но уже не во сне, не у себя в голове. Звук доносится снаружи.
– Кто там бьет в барабан? – хрипло прошептала она.
– Не в барабан. В бубен, – поправила Марен. – Это нойда, саамский шаман. – Ее голос звенел от волнения. – Пойдем посмотрим. – Она схватила Ингеборгу за руку и потянула за собой.
Непрестанный стук бубна разносился гулким эхом по всей заснеженной тундре. Теперь Ингеборга расслышала еще один звук. Человеческие голоса, но какие-то странные, словно нездешние. Неземные.
– Нойда бьет в колдовской бубен, обращается к рунам и поет йойки[14]. – Глаза Марен горели живым интересом. – Давай подойдем ближе, чтобы лучше слышать.
– Нет, – испуганно проговорила Ингеборга. – Это колдовство! Сам дьявол издает эти звуки.
– Да хоть бы и дьявол, – вызывающе проговорила Марен, высунувшись из лавву в студеную ночь. – Я его не боюсь. – Она приподняла оленью шкуру на входе и поманила Ингеборгу за собой.
Та послушно вышла наружу, словно что-то ее подтолкнуло.
Что-то, чему невозможно противиться.
Воздух снаружи был полон звуков. Странных, чарующих, словно нечеловеческих. Ингеборга нерешительно застыла на месте.
– Лучше нам никуда не ходить. – Она потянула Марен за рукав, уже сто раз пожалев, что позволила любопытству взять верх.
Марен вырвала у нее руку и решительно зашагала в ту сторону, откуда доносился стук бубна. Ингеборга с досадой смотрела ей вслед. Ее бесстрашие – вовсе не храбрость, а глупость. Неужели Марен не понимает, что суется во что-то такое, от чего надо держаться подальше, если не хочешь, чтобы твой мир перевернулся с ног на голову?!
Стук бубна и пение сделались громче. Теперь Ингеборга сообразила, что звуки доносятся из соседнего лавву. В странном хоре особенно выделялся один высокий, пронзительный голос, похожий на вой одинокого волка.
Ингеборга прислушалась. Ритмичный стук захватил ее сердце, заставляя его биться в такт странной мелодии. Пастор Якобсен говорил, что звук саамского бубна призывает демонов. Не сама ли она отвечает на зов Князя тьмы?
Марен встала вплотную к шатру и прижала ладони к туго натянутой оленьей шкуре. Осмелится ли она войти внутрь? Саамы наверняка оскорбятся, если незваные гости прервут их шаманский обряд. Но Марен не стала входить в лавву. Она опустилась на колени на сухой снег и заглянула в щель между шкурами. Ингеборга подошла к ней, и Марен чуть отодвинулась, чтобы она тоже смогла посмотреть. Ингеборга прижалась лицом к жесткой оленьей шкуре и заглянула в шатер.
Она сразу увидела бьющего в бубен нойду, одетого вовсе не в черное, как дьявол, а в яркую синюю с красным куртку с замысловатой вышивкой. У него была остроконечная борода, а кожа у него на лице напоминала сушеную оленину – такая же темная, сморщенная и жесткая. Нойда бил в бубен маленькой колотушкой, и медные кольца по ободу тихо звенели. На туго натянутой коже бубна Ингеборга разглядела рисунки: человечков, оленей и солнце по центру. Остановившийся взгляд шамана был устремлен вдаль. Ингеборга подумала, что, возможно, его душа отправилась в путешествие в запредельные миры, как у ведьм, когда они летят на шабаш с дьяволом.
Может быть, он творил заклинания? Но Элли говорила, что саамские ганды – это не настоящие заклинания, а просто обманки, которые они продают глупым бергенским купцам, верящим в колдовство.
Интересно, что означают рисунки на бубне? Ингеборге хотелось взять его в руки, рассмотреть повнимательнее. Понять эти символы и прочесть заключенные в них истории.
– Бубен – дар Князя тьмы, – шепнула ей Марен и пристроилась рядом, чтобы тоже заглянуть в шатер. Кроме нойды, там были и другие саамы, мужчины и женщины из сийды. Все они пели, повторяя слова за шаманом, мужчины – высокими звонкими голосами, женщины – низкими и глухими. У дымящегося очага рядом с нойдой сидела Элли и следила за каждым его движением.
Внезапно он замер и отложил бубен в сторону. Собрал пепел из очага и сыпанул на себя. Потом снова сел, взял в руки чашку с каким-то варевом и осушил ее залпом. Остальные саамы продолжали напевать слаженным хором.
К удивлению Ингеборги, нойда улегся на пол и закрыл глаза, а Элли придвинулась ближе к нему. Теперь ее голос звучал громче всех и словно вел за собой остальных.
– Шаман ушел искать мудрость в других мирах, – шепотом пояснила Марен. – Элли должна указать ему обратный путь, иначе он не сумеет вернуться и умрет.
Ингеборгу поразила та сила, которая исходила от Элли, взывавшей к нойде. Ей вдруг стало неловко, что она так беззастенчиво заглянула в чужой тайный мир, явно не предназначенный для ее глаз. Она поспешно отпрянула от шатра, устыдившись своего праздного любопытства.
Глаза Марен блестели в серебряном свете луны, и она выглядела довольной, словно увидела что-то очень хорошее. Но то, что они сейчас видели, не могло быть хорошим. Ингеборга не сомневалась, что пастор Якобсен сказал бы, что их души подверглись смертельной опасности. Впрочем, сильнее, чем страх, ее мучил стыд за непрошеное вторжение. Обряд, который они наблюдали, предназначался совсем не для них. Им с Марен не пристало подглядывать за саамами и их шаманом.
Она потянула Марен за рукав:
– Пойдем отсюда подобру-поздорову.
Марен уселась на корточки и задумчиво проговорила:
– Я вот думаю, Ингеборга… Не для нас ли затеяли этот обряд? Может быть, нойда ушел заглянуть в наше будущее? Интересно, кто у него проводник? Дух какого животного? Наверняка северный олень – он самый сильный!
Ингеборга насмешливо фыркнула. Зачем бы саамскому нойде затевать колдовской ритуал ради них с Марен?! Но стук шаманского бубна все еще грохотал в ее сердце, как волны, бьющиеся о скалистые берега у Эккерё. Она сама не заметила, как наклонилась вперед и опять заглянула в шатер.
Элли все еще сидела на страже рядом с распростертым на полу шаманом и выводила свою протяжную гулкую песню. Сквозь густой дым, наполнявший лавву, Ингеборга разглядела сосредоточенное лицо Зари и его пронзительные голубые глаза, льдисто сверкавшие в сумраке.
Она снова отпрянула. А вдруг он ее видел?
– Там с ними Зари, – прошептала она.
– Конечно, он с ними, – ответила Марен. – А где ему еще быть? Нойда – его отец, и когда-нибудь он и сам станет шаманом.
Ингеборга изумленно распахнула глаза.
– Зари очень предан своему народу, – сказала Марен, и что-то странное промелькнуло в ее глазах. Может быть, вызов? – Для него благо саамов превыше всего. Гораздо важнее жены и детей.
– Но ведь это относится ко всем мужчинам? – отозвалась Ингеборга и, к своей вящей досаде, ощутила, как ее лицо заливается краской. – Долг превыше любви.
Марен пожала плечами.
– Меня совсем не волнует, как мужчины относятся к семейной жизни.
– Но когда-нибудь ты выйдешь замуж, Марен, – сказала Ингеборга. – И я тоже.
– Вряд ли я выйду замуж, – твердо проговорила Марен. – Никто из мужчин не способен дать мне того, что мне нужно.
– Ты не хочешь детей? – удивилась Ингеборга.
– А ты, Ингеборга Иверсдоттер? – Марен посмотрела ей прямо в глаза. – Загляни в свое сердце и ответить себе честно: ты и впрямь хочешь детей?
Этот вопрос смутил Ингеборгу. Она никогда не задумывалась о том, хочется ей или нет завести собственную семью. Женщины из рыбацкой деревни Эккерё не выбирают свою судьбу. Их никто и не спрашивает, как им хотелось бы выстроить свою жизнь. Но здесь, в саамской сийде посреди заснеженной тундры, та жизнь, что была уготована Ингеборге в родной деревне, отслоилась, как старая кора на березе, и из-под нее проглянула другая – жизнь, что могла бы пойти совсем иначе.