К моему изумлению, ты протянул руку и погладил меня по щеке.
– Ты обладаешь одним редким качеством, которого нынче почти и не встретишь при королевском дворе.
Я хотела спросить: Каким качеством? – но на миг потеряла дар речи. И не только от парализующего потрясения, вызванного твоим поступком, но и от странной чувственной дрожи, что пронзила меня насквозь, когда ты прикоснулся к моей щеке.
Тем не менее ты мне ответил, как будто прочел мои мысли.
– Невинностью, – сказал ты.
Я заметно покраснела. Аромат мяты, еще остававшийся у меня на руках, вдруг сделался гуще. Вкус сладкой груши во рту проступил с новой силой. Я восхищалась тобой столько лет, ведь ты был принцем моей мечты – предметом томных девичьих грез, – а теперь мы с тобой оказались вдвоем в темном ночном саду, и ты осыпал меня похвалами. Я была в полном смятении. С одной стороны, я осталась наедине с мужчиной, с которым не состояла в родстве, что нарушало все мыслимые приличия, но с другой стороны, это было поистине восхитительно.
– Скажи мне, Анна, ты еще не утратила свое целомудрие? – спросил ты.
После твоего нежного прикосновения столь откровенный вопрос прозвучал слишком грубо и ранил мне сердце, но оно уже принадлежало тебе.
– Разумеется, ты целомудренна и чиста, Анна Торстейнсдоттер, – ответил ты за меня. – Твой отец уже выбрал тебе жениха?
Я покачала головой.
Ты снова погладил меня по щеке, потом – по шее и по груди, сдавленной тесным корсетом.
– Как мне хочется, чтобы ты стала моей любовницей.
Я почти задохнулась от изумления.
– Но Маргрете Папе…
Ты тихо вздохнул.
– Она красивая женщина, но не обладает таким умом, каким обладаешь ты, Анна. Я был бы счастлив иметь любовницу, с которой мог бы обсуждать свойства целебных растений. Которая проявляла бы интерес к книгам и знаниям, как ты в нашу первую встречу в библиотеке. Не просто женщину для услад в моих личных покоях, а собеседницу, равную мне по уму и по духу. Ты хотела бы стать для меня такой женщиной?
Сказать, что я была потрясена – это вообще ничего не сказать. Ты упомянул об усладах в личных покоях, и, хотя меня это смутило, во мне пробудилась невероятная смелость, и я не медлила с ответом.
– Да, – прошептала я.
Ты улыбнулся, и мое сердце сжалось в щемящий комок. Да, мой король, от твоей неотразимой улыбки я всегда таяла и теряла волю.
– Твой ответ меня радует, Анна Торстейнсдоттер, – сказал ты и поцеловал меня в губы.
Я полностью растворилась в этом поцелуе – в его упоительной сладости, – и не противилась твоему натиску, когда ты бережно уложил меня на прохладную траву, и прямо там, под сенью грушевых деревьев в королевском саду, наша любовная связь осуществилась впервые. Ты был со мной нежен, но мне все равно было больно. Я не смогла сдержать крик, который, кажется, лишь распалил твою страсть. Ты еще глубже вонзился в меня, оторвал свои губы от моих губ и издал тихий стон удовольствия, отчего мое сердце наполнилось гордостью.
Я никогда не забуду наш первый раз, потому что во мне боролись два разных начала: наслаждение и чувство вины. Я знала, что совершаю великий грех, и все же ты, Фредерик, сын богоданного короля, выбрал меня, самую обыкновенную девушку, дочь придворного лекаря. Выбрал не за изящество и красоту, а за ум.
Глава 22Ингеборга
От этой дикой, хищной красоты у Ингеборги захватило дух. Белый мех в темных пятнах, такой мягкий с виду, что хотелось зарыться в него лицом, но это, конечно же, означало бы верную смерть. Великолепные мощные челюсти и острые зубы, хотя сейчас рысь не скалилась и не рычала. Огромные сильные лапы, в которых прятались смертоносные когти. Длинные кисточки на заостренных ушах. Но больше всего Ингеборгу поразили глаза большой кошки: глаза цвета золота и янтаря с проблесками морской зелени и вкраплениями темно-коричневых пятнышек.
Очень медленно, почти лениво рысь кружила вокруг того пятачка, где стояли Ингеборга и Зари. Краем глаза Ингеборга заметила, как в руке ее спутника блеснул короткий охотничий нож, но что толку от этого маленького клинка в схватке с таким грозным хищником? Они оба затаили дыхание и ждали, что будет дальше.
Внезапно рысь отвернулась от них, словно решив, что они не достойны ее интереса. Она бесшумно прокралась по снегу, а потом резко сорвалась с места и побежала в ту сторону, откуда пришли они сами, – на запад.
– Наверняка пойдет в лес, – сказал Зари, убирая нож в ножны. – Непонятно, что она делала на горе. На кого здесь охотиться?
– Почему она нас не убила? – спросила Ингеборга дрожащим голосом.
Зари обернулся к ней.
– Рысь почти никогда не нападает на человека. Скорее нам надо бояться волков и медведей, да и медведи уже должны залечь в спячку. – Хотя его голос звучал спокойно, все равно было заметно, что он потрясен и взволнован точно так же, как сама Ингеборга. – Ты, что ли, замерзла? Ты вся дрожишь.
Он притянул ее к себе и стиснул в объятиях. Это было так странно, так сокровенно и так поразительно, что Ингеборга смутилась и не знала, что сказать. Он просто пытается меня согреть, чтобы я не замерзла насмерть, говорила она себе, но при этом не смогла удержаться и вдохнула его запах. А когда Зари ее отпустил, ей показалось, что это произошло слишком быстро. Будь ее воля, она провела бы в его объятиях целую вечность.
– Ладно, пора догонять Марен.
Марен. Теперь, когда Зари упомянул ее имя, сердце Ингеборги кольнуло тревогой. Ей вспомнились глаза рыси, все эти цвета. Золото и янтарь, морская зелень и темные крапинки…
Ингеборга тряхнула головой, словно отгоняя наваждение. Что за глупые мысли?! Марен наверняка пожалеет, что поспешила уехать вперед и поэтому не увидела рысь.
Они промчались по белой вершине Домена и поехали вниз по склону с другой стороны горы. Летящий из-под лыж снег обдавал Ингеборгу колючими брызгами и жалил лицо.
Внезапно налетевшая метель накрыла их взвихренным снежным туманом, но они все равно продолжали свой стремительный спуск.
Когда метель улеглась, они уже успели спуститься к подножию дьявольской горы. Тучи рассеялись, и перед ними открылся вид на Варангерский пролив. Ингеборга разглядела на берегу маленькое поселение приморских саамов: несколько крытых дерномгоахти[18]. На другой стороне вспененного пролива виднелся скалистый остров Вардё.
Примчавшаяся непонятно откуда Марен резко затормозила рядом с Ингеборгой, подняв фонтан снега.
– Где ты была? – спросила Ингеборга.
– Я сбилась с пути, но теперь вернулась.
– А куда ты ходила?
– Какая разница? – Марен прикоснулась к ее руке. – Я уже никуда не уйду.
Она смотрела на Ингеборгу так пристально, словно искала в ней что-то такое, что давно потеряла и отчаянно хочет вернуть. Несмотря на пронзительный холод, воздух вокруг них как будто сгустился и стал горячим.
Ингеборга смотрела на губы Марен, сочные и блестящие, как спелая морошка, на ее смуглые щеки, раскрасневшиеся после долгого бега на лыжах. Марен вся сияла, излучая ту самую скрытую силу, о которой так любит рассказывать.
Ту самую силу, которую не ощущала в себе Ингеборга.
Как же ей далеко до Марен!
Марен резко отвернулась, но чувство, возникшее между ними за эти мгновения, осталось: что-то странное, затаенное, не выразимое словами.
– Я попрошу, чтобы нас приютили в деревне, – сказал Зари. – Двоюродная сестра моего отца вышла замуж за одного из здешних саамов. Мы не видели Мортена уже много лет, но я помню его как хорошего человека.
– Как мы переправимся на Вардё? – спросила Ингеборга, зябко ежась на студеном ветру. В сгущавшихся сумерках ветер и вправду заметно усилился и поднял вихри рыхлого снега.
– Мы попробуем договориться, чтобы нам дали лодку, – ответил Зари. – Я предложу им обмен. Никто не захочет везти нас во владения губернатора на Вардё, но Мортен, может быть, и согласится одолжить на время свой ялик.
– И на что ты собрался выменивать лодку? – спросила Марен. – У меня с собой нет ничего, кроме горстки перьев, и вряд ли у Ингеборги найдется что-то получше.
– Мать мне дала кое-что для обмена. Приморские саамы всегда рады оленьему мясу, рогам и шкурам. А для жены Мортена я принес нитки из жил. – Он похлопал по своему заплечному мешку. – Вместо рыбы мы попросим, чтобы нам дали лодку. – Снег пошел гуще, и Зари надвинул шапку пониже на лоб. – Ждите здесь, – велел он девчонкам и двинулся в сторону деревни.
Сумрачный свет короткого дня стремительно угасал, растворяясь в густой темноте. Луна и звезды скрылись за тучами. Вокруг Ингеборги и Марен кружился снег.
– Ты нравишься Зари, – как бы мимоходом заметила Марен, но Ингеборга услышала в ее голосе резкие, едкие нотки.
– Вот еще глупости!
Марен со знающим видом покачала головой:
– Не скромничай, Ингеборга Иверсдоттер. Я же вижу, что между вами что-то есть.
– Между нами ничего нет! – возмущенно воскликнула Ингеборга. – Я – благочестивая набожная христианка, а он – саам!
– И что с того? Саамы, знаешь ли, не чураются христианства. Многие рыбаки из Эккерё брали в жены саамок и растили с ними детей. Помнишь Эйнара Робертсона и его жену Рагнильду? Она как раз-таки была саамкой. У них было много прекрасных детей, и все они выросли благочестивыми набожными христианами!
Ингеборга испуганно посмотрела на Марен. С чего вдруг она заговорила о детях?
– Зари – твой друг, а не мой, Марен.
В темноте, за серой пеленой взвихренного снега Ингеборга уже не различала лица Марен. Она видела только ее силуэт, смутный и почти бесформенный. Ей захотелось взять Марен за руку и притянуть ближе к себе. Заглянуть в ее глаза, сверкающие переливами зелени, золота и янтаря, и взять крошечную частичку заключенной в ней силы; втереть эту силу в кожу, как масло из печени трески, которое делала мать, когда Ингеборга была совсем маленькой.