Но Элли велела ей защищать Марен, потому что Марен сильнее подвергалась опасности, чем сама Ингеборга.
– Почему ты мне помогаешь? – спросила она.
– Потому что хочу помочь, – сказала Марен.
– Но почему?
Марен не ответила. Плотная пелена снега поглощала все звуки, и слышался только шум моря. Ветер бил Ингеборге в спину, и ее сердце стучало все быстрее и быстрее. Близилась буря. Им надо успеть пересечь Варангерский пролив прежде, чем грянет шторм, ведь непогода могла затянуться на несколько дней. Еще несколько дней и ночей, которые ее матери предстоит провести в ведьминой яме – в одиночестве, страхе и беспросветном отчаянии.
– Я хочу отомстить губернатору Вардё, – тихо проговорила Марен.
– Но это же невозможно! – воскликнула Ингеборга. – Губернатор – самый влиятельный и могущественный человек во всем Финнмарке. У него крепость, солдаты, оружие. И что ты сможешь…
– Тише, – перебила ее Марен. – Наверное, зря я тебе это сказала. И ты тоже лучше молчи. Не надо сеять во мне сомнения. Сейчас тебе нужно знать только одно: я твердо намерена спасти твою маму.
Марен придвинулась ближе к Ингеборге. Ветер ненадолго разогнал тучи, и на лицо Марен легла полоска лунного света. Ее кожа сверкала медью и казалась отполированной до зеркального блеска. Ингеборге хотелось снять рукавицу и прикоснуться к щеке Марен, чтобы убедиться, что она – настоящий, живой человек из плоти и крови.
Зари вернулся и сообщил, что его родич Мортен приглашает их к себе в гоахти, чтобы они согрелись и отдохнули перед заключительной частью пути. Зари договорился с Мортеном, и тот разрешил им взять лодку в обмен на оленье мясо, шкуры, рога и нитки.
– Но ему самому надо рыбачить, и он дает лодку только на один день.
– Мы успеем найти тоннель и спасти маму? – нервно спросила Ингеборга.
– Придется успеть, – сказал Зари.
Они вошли в крытую дерном хижину Мортена. Ингеборгу сразу же поразило, как сильно здесь все отличается от дома Зари в сийде у озера Андерсби. Тут не было Элли, и никто не ответил на их приветствия, никто не спешил предлагать угощение из оленьего молока, подогретого со щавелем. Мортен и его жена встретили их настороженно, держались поодаль и не поднимали глаз, чтобы даже случайно не скользнуть взглядом по лицам гостей, а детей так и вовсе спрятали в дальнем углу гоахти.
Даже когда Марен заговорила с хозяевами по-саамски, они попросту от нее отвернулись.
– Почему они не желают со мной разговаривать, Зари? – спросила Марен по-норвежски, когда они все уселись в гостевой части гоахти. – Я хотела их поблагодарить.
– Они вам не рады, – признался Зари. – Мне пришлось долго их уговаривать, чтобы они приняли вас у себя. Они считают, что ваши люди явились сюда непрошеными и украли их рыбу. Сначала мне было сказано отвести вас в Свартнес. Это ближайшая отсюда рыбацкая деревня.
– Нам нельзя в Свартнес. Нас сразу выдадут губернатору, – сказала Марен.
– Так я им и объяснил, – кивнул Зари. – И передал просьбу матери оказать нам содействие. Мортен очень уважает мою мать и моего отца.
Даже сквозь плотные стены гоахти было слышно, как снаружи завывал ветер.
– Нам пора плыть на остров, – настойчиво проговорила Ингеборга. – Пока не грянула буря.
Зари повернулся к ней. В отсветах пламени, горящего в очаге, льдистая синева его глаз обрела мягкий оттенок северного летнего неба. Ингеборга с тоской вспоминала о светлых днях лета, которое было не так уж давно: о своей прежней жизни до страшного ареста, который разрушил их маленькую семью.
– Прости, Ингеборга, но теперь уже поздно. Теперь надо ждать, – сказал Зари.
У Ингеборги упало сердце. Она боялась считать, сколько дней мать уже протомилась в темнице, и с каждым новым днем угрожающая ей опасность становилась все больше и неизбежнее.
Буря бушевала два дня и две ночи. Все это время они просидели в гоахти с Мортеном и его семьей. Его жена кормила их сушеной треской и флатбрёдом.
У них с Мортеном было трое детей, все девчонки. Старшая – ровесница Кирстен, а две младшие – еще совсем крохи, только что вышедшие из младенчества. Лицо старшей девочки напоминало мордочку любознательного лисенка с маленьким заостренным подбородком и яркими смышлеными глазами. Вспомнив о Кирстен, Ингеборга снова почувствовала себя виноватой, что ушла так надолго и даже не предупредила, куда и зачем. Она очень скучала по младшей сестренке. И теперь она улыбнулась дочери Мортена, словно эта улыбка могла унять муки совести, но девочка испуганно спряталась за спину своей угрюмой матери.
Ингеборга впервые в жизни столкнулась с тем, что ее кто-то боится.
Это было странное ощущение.
Зари с Мортеном курили трубку, передавая ее друг другу, и беседовали вполголоса по-саамски. Пару раз Марен тоже пыталась что-то сказать на саамском, но, как только она открывала рот, Мортен сразу же умолкал и качал головой, хмуро глядя на Зари.
– О чем они говорят? – спросила Ингеборга у Марен.
– Мортен предостерегает Зари, чтобы он не ввязывался в охоту на ведьм, ведь такое вмешательство может ударить по всем саамам.
– И скорее всего, так и будет, – с тяжелым сердцем ответила Ингеборга.
– Саамов и раньше не раз обвиняли, и впредь не единожды обвинят, – сказала Марен. – Что бы мы ни сделали, для них ничего не изменится.
Ингеборга проснулась с затекшей шеей, но в тепле, рядом с Марен. Шел третий день ожидания. Ингеборга открыла глаза и прислушалась. Сердце болезненно сжалось, потому что снаружи доносился все тот же свист ветра и грохот моря. Она крепко зажмурилась и беззвучно взмолилась Богу. Святый Боже, Отец наш Небесный, прошу тебя, смилуйся над моей мамой. Пусть ветер утихнет. Ниспошли нам удачу в пути.
Марен зашевелилась во сне, потянулась, как кошка, но не проснулась. Еще неделю назад она была для Ингеборги почти незнакомкой, а теперь они каждую ночь спали в обнимку, тесно прижавшись друг к другу, чтобы сберечь тепло. Запах Марен пропитал кожу и волосы Ингеборги, свежий и резкий, как запах зимнего леса. Это было особенное ощущение: сблизиться с девушкой, такой непохожей на всех остальных. Ингеборге хотелось бы расспросить Марен о ее отце. Он действительно был варварийским пиратом? Как его звали? Как с ним познакомилась ее мать? Но если затеять такой разговор, он неизбежно сведется к вопросу: правду ли говорят в Эккерё, что отцом Марен был сам Князь тьмы?
Может быть, то удовольствие, которое Ингеборга испытывала от присутствия в своей жизни Марен Олафсдоттер – от мысли, что Марен ей помогает, не бросает в беде, видит в ней друга, – это лишь дьявольское искушение, которое причинит еще больше вреда ее матери и послужит очередным поводом для обвинений в колдовстве?
Голова Ингеборги раскалывалась от вопросов. Хотелось выйти на воздух из душной гоахти, пусть даже буря сразу загонит ее обратно. Приподнявшись на локте, она оглядела сумрачное помещение. Увидела очертания шапки Зари и его сложенные на груди руки. Увидела спящих хозяев и их дочерей. Должно быть, сейчас еще ночь, если все так крепко спят. Хотя кто его разберет? Нынче и утром темно, как в полночь.
Она выбралась из гоахти, с трудом приоткрыв тяжеленную деревянную дверь. Ветер набросился на нее и вдавил спиной в стену, не давая шагнуть вперед. Снаружи стояла кромешная тьма. Ни единого проблеска света во всем этом неистовом буйстве природы. Только головокружительные вихри снега, колючего, как ледяные иголки. Такой ветер запросто уничтожит любого смертного, если будет на то его воля.
Ингеборга пыталась молиться, но одною молитвой не устоишь на ногах.
Она перестала молиться и почти перестала дышать. Ей казалось, что ветер дышал за нее. Она прекратила сопротивляться, заставила свое тело обмякнуть и позволила ветру тянуть ее то в одну сторону, то в другую. Она повернулась лицом к гоахти, широко раскинула руки и упала спиной навстречу ветру. Он ее подхватил, удержал на ногах, но при этом подошвы ее сапог чуть не оторвались от земли.
А если бы я сумела взлететь?
Дверь гоахти приоткрылась. В темноте было трудно разглядеть, кто именно ее открыл, но что-то подсказывало Ингеборге, что это Зари. Он высунул голову наружу, как медведь, выходящий из своей берлоги. Она рассмеялась при мысли о Зари-медведе, но ее смех утонул в яростном вое ветра. Дверь открылась чуть шире, и отсветы пламени в разожженном с утра очаге озарили лицо Зари.
Он вышел из гоахти. Дверь захлопнулась у него за спиной, отрезав единственный скудный источник света, но Ингеборга смутно различала во тьме его статный широкоплечий силуэт, движущийся к ней сквозь взвихренную пелену снега. Он что-то крикнул, но она покачала головой, потому что не расслышала ни единого слова в буйстве ветра и грохоте моря. Зари повернулся к ветру спиной и тоже раскинул руки. Теперь они с Ингеборгой стояли совсем близко друг к другу, почти соприкасаясь руками: два человека среди разбушевавшихся сил природы.
Внезапный особенно сильный порыв ветра сбил Ингеборгу с ног. Она упала на рыхлый снег и погрузилась в него, словно в воду. Зари присел на корточки рядом с ней. Они как будто укрылись в пространстве под ветром, в снегу. В маленьком тесном кармашке тишины и покоя.
– Ты не ушиблась? – спросил Зари.
Она покачала головой.
– Когда же закончится буря?
Радость от ощущения полета с ветром исчезла. Вернулся страх за мать.
– Бог ветров Биекагаллес скоро загонит свой разыгравшийся ветер обратно в пещеру, как бывает всегда, – сказал Зари.
– У ветров есть свой бог? – удивилась Ингеборга, думая о том боге, которому молится она сама: о создателе и владыке всего сущего.
– Да. – Зари пристально посмотрел на нее. – Наш народ верит, что у каждого явления и каждой вещи есть душа, поэтому ко всему в окружающем мире мы относимся с почтением и уважением. У нас много богов. Бог солнца, бог луны, бог грома. Великая первородная мать и ее дочери. Биекагаллес, повелитель зимних ветров, – один из самых могучих богов. Если он не уймет свою бурю сегодня, вечером мы споем ему