Я нахожусь в самых дальних пределах твоего королевства, где ты сам никогда не осмеливался побывать, но все-таки выслал меня сюда.
Жестокосердный судья Локхарт заковал меня в цепи, как простую воровку. Но я ничего не украла, я не нарушила закон. Воистину за все сорок семь лет своей жизни на этой земле я никогда не встречала столь отвратительного человеческого экземпляра. От его тюленьих шкур исходило зловоние, как от канавы со стоячей водой, просоленной морем, а изо рта так несло тухлой рыбой, что каждый раз, когда он со мной заговаривал и дышал мне в лицо, я с трудом сдерживала дурноту и подносила к носу платок, на котором еще оставался призрачный аромат лаванды от духов, нанесенных много недель назад.
Я хорошо помню последний день в своем доме. Я собирала аптечку, а мой муж Амвросий ходил за мной как привязанный и ворчал:
– Анна, не надо. Оставь все как есть. Тебе-то уж точно не стоит ехать в Копенгаген с прошением к королю.
Я взяла небольшую стопку хрустящих белых носовых платков, отороченных кружевом, и окропила их лавандовым маслом, словно святой водой. Как будто освящала свое начинание. Пылая праведным гневом, я верила, что все делаю правильно.
– С чего ты решила, что король будет слушать тебя в этот раз, Анна? – говорил мне Амвросий. – Тебе было велено больше его не беспокоить.
– Я не могу не поехать, Амвросий. – Я обернулась к нему, раздосадованная его бесхребетностью – Этот город погряз во взяточничестве и беззаконии, и наш долг – защитить нашего короля от предательских происков наместника Тролле и его приближенных.
– Прошу тебя, Анна. Не надо. Пусть высказываются другие, – произнес Амвросий. – Наше положение и так-то весьма ненадежно.
Мой муж был напуган, и меня это злило. Я читала письмо, которое ему написал наместник Тролле, угрожая весьма неприятными последствиями, если Амвросий не сможет заставить меня замолчать.
Я не глупая женщина, но искренне верила, что между нами все еще существует особая связь.
– Король меня выслушает ради блага народа, – твердо проговорила я.
В отличие от мужа я не претендую на знание будущего. Но, может быть, он и вправду предвидел, что меня ждет. Его лицо было очень серьезным и очень бледным, почти восковым, как будто вся храбрость вытекла из него вместе с кровью.
Он пытался меня отговорить:
– Это неженское дело, жена, брать на себя такие задачи.
– В таком случае, муж, поезжай в Копенгаген сам.
Да, я бросила ему вызов, но Амвросий лишь уставился себе под ноги и пробормотал:
– Я не могу бросить все и уехать. У меня есть обязательства в Бергене.
Мой супруг, доктор Амвросий Род, человек уважаемый, как ты знаешь. Он академик и богослов, врач и директор бергенской Латинской школы. Но вряд ли ты знаешь, что своим положением он обязан моей предприимчивости, моим знаниям и умениям.
Наверняка ты об этом догадывался, мой король. Однако каждый, кто знал доктора Амвросия Рода, считал меня неудачной, ни на что не годной женой, потому что я не подарила ему наследника. А теперь мое время и вовсе прошло, мои ежемесячные истечения нерегулярны, мой лунный цикл давно сбился.
Мне не хотелось сморщиться и зачахнуть, как это произошло с моей матерью. Как происходит с другими женщинами моего возраста. Мне не хотелось становиться женой-невидимкой, пылинкой на плече мужа, которую так и тянет стряхнуть. Значимость и состоятельность мужчины определяется его достижениями, его положением в обществе, тем уважением, которым он пользуется в определенных кругах. Он расцветает с годами, а жена увядает как личность и живет через своих детей, а потом – через внуков; она становится призраком в собственном доме и безропотно наблюдает за плохо скрываемыми похождениями своего мужа и за последствиями его тщеславных интрижек.
Когда такое случилось в последний раз, я поняла, что с меня хватит. Амвросий даже не удосужился объяснить, куда делись деньги, отложенные на хозяйство, хотя я доподлинно знала, что он тратит их на любовницу.
Я твердо решила, что не исчезну, не оставив следа в этом мире; о нет, я скажу свое слово. Этот порыв не поддавался разумному объяснению, но я искренне верила, что ты меня понимаешь как никто другой.
Муж спустился в библиотеку следом за мной. Я взяла с полки свою свято хранимую Библию и Новый Завет в переводе Кристиана Педерсена, на случай, если мне надоест латынь.
Ты никогда не бывал в моем доме в Бергене, но если бы ты удостоил меня посещением, ты бы сам убедился, что это прекрасный дом. Стены отделаны полированным деревом, застекленные окна забраны изящными фигурными решетками. Восточные ковры на полах. Подсвечники из чистого серебра. Зимой во всех комнатах топили камины, так что любого внезапного гостя ждал теплый прием. Моя кладовая ломилась от обилия продуктов, причем самого лучшего качества: сливочные сыры и горшочки с вареньем, пироги и печенье, медовые соты, мешочки с засахаренным миндалем и корзины со свежими яйцами. На средней полке лежали ряды желтых лимонов – мое ежедневное лакомство, – и огромная сахарная голова из тех, что голландские торговцы привозят с далекого острова Барбадос. Обычно я нарезала лимон тонкими дольками и сосала их, как леденцы, чуть присыпав сахаром. Какое дивное сочетание кислинки и сладости! Какое простое, но потрясающее удовольствие!
Поверь мне, мой король, в моем доме тебе был бы оказан достойный прием. Я приготовила бы для тебя такой пир, какого еще не знали в Бергене.
Наша библиотека была самой большой во всей Норвегии. У нас было четыреста пятьдесят книг! Прошлой зимой я самолично их пересчитала и записала название каждой в большой книге учета.
Я всегда ощущала себя в безопасности в библиотеке, словно книги защищали меня от жестокого мира, как неприступная крепость из слов, мыслей и знаний.
Помнишь, как ты нашел меня среди стопок фолиантов в дворцовой библиотеке? Я, дочь придворного лекаря, тайком прокралась в библиотеку, пока мой отец пользовал твоего. Я искала любые книги по медицине, я жаждала знаний – как прилежная ученица отца.
Поглощенная чтением, я даже не слышала, как ты подошел и встал рядом. Я вздрогнула от испуга, уронила томик и потрясенно уставилась на тебя. В твоем взгляде читалось точно такое же потрясение. Ты так удивился, обнаружив в библиотеке какую-то незнакомую девочку! Сколько нам тогда было лет? Тебе, наверное, девятнадцать. А мне – всего лишь тринадцать. Ты помнишь наш первый с тобой разговор?
Ты спросил:
– Кто ты такая?
Я знала, кто ты такой: принц Фредерик, второй сын нашего короля. В то время никто и не ждал, что ты унаследуешь трон, и поэтому ты свободно бродил по дворцу в одиночку, без когорты придворных и слуг. Я помню, в тот день на тебе был камзол цвета полуночного неба, окантованный серебром. Помню твои густые темные локоны, твои черные ресницы, слишком длинные для мужчины, но идеальные для принца. Помню маленькое золотое кольцо у тебя в ухе. Ты был живым воплощением того, как в моем представлении должен выглядеть принц.
– Я спросил, кто ты такая, – повторил ты, не сводя с меня глаз. – Для служанки ты слишком нарядно одета. И вряд ли служанки умеют читать на латыни. – Ты кивнул на книгу, которую я уже подняла с пола и смущенно держала в руках.
– Я Анна Торстейнсдоттер, – ответила я робким шепотом. – Дочь придворного лекаря.
Ты задумчиво потер подбородок.
– Понятно. И ты умеешь читать?
Я кивнула.
– Папа меня научил.
Ты наклонился и выхватил томик у меня из рук. Я ощутила странный трепет в груди, когда уловила твой запах: древесный. Так может пахнуть от какого-нибудь садовника, но не от принца.
Ты посмотрел на название книги: «Anatomicae Institutiones Corporis Humani». Анатомические наставления по телу человека.
– Стало быть, ты читаешь анатомический труд врача и теолога Каспара Бартолина – старшего, да, Анна, дочь нашего лекаря?
Я снова кивнула, на миг лишившись дара речи.
Тебе, должно быть, смешно вспоминать, как я, совсем девчонка, смущалась в твоем присутствии и не могла вымолвить ни единого слова. Я уверена, что от тебя не укрылась ирония произошедшего, ведь ты же помнишь свои последние слова, обращенные ко мне?
Ti stille. Замолчи. Hold Kæft. Закрой рот и заткнись.
– Твой отец и вправду искусен в кровопускании, но недуг моего отца, короля, происходит не от нарушения равновесия гуморов.
Ты уверенно изложил мне свою теорию. В тот давний день, в дворцовой библиотеке. Солнечный свет лился между высокими стопками книг, вокруг нас кружились пылинки, похожие на крупинки чистого золота, и мне казалось, что я сплю и вижу сон.
Твои догадки о причинах болезни отца не имели для меня смысла, потому что мой папа учил меня, что все телесные недуги происходят от нарушения равновесия четырех гуморов[1], основных жидкостей организма, которыми также определяется и человеческий темперамент: сангвинический, меланхолический, холерический и флегматический. Процесс врачевания – это прежде всего поддержание равновесия гуморов, и основными лечебными средствами для него были кровопускание, стимуляция рвоты и клизмы. К тому же папа всерьез увлекался ботаникой и рассказывал мне о пользе целебных снадобий из разных растений при лечении не особенно тяжелых заболеваний.
Величайшим благословением моего детства было то, что мой отец, Торстейн Йоханссон, лекарь при королевском дворе, не имел сына, которому мог бы передать свои знания.
Однако если бы у меня был родной брат, я стала бы совсем другой женщиной, и моя жизнь сложилась бы иначе. Сейчас меня не везли бы в оковах в темницу на Крайнем Севере, и меня не отправил бы в унизительное изгнание тот единственный человек, которому я доверяла даже больше, чем мужу.
Но вернемся к счастливому воспоминанию о нашей первой встрече. Да, когда-то я была ею, тихой, стеснительной девочкой, устроившейся на полу среди книг, с пальцами серыми от пыли и растрепанными волосами, выбившимися из-под белого чепчика, – ты, возможно, заметил, что они были такими же черными, как у тебя, – и голубыми глазами, которые, как говорила мне мама с разочарование