И лишь строгий выговор от вдовы Крёг заставил двух сестер замолчать.
– В том, что случилось, ничьей вины нет, – заявила она.
– А где же ведьмы на Варангере? – тихо спросила Ингеборга.
Вдова Крёг прикоснулась к ее руке. Пальцы старухи были холодными, как сосульки.
– В нашей деревне нет ведьм, Ингеборга, но дьявол и впрямь существует. Посмотри в глаза тех, кто нас обвиняет, и он будет там.
Несмотря на эти слова, Ингеборга уже начала думать, что вдова Крёг и есть настоящая ведьма, ведь она не выказывала ни малейшего страха. Марен с вдовой Крёг сидели тесно прижавшись друг к другу, обмениваясь историями. Может, они обе ведьмы? От переживаний и страха у Ингеборги болела голова, желудок сводило от голода, и все тело ныло от стужи.
Больше всего на свете ей хотелось вернуться в прошлое, когда рядом был Аксель. Боль от потери обрушилась на нее, как свирепая буря, пронеслась через сердце, опустошила изнутри. Ингеборга свернулась калачиком и превратилась в сплошной комок горя.
Когда она подняла голову, фонари все так же горели, отбрасывая причудливые тени на грязные стены ведьминой ямы. Тени складывались в очертания дьявола. На голове – высокая шляпа, сквозь нее пробиваются рога, на руках – когти, на ногах – копыта. Ингеборга ущипнула себя так сильно, что содрала кожу до крови.
Чтобы не заснуть и спастись от ударов солдатской палки, они рассказывали друг другу истории. Марен – о ворчливых, но добрых троллях и умных и храбрых саамских девушках, а вдова Крёг – о старой религии.
Слушая эти истории, узницы прекращали браниться и прижимались теснее друг к другу.
– Эти предания я слышала от своей бабушки, – проговорила вполголоса вдова Крёг. – А моя бабушка – от ее бабушки. – Она почесала морщинистый подбородок, заросший тонкими белыми волосками. Ее лицо стало задумчивым, взгляд – мечтательным и печальным. – Все мои дети разъехались по четырем сторонам света, и я рада, что две мои дочери теперь живут далеко от Варангера. – Она тяжко вздохнула. – Но они, наверное, уже и не помнят этих историй.
– Мы их запомним, – пообещала Марен.
Вдова кивнула, благодарная за понимание.
– Прежде чем Господь Всемогущий пришел в наши норвежские земли, задолго до рождения Иисуса Христа… – начала она шепотом, хотя солдат все равно слышал каждое слово. – Миром правили другие боги и богини. В центре мироздания стоял исполинский ясень Иггдрасиль, великое древо жизни. Его верхушка касалась небес, а корни спускались в глубины ада. В его могучих ветвях обитали боги и богини, эльфы, гномы и тролли. У подножия Иггдрасиля змеились три корня: один уходил в Асгард, где жили самые главные боги, другой – в страну инеистых великанов, а третий – в царство мертвых.
Сигри положила голову на плечо Ингеборги, и та погладила ее по волосам, словно мать была ее ребенком. В сердце Ингеборги уже не осталось горечи и злости: несмотря на позорный поступок матери, она все равно ее очень любила. Ингеборга закрыла глаза и представила, как Иггдрасиль, древо жизни, прорастает сквозь твердый пол ведьминой ямы, проламывает потолок, пробивается через склад пушечных ядер, разрывает ветвями дерновую крышу и устремляется к небу.
Вдова Крёг была не такой искусной рассказчицей, как Марен, но Ингеборгу все равно завораживали ее истории о старой религии. В них было добро и зло, но ни единого упоминания о дьяволе. Слушая легенду о трех матерях, Ингеборга увидела свой мир в ином свете. Она вспомнила, что говорил Зари о саамских богах. Саамы верят, что боги и богини пребывают повсюду. Их почитают, временами боятся, но они всегда рядом, они всегда здесь.
А вдруг мирозданием правит отнюдь не Господь, сущий на небесах?
От одной только мысли о такой страшной ереси у нее затряслись руки. Она сжала ладони и попыталась взмолиться Господу о прощении, но вместо молитвенных слов у нее в голове возник образ трех матерей, Урд, Верданди и Скульд, плетущих ее судьбу у подножия великого древа жизни, ясеня Иггдрасиля.
Заберите меня на ту сторону Биврёста, горящего светом радужного моста из рассказов вдовы Крёг. Заберите меня с этой несчастной земли к себе в Асгард, царство богов, умоляла она в своем сердце. Если зажмуриться посильнее и хорошенько сосредоточиться, иногда ей мерещилось радужное сияние волшебного моста из древних преданий. Но на той стороне ее ждали не родные и близкие люди и даже не древние скандинавские боги, а, к ее изумлению, Элли, поющая йойк, и Зари, бьющий в шаманский бубен.
Среди стонов, рыданий и кашля узниц ведьминой ямы Ингеборга цеплялась за эти призрачные звуки: мелодию йойка и глухой стук бубна. В сердце теплилась крошечная надежда, упрямое нежелание верить, что все потеряно.
Глава 31Анна
Двадцать пять лет супружеской жизни стали для меня непрестанной войной, изнурительной и тяжелой. Я сражалась не с мужем: Амвросий никогда меня не обижал и ни разу не поднял на меня руку. Нет, мой король, я сражалась с собственной плотью, с собственным телом, не подчинявшимся моей воле.
Мое тело, истекавшее кровью, рвущееся изнутри, причиняло мне столько страданий и мук – и я проигрывала битву за битвой. Я мечтала о сыне, но Бог не дал нам с Амвросием сыновей.
Время от времени до меня доходили известия об успехах твоего сына, которого родила для тебя Маргрете Папе. Чего стоило одно его имя – Ульрик Фредерик Гюлленлёве – ты объявил во всеуслышание, что он внебрачный сын короля Дании – Гюлленлёве, золотой лев – и тем самым оказал великую честь его матери, баронессе Папе! Я слышала о возвышении твоего сына среди копенгагенской знати, о его выдающемся воинском мастерстве, о его подвигах в сражении при Нюборге, ставших поистине легендарными. В какой-то мере я себя чувствовала причастной к его истории, и едва слышный голос у меня в голове часто шептал: Ульрик Фредерик Гюлленлёве мог быть твоим сыном, Анна, а ты сама стала бы баронессой, как его мать.
Но моя жизнь, пусть и безбедная, проходила в более скромных кругах, и сейчас этому я рада; опыт жизни среди простого народа Бергена приблизил меня к пониманию несправедливости нашего мира. Когда-то ты искренне интересовался благосостоянием своих подданных, но мне кажется, мой король, ты давно позабыл о своем долге правителя, укрывшись щитом абсолютной монархии, не ограниченной никакими законами, обязательными для народа. Но как долго еще сможешь ты отбиваться от тех, кто ищет правды и справедливости? Всех несогласных не сошлешь на Вардё.
Я была женой врача и ходила среди простых горожан по мощеным улицам Бергена. Я расспрашивала местных женщин о лекарственных свойствах растений, на лесистых холмах вокруг города я своими руками собирала корни и семена и сажала их в нашем саду.
Я видела, как борются за выживание бедняки, уязвимые для любой легкой болезни. На пристани и на рыбном рынке сидели безногие или безрукие нищие – в прошлом солдаты, сражавшиеся за тебя, – с искалеченными телами и опустошенными душами. Несмотря на все трудности и невзгоды, я ни разу не слышала, чтобы кто-то из рыбаков, торговцев, пекарей или служанок говорил о своем короле с горечью и неприязнью. Нет, мой король, простой люд всегда относился к тебе только с преданностью и любовью. Слова возмущения против тебя я слышала исключительно в высших кругах, и моя кровь кипела от гнева, когда я наблюдала, как эти аристократы во главе с наместником Тролле поднимают налоги и крадут сотни риксдалеров у народа и у тебя, мой король. Но ты все знаешь сам, ведь я неоднократно писала тебе об этом. Пусть ты ни разу мне не ответил.
Я не теряла надежды стать матерью, хотя после потери нашего шестого ребенка Амвросий сам стал умолять меня остановиться.
– Анна, ты не переживешь еще одну беременность, – сказал он.
– Так говорят звезды? Мне суждено умереть в родах?
– Нет. – Его голос дрогнул и надломился. – Но мы похоронили уже стольких детей. Они все рождаются мертвыми. – У него по щекам потекли слезы, и это меня разозлило.
Как он посмел плакать в то время, как я так геройски стремлюсь исполнить свое женское предназначение и подарить ему сына, ведь у любого мужчины должен быть наследник.
– У нас будет сын, Амвросий. Даже если мне сужено умереть в родах, у тебя будет сын.
Эти слова шли от самого сердца, поверь.
Как я страдала все эти годы, когда рождались мертвые дети или беременности прерывались на малом сроке, кровь хлестала потоком, боль терзала меня изнутри, и мое бедное сердце разрывалось снова и снова. Неужели мой грех с тобой был настолько велик, что Бог навсегда отказал мне в радости материнства? Бывали моменты, когда в лихорадке преждевременных родов я скрипела зубами в муках и отчаянии – и явственно видела, как за мной наблюдает Князь тьмы. Он стоял в углу моей спальни и с вожделением смотрел на мое самое сокровенное место, что разверзалось окровавленной раной. Ждал, когда мертвый младенец выскользнет наружу, некрещеный и беззащитный, чтобы подхватить его и забрать к себе в ад.
Сколько потерянных душ! Сколько боли!
А потом, мой король, наступила счастливейшая пора моей жизни.
В апреле 1646-го, за два года до твоего восшествия на датский престол, я вновь забеременела. Большой мир был охвачен волнениями, дворяне и короли сражались друг с другом по всей Европе, но в моем маленьком мире наконец воцарился покой, ребенок оставался во мне, закрепившись в утробе, и незадолго до того дня, когда мы узнали о смерти твоего брата, наследного принца, я родила дочь. Живую девочку. Мы назвали ее Кристиной в честь твоего брата.
Кристина. Стоит мне закрыть глаза, задержать дыхание и как следует сосредоточиться, я почти явственно чувствую младенческий запах моей малышки и переношусь из унылого тюремного барака на Вардё в мой бергенский дом. Вот она я, счастливая мать, держу на руках свою девочку. Вдыхаю запах ее макушки, глажу ее по мягким рыжим волосам, и мое сердце переполняется нежностью.
– У нас есть дочь, – сказала я мужу, и мой голос дрожал от восторга.