Огромная птица исчезла вдали, но Ингеборга как будто летела с ней вместе и смотрела на землю ее глазами. Она промчалась над территорией саамов, над виддой, над лесами и горами. Она видела сверху большие стада оленей.
Ее охватило пронзительное ощущение свободы. Ей больше не было холодно и промозгло. Ей стало светло и тепло.
Море окрасилось в розовый цвет, прямо под Ингеборгой белела заснеженная вершина горы Домен. У подножия виднелись входы в пещеры – зияющие черные дыры, ведущие в место, откуда нет возврата. Ингеборга смежила веки и прислушалась к плеску волн, бьющихся о скалистые берега острова Вардё.
Когда она снова открыла глаза, в грозовом небе над морем сверкали багровые и темно-лиловые сполохи. Начался дождь, и над водой встала радуга. Под ней Ингеборга увидела крошечную саамскую лодку, что шла прямо к острову, опасно раскачиваясь на волнах.
Ингеборга не сводила слезящихся глаз с лодки Зари, пробивавшейся сквозь завесу дождя. Да, это был Зари. Ингеборга узнала его широкие плечи, сине-красный гакти, шапку четырех ветров на черных как смоль волосах. Она представила, как его зоркие глаза ищут ее на берегу.
В одной обожженной руке Ингеборга сжимала мамину синюю ленту, а другой стиснула холодные пальцы сестры и потащила ту за собой сквозь дымный туман и смешанный с пеплом дождь. Она не обращала внимания на Анну Род и ее отчаянные взывания к Кирстен. Ей хотелось забыть о самом существовании этой женщины с ее лживыми обещаниями им помочь.
Лишь один раз она обернулась к Марен, стоявшей на другой стороне пепелища. Ее черные волосы развевались на ветру, смуглая кожа казалась серой под слоем пепла. У нее на плече сидела большая черная ворона.
– Ты идешь? – крикнула ей Ингеборга.
Но Марен покачала головой:
– У меня другие планы.
Она была дикой, чудно́й девчонкой. Все знали, что она ведьма, дочь Лирен Песчанки, самой сильной и грозной колдуньи на свете. Но Ингеборга не видела в Марен ни грана зла. Наоборот, видела в ней сострадание и доброту, глубокое знание и стойкость. Да, Марен действительно обладала той силой, о которой столько раз говорила.
Марен обняла жену губернатора, фру Орнинг. У их ног лежал мертвый губернатор. Ингеборга смотрела на его тело, распростертое в луже крови, смотрела на чаек, клевавших его снежно-белые волосы, – и не чувствовала ничего. Вообще ничего.
– Увидимся в следующей жизни, Ингеборга и Кирстен Иверсдоттер! – крикнула им Марен, словно это было самое обыкновенное прощание. Словно между ними не лежал мертвец.
Волкодавы, сидевшие рядом со своим мертвым хозяином, смотрели на Ингеборгу, словно ждали ее команды. Она окликнула их по саамским именам:
– Беавенойда! Гумпе!
Они сразу вскочили и пошли следом за нею и Кирстен к бухте под крепостью.
Зари вернулся. Ингеборга сомневалась, что он вернется за ней, но он ждал ее в лодке, качавшейся на волнах в маленькой бухте, где они высадились на остров в тот первый раз, много недель назад. Ингеборга и Кирстен забрались в суденышко, и туда же запрыгнули Беавенойда и Гумпе.
Зари ни о чем не спросил, за что Ингеборга была ему благодарна. Впрочем, он все понял сам. Дым, поднимавшийся над Стегельснесом, и серебристый пепел, покрывший волосы Кирстен и прилипший к коже Ингеборги, – все говорило само за себя.
Зари увидел ее обожженные ладони и встревоженно вскрикнул.
– Мне не больно, – прошептала она, пряча синюю ленту в карман.
Он взял Ингеборгу за запястья и погрузил ее руки в ледяную морскую воду. От холода на глаза навернулись слезы. Первые слезы с тех пор, как умерла мать.
Ингеборга застыла, глядя на светлую рябь, расходящуюся по воде.
– С тобой все в порядке, Инге? – спросила Кирстен, присев на корточки рядом с ней и положив руку ей на спину.
– Да, – огрызнулась она и оттолкнула сестру бедром.
– Моя мать вылечит твои руки, – сказал Зари. – Но они будут болеть, пока мы не окажемся у нее.
– Где? – спросила Ингеборга.
– Далеко-далеко отсюда, – ответил Зари. – Я поставлю парус, потому что ветер как раз попутный. А когда мы доберемся до места, где еще лежит снег, то пойдем на лыжах. Моя мать переехала далеко вглубь страны, где люди короля никогда ее не найдут. – Он вытащил из воды ее руки, снял свой вышитый пояс и сделал ей перевязку.
Пока Зари ставил парус, Ингеборга сидела, сгорбившись, и молчала. Беавенойда и Гумпе растянулись у ее ног, словно чувствуя боль в ее обожженных до мяса ладонях. Она наблюдала, как Зари натягивает веревки. Наблюдала за его четкими, выверенными движениями. За его крепкими сильными руками. Она прислушивалась к плеску волн, пока их лодка скользила по водам Варангерского пролива, возвращаясь обратно на материк.
Зари вернулся за ней.
Внезапно желание быть рядом с ним захватило все ее существо. Он обернулся, и Ингеборга заглянула ему в глаза. Его взгляд не скрывал ничего. Его взгляд говорил о любви. Ей хотелось, чтобы Зари ее обнял, успокоил ту бурю, что бушевала у нее душе с того самого дня, когда над ней надругался губернатор Орнинг. Ей хотелось, чтобы Зари унял ее боль от потери матери.
Дождь прекратился, но ветер еще не унялся. Ветер раздувал парус и гнал их крошечный ялик по глубокой воде.
– Прости меня, сестрица, – прошептала Кирстен.
Она сидела напротив Ингеборги, подтянув колени к груди. Ее бледная кожа мерцала, как перламутр внутри морской раковины. Голубые глаза смотрели куда-то вдаль.
Ингеборга покачала головой. Она не могла произнести эти слова: Я прощаю тебя. Пока не могла. Но взяла сестру с собой. Кирстен должна понимать, что это уже немало.
– Можно я расскажу тебе сказку? – тихо спросила Кирстен. – Может быть, она поможет тебе отвлечься от боли в ладонях.
Ингеборга пожала плечами. От боли в ладонях – может быть. Но ничто не уймет боль потери, что разрывает ей сердце.
Волны сделались выше, качка стала сильнее. Кирстен раскинула руки и схватилась за борта лодки.
– Жила-была девочка, дочка бедного рыбака. Однажды она бродила по берегу моря, искала мидии для своей матери. Но ни под одним камнем, ни в одной луже морской воды у кромки прибоя не нашлось ни единой закрытой раковины. Все они были открыты, и все были пусты. Море вынесло на песок целую россыпь ракушек, но девочка не нашла ничего, что можно было бы принести маме, чтобы ее накормить. Ни клочка водорослей, ни одного даже самого крошечного краба.
Ингеборга вспомнила все те разы – меньше года назад, – когда они с Кирстен бродили по пляжу возле Эккерё в поисках пищи. Тогда они были близки, они жили дыханием друг друга.
– Дело было ранней весной. День близился к вечеру, небо окрасилось оранжевым и розовым светом, как морошка и созревающая малина. Густая синь просочилась из моря в небесную высь, и дочь рыбака позабыла о голоде, – продолжала Кирстен. – Она позабыла о матери, и сестре, и маленькой овечке, которые ждали своего ужина дома. Она погрузилась в синий сумеречный час между днем и ночью. Открыла рот и наполнила себя этой синью, и ее живот больше не болел от голода. Синева моря и неба пела ей песню. Это была колыбельная, которую девочка никогда раньше не слышала. Ведь ее мать никогда ей не пела.
Кирстен помедлила, закрыла глаза и запела:
Баю-бай, малышка, спи, где бьет прибой,
Баю-бай, малышка, спи, где бьет прибой.
Поднимусь к тебе я из морских глубин,
Поднимусь к тебе я из морских глубин.
Сядешь мне на спину, детка, и тогда
Ты грустить не будешь больше никогда.
Кирстен открыла глаза и посмотрела на Ингеборгу. Но Ингеборга не выдержала ее взгляда. Она отвернулась и уставилась вдаль, на холодное море, расступавшееся перед носом их лодки.
– Красивая песня, доносившаяся из моря, зачаровала дочку рыбака, потому что ей было очень-очень грустно, – снова заговорила Кирстен. – С тех пор как ее отец и брат сгинули в море, далеко-далеко от их скалистого полуострова, она каждую ночь засыпала в слезах. Ей было стыдно показывать свои слезы матери и сестре, которые так старались быть храбрыми. Но девочка очень сильно тосковала по папе. Она мечтала сидеть у него на коленях и снова слушать его рыбацкие сказки. Вдыхать его крепкий соленый запах. Подставлять ему подбородок, чтобы он его пощекотал. Смеяться, глядя в его глаза, сияющие любовью.
Ингеборга почувствовала тяжесть в сердце. Столько потерь. Отец, брат, а теперь еще и мать. Она обернулась и посмотрела на Кирстен. На ее бледных щеках горели два ярких красных пятна.
– Дочь рыбака слушала колыбельную, и вдруг из моря поднялся большой синий остров. Только это был вовсе не остров, а огромная китиха. Мать всех китов. Девочка сняла сапоги, тяжелую шерстяную юбку и грязный старый чепец и вошла в ледяную воду. И хотя ее кожа вмиг стала лиловой, она не чувствовала холода. Она поплыла в море и вскарабкалась на спину китихи. Та взмахнула хвостом и обрызгала дочь рыбака сверкающей чистой водой. Это было как новое крещение. Китиха ушла в глубину, а девочка крепко держалась за ее спину.
Ингеборга давно мечтала увидеть такого кита. Мечтала услышать китовое пение, о котором рассказывал ей отец.
– Мать всех китов унесла дочь рыбака в глубину моря, мимо косяков серебристых рыб и колышущихся растений, венков из водорослей и полипов. Мимо искрящихся кораллов и темных подводных пещер. Мимо гигантского черного осьминога, что протянул к девочке свои длинные щупальца, похожие на восемь извивающихся змей. В полуночно-синих глубинах золотисто сияли морские звезды.
В морских глубинах. Неужели все так и есть? Ингеборга закрыла глаза и попыталась представить подводное царство под их крошечной лодкой, качающейся на волнах.
– Наконец они прибыли в большой город на самом дне моря, – продолжала Кирстен. – Все дома в этом городе были сложены из жемчужно-белых раковин, сверкавших в свете воды. Дочь рыбака слезла со спины синей китихи и поплыла через город. По пути она встретила всех людей, утонувших в бурных северных морях: мужа вдовы Крёг, Педера; отца Марен, варварийского пирата; рыбаков и купцов, которые жили в одинаковых белых домах и делились друг с другом всем, что у них было. Она увидела даже семью судьи Локхарта, у них были такие же рыжие волосы, как у нее самой, и шотландские веснушки на бледной коже. У последнего дома на окраине города девочку охватила великая радость, ведь там ее ждали отец и брат Аксель. В тишине и покое на дне морском.