– Дочь рыбака повернулась спиной к земле и снова вскарабкалась на спину большой синей китихи. – Кирстен задумчиво посмотрела на море. Теперь она говорила так тихо, что Ингеборге приходилось напрягать слух, чтобы не пропустить ни единого слова. – Дочь рыбака вновь стала целой. Вновь стала собой. Мертвая половина исчезла. Кожа стала румяной, оба глаза – такими же голубыми, как прежде. Ее сердце наполнилось радостью, ведь она возвращалась к отцу, который будет любить ее вечно, всегда.
Почему, почему Ингеборга не поняла сразу, к чему все идет?
У нее на глазах Кирстен выбросилась из лодки.
– Нет! – Ингеборга рванулась вперед.
Собаки залаяли, Зари встревоженно вскрикнул.
Рыжие волосы Кирстен колыхались, как водоросли, на волнах, но намокшая шерстяная одежда тянула ее вниз. Большие глаза были как две голубых луны безысходности, когда она погружалась под воду.
Ингеборга перегнулась через борт и попыталась схватить сестру, но Кирстен скрестила руки на груди и позволила морю утянуть себя в глубину.
– Кирстен! – в отчаянии крикнула Ингеборга.
Зари встал рядом с ней.
– Я не умею плавать! – воскликнула она, но он уже прыгнул в воду.
Волны сразу накрыли его с головой.
Ингеборга прижала обожженные ладони к сердцу, уже не чувствуя боли от страшных ожогов. Собаки беспокойно крутились рядом, чувствуя ее скорбь и растерянность. Они лизали ей руки и пытались успокоить.
Но Ингеборга была безутешна. Кирстен всего лишь тринадцать. Чуть старше Акселя, утонувшего в двенадцать лет. Почему она была так строга к своей младшей сестренке?!
Она затаила дыхание, не заботясь о том, в какую сторону ветер гонит их лодку. Парус хлопал над головой, бился, как ее сердце, в нарастающей панике. Неужели она потеряла обоих?
Наконец из воды показалась голова Зари с мокрыми черными волосами, облепившими лицо. Он подплыл к лодке и тяжело перевалился через борт, чуть не опрокинув крошечное суденышко.
– Я ее не нашел, – выдохнул он, жадно хватая ртом воздух.
– Нет! – воскликнула Ингеборга.
Собаки бросились к Зари и принялись вылизывать, чтобы скорее согреть.
– Прости, – сказал Зари, стуча зубами. – Я не смог…
– Тише, – перебила его Ингеборга и решительно притянула к себе. Он трясся от холода, весь промокший насквозь, и она тоже сразу промокла, но не разжимала объятий. Не отпускала его ни на миг.
Глава 53Анна
Известия о странных событиях, произошедших на острове Вардё в седьмой день апреля 1663 года от Рождества Христова, дойдут до тебя гораздо раньше, чем ты прочтешь это письмо, если оно вообще хоть когда-нибудь попадет к тебе в руки. Королевская воля была исполнена: двух ведьм, осужденных за колдовство, сожгли на костре, хотя их мучения были недолгими благодаря взрывам пороха. А как же внезапная буря? Да, от меня не укрылась трагическая ирония, ведь если бы я не вмешалась со своею затеей с порохом, Сёльве Нильсдоттер и Сигри Сигвальдсдоттер, возможно, были бы живы. Буря потушила костры – но не раньше, чем грянули взрывы. Марен в отчаянии ломала руки и не понимала, что произошло с ее тетей. Последний раз я видела Сёльве Нильсдоттер, когда та схватила Локхарта за руку и притянула к себе в костер, вцепившись в него мертвой хваткой в неистовом танце смерти.
Я не знаю, как объяснить произошедшее, мой король: внезапная буря, град, стаи птиц, волкодавы, словно взбесившиеся, губернатор, застреленный собственной женой.
На самым странным было другое. На короткое время крошечный остров Вардё как бы выпал из-под власти мужчин. Пока рыбаки были в море, большинство населения острова составляли их жены. Женщины попрятались по домам и занялись привычным хозяйством, стараясь забыть о тех ужасах, которым стали свидетельницами. Немногочисленные солдаты, оставшиеся без своих предводителей, сложили оружие перед миниатюрной женой губернатора, поскольку все знали, что ее отец Розенкранц был очень влиятельным человеком.
Я никогда не обращала особого внимания на Ингеборгу Иверсдоттер, потому что она представлялась мне тихой безропотной жертвой, но я ошибалась. Эта хрупкая невысокая девочка была твердой как кремень. Я до конца своих дней не забуду ее жесткий взгляд, когда она оттащила от меня свою сестру Кирстен.
– Она не ваша, – сказала Ингеборга, так просто и ясно.
Я умоляюще посмотрела на Кирстен, и меня поразили ее глаза. Голубые, в тот день – почти синие, как ночь моей глубочайшей печали, как бездонный колодец, в который я никогда больше не загляну. Эта девочка неземной прелести и красоты с ее огненно-рыжими кудряшками и веснушчатым носом как будто принадлежала какому-то другому миру. В ее глазах что-то мелькнуло. Я так и не поняла, любовь или ненависть. Я знала только одно: у Кирстен есть ко мне какие-то чувства. Я не совсем ей безразлична.
– Я не ваша дочка, фру Анна, – сказала она.
Я сжимала ее прохладную ладошку в своей горячей руке. Мое сердце бешено колотилось, и я боялась лишиться чувств.
– Я не ваша дочка. Но возвращайтесь домой, и она будет там.
В ее словах не было смысла. Как мне вернуться домой? Мой дом в Бергене, далеко-далеко, на юго-западе Норвегии. И сейчас там живет мой супруг, которого я никогда не прощу за предательство.
Ты знаешь сам, мой король, как от меня отступился Амвросий, ведь письмо, которое я привезла тебе в Копенгаген, было написано его рукой. Это он, а не я, предупреждал тебя о наместнике Тролле. Это он, а не я, предрек, что дворянская партия свергнет тебя с престола в течение года. Но свидетельствуя на суде под присягой, мой муж солгал. Глядя мне прямо в глаза – своей жене, с которой прожил почти тридцать лет, – он поклялся, что это только моя затея. Моя вина. Изменницей стала я, а не он.
Мой муж Амвросий ждет в Бергене известия о моей смерти – я это чувствую. Я это знаю. А после он женится на другой, и она родит ему сына, о котором он всегда мечтал.
Да, муж поставил на мне крест. Как и ты, мой король, ведь вы оба считаете, что я больше не представляю для вас никакой ценности.
Но я утверждаю, что слова все-таки имеют ценность: мои слова и моя история женщины, ставшей невольной участницей охоты на ведьм на Вардё зимой 1662/63 годов. Не сомневаюсь, что историки будущего сделают меня козлом отпущения и обвинят в причастности к тем, кто осудил невинных на смерть, но я знаю, что это не так. И ты тоже знаешь.
Однажды Амвросий сказал мне так: Анна, тебе надо заботиться о других и всегда ставить потребности ближних превыше всего. Он был уверен, что я мечтаю стать матерью, но если по правде, я мечтала стать врачом. В своем сердце я всегда ощущала себя целительницей. Да, я потеряла стольких младенцев, я потеряла единственную дочь, но никогда не теряла своей увлеченности врачеванием. Когда умерла Кристина, я не бежала от чумы. Я бросилась ей наперерез.
Призвание истинного врача – всегда заботиться о других, подчас позабыв о своих нуждах, и я не желаю остаться в памяти будущих поколений корыстной себялюбкой, пекущейся исключительно о собственных интересах.
Я отпустила руку Кирстен, потому что в конце концов все же признала свое поражение и сдалась. Я смотрела, как две сестры уходили прочь от страшного места, где прах их матери кружился в воздухе над пепелищем. Я не знала, куда они направлялись, но была рада, что никто из солдат и не подумал их остановить.
Я устало поднялась обратно в крепость, собираясь засесть за письмо и еще раз попросить о помиловании.
Дай мне свободу, мой король.
Небо уже начинало темнеть, короткий день шел на убыль. Я на мгновение замерла у окна, приподняв заслонку. После загадочной бури, что унялась так же внезапно, как и поднялась, море вновь было спокойным. Заходящее солнце погружалось в его темные воды, небо окрасилось густой синевой цвета спелых шелковичных ягод. Я слышала тихий плеск волн. Последние лучи света растекались по морю золотистой рябящей дорожкой. Вдалеке на мгновение показалась горбатая спина исполинского кита, в вечерних сумерках блеснул фонтанчик искрящейся воды, и морской великан вновь погрузился под воду. Это было чудесное зрелище! Мое сердце рвалось от тоски, по щекам текли слезы. Сколько еще лет изгнания мне предстоит претерпеть, прежде чем я смогу вернуться домой?
Я разрезала пополам один из моих драгоценных лимонов, чтобы сделать невидимые чернила. Отрезала одну дольку и посыпала сахаром, который Кирстен вчера вечером измельчила для меня в пудру. Все мои обещания, данные этой девочке: о безбедной жизни в Бергене, о красивых платьях и маленькой собачке – оказались жестокой насмешкой судьбы.
Я положила в рот дольку лимона, и на ней оказался не сахар. Совсем не сахар. Я всю жизнь изучала врачебное искусство и поэтому поняла сразу. Мне ли не знать? Разумеется, вещество было безвкусным, но я узнала его консистенцию. Я поднялась из-за стола, открыла свой аптекарский сундучок и вынула крошечный пузырек с мышьяком. Каждый вечер Кирстен готовила пасту, чтобы скрыть родинку у меня на щеке. Я постоянно ей напоминала, что надо использовать самое малое количество, однако пузырек был пуст.
Я могла бы выплюнуть эту лимонную дольку, но нет, мой король. Я тщательно разжевала и проглотила смертоносный лимон.
Я не ваша дочь.
Эти слова, едва различимые в угасающем свете дня, были написаны в пыли на полу в углу спальни.
Теперь я пишу быстро, не заботясь о красоте почерка, буквы и слова натыкаются друг на друга. Мне надо успеть завершить это письмо, пока дневной свет не угас окончательно. Ты должен кое-что знать, мой король. В своих тайных письмах я раз за разом признавалась тебе в любви и верности. Я не кривила душой, и все же ты должен понять, мой король, что причинять боль человеку, который любит тебя беззаветно и предан тебе всей душой, – это преступление. Вот мое предсмертное желание: вспомни нашу последнюю встречу.
Позволь мне напомнить, что ты сказал перед тем, как запереть двери спальни.
Ты умолкнешь, если я тебя отымею?