Хэторн мог только чувствовать невероятное облегчение. Его слушания затягивались и двигались уныло, в замкнутом пространстве, с изматывающими остановками и нудными повторами. Показания складывались по обрывкам и кусочкам. В конце концов, у Хэторна была своя семья и личные дела, а эта кутерьма с ведьмами угрожала поглотить всю его жизнь. Абигейл же словно подсветила некоторые моменты и будет продолжать в том же духе из тюрьмы. На следующий день она рассказала, как именно проделывала свои колдовские трюки: дьявол снабжал ее шипами, которые она вставляла в разные деревянные предметы. А она, случайно, не втыкала иголки жертве в живот? Ну да, втыкала! И хотя на собственном слушании она еще ничего не знала о тайных сборищах, на следующий день, побывав в тюрьме, уже обладала необходимой информацией. Она посещала большой слет ведьм, где ела красный хлеб и пила красное вино. Всего прошло девять служб, заявила она, подтвердив показания Титубы, и рассказала об одной встрече, которой та не упоминала. Собирались они на запущенном пастбище Пэрриса.
На следующий вечер новое и особенно наглое видение пришло мучить младшую Энн Патнэм. И днем позднее тоже. Утром 21 апреля, перед лекцией своего дяди, Абигейл Уильямс на улице подошла к Бенджамину Хатчинсону, приемному сыну Ингерсола, который был почти на десять лет старше ее. Он шел мимо таверны отчима и нес вилы. Девочка указала ему на подозрительного маленького человечка на обочине тропы. Он, как она рассказала, обладал удивительной силой и успел натворить дел: убил трех женщин и обратил девять салемских ведьм! Он мог стрелять из тяжеленного мушкета одной рукой! «Где он?» – вскричал отважный Хатчинсон. Абигейл показала, он метнул свои вилы. Девочку затрясло, но она пришла в себя как раз вовремя, чтобы заверить молодого человека: цель поражена. Она слышала, как порвался плащ незваного гостя. Где-то через час в таверне одиннадцатилетняя жертва колдовства снова нашла Хатчинсона в главном зале: она ни капли не стеснялась просить защиты у взрослых мужчин и легко завладевала их вниманием. «Там он стоит», – сообщила она Хатчинсону, и он начал направо-налево махать своим оружием, будто играл в какие-то странные жмурки. Тем временем видение приняло форму серого кота – молодой человек продолжал бой. Наконец Абигейл объявила, что он победил. Призрачная Сара Гуд, попрошайка, унесла животное прочь.
Была середина дня. Двое поспешили на лекцию Пэрриса. Чуть раньше четырех Абигейл еще раз нашла Хатчинсона в таверне, теперь ее сопровождала его кузина, Мэри Уолкотт. Едва девочки рассказали, что одна женщина из Топсфилда укусила Мэри, как обеих их начало колотить. Придя в себя, они указали на стол: на нем стоял муж ведьмы! Хатчинсон ткнул вилами туда, где, по его мнению, находились ребра мучителя. Тут ему сообщили, что в помещении полно привидений, среди которых индеец и «большая черная женщина». К молодому человеку присоединился его друг, и они как безумные начали колоть вилами воздух, следуя указаниям околдованных девиц: в этом новом мире, если девчонка тыкала пальцем в пустоту, сразу становилось понятно, что там привидение, а вы просто слепец. Песчаный пол пропитался кровью. А на холме снаружи Мэри и Абигейл заметили шабаш, причем три ведьмы были мертвы.
21 апреля вышли ордера на арест девяти подозреваемых ведьм, большинство из них – в Топсфилде. Обвинения перешли административные границы, местное происшествие переросло в региональный кризис. Среди схваченных еще до выходных оказались жена богатейшего торговца Салема, вторая сестра Ребекки Нёрс, родители Абигейл Хоббс и черный раб. Топсфилдский констебль послушно арестовал собственную мать. Наветы множились с такой скоростью, что становилось сложно держать в памяти всех подозреваемых. Даже для педантичного преподобного Хейла салемская Бриджет Бишоп и топсфилдская Сара Уайлдс слились в одного персонажа. В течение следующих семи недель были названы пятьдесят четыре имени.
Именем Томаса Патнэма были подписаны первые жалобы середины апреля. Двадцать первого числа он почувствовал необходимость присутствовать на слушаниях лично, вместе с салемскими судьями. Выразив благодарность за их «великий вклад и неравнодушие», он молил магистратов продолжать «терроризировать злодеев» [68] и обещал им всестороннюю помощь жителей деревни. Он предлагал свою поддержку и благословение, но и кое-что еще. События разворачивались стремительно: он уже знал ошеломительные последние новости, которые пока не дошли до внимания магистратов. Плетется заговор, предупредил Патнэм, «до того сложное положение, что у нас зазвенит в ушах». С формулировками ему помогли пророки Иезекииль и Иеремия, а также преподобный Лоусон, который ввел звон в ушах и терроризирование злодеев в свою проповедь в конце марта[40].
Именно Патнэм написал письмо, где предлагалось «обращать внимание на того, кто стоит за кулисами», – весьма своевременный режиссерский ход. Он обладал тягой к драме: жертвы колдовства, по его словам, были непременно «прискорбно одержимы» или «ужасающе мучимы». Всего он состряпает больше ста двадцати доносов, почти треть от общего числа. Он будет лично свидетельствовать против семнадцати подозреваемых. По неведомой причине в тот четверг ему понадобилось добавить в слушания барабанной дроби. Возможно, этой технике он научился у Мэзеров: предсказал апокалипсис – рано или поздно, будь добр, организуй его. Патнэм ни слова не сказал о своей страждущей жене и дочери или о собственных неудачах: у него недавно сбежала овца, умерли корова и любимая лошадь, а еще он проиграл одно спорное дело о наследстве более молодому сводному брату. Нет, он говорил за всю общину, по крайней мере исподволь давал понять, что скоро это будут делать и другие. Сведя свою речь к темным предзнаменованиям – Иеремия, предрекающий грозящую катастрофу, – он не стал вдаваться в сенсационные детали. Томас Патнэм предоставил «девочкам-провидицам» сообщить «пронзительные и убийственные» новости – режиссер был гением.
5. Колдун
Так страшен был вид этой фигуры, которая – я готов был в том поручиться – только что возникла из ничего, что я сперва бросился бежать прочь, а потом бросился бежать к ней. Но страшнее всего было то, что никакой фигуры там не оказалось [1].
Намеки Патнэма показались судьям загадочными, и напряжение длилось целых два дня. Хэторн был готов воспринять их буквально и уже инициировал дополнительные аресты. За последние полтора месяца проявилась масса противоречий – он успешно игнорировал каждое из них [2]. Когда возникало сомнительное обвинение – например, в какой-то момент кто-то оговорил жену доктора Григса, – оно само собой рассасывалось. Так, в неразберихе растворился высокий мужчина из Бостона, о котором говорила Титуба. На его месте возник коротышка из провинции Мэн.
Хэторн ни разу не попросил бойкую Абигейл Хоббс представить суду обещанную ей дьяволом красивую одежду. Не разделял околдованных девочек и не опрашивал их по отдельности, как рекомендовали все судебные инструкции. Не пытался сравнить следы зубов с реальными зубами, а то обнаружил бы интересные результаты: так, у одного из обвиняемых, по словам очевидца, не было «ни единого зуба во рту, чтоб укусить» [3]. Похоже, Хэторна совершенно не интересовало, почему – несмотря на жестокие уколы, укусы, удушения и удары – пораженные колдовством сохраняли прекрасное здоровье. Он верил в реальность их видений, даже когда сам не мог представить себе немолодую прихожанку во всех ее юбках, оседлавшую потолочную балку. Он смотрел на нашествие ведьм, как Коттон Мэзер: оно «направлялось воображением, однако не могло называться воображаемым»[42] [4]. Когда девочки противоречили сами себе, когда неуклюже путались в показаниях, Хэторн не обращал на это внимания и просто отметал факты, не укладывавшиеся в его особенное дело. Ни кусаемые ими кулачки, ни слишком своевременные трансы, ни утверждение Мэри Уоррен, что девочки притворяются, не заставили его задуматься. Все указывает на то, что обвинитель упорно двигался к заранее определенному финалу.
Рядом с Хэторном на слушаниях в суде и на допросах в тюрьме сидел преподобный Николас Нойес [5], пухлый бескомпромиссный поэт[43]. Уже десять лет, как свой человек в Салеме, Нойес был приятным собеседником, жизнерадостным и остроумным, а также владел лучшей в округе библиотекой, что в Массачусетсе считалось очень престижным. Будучи сыном эссекского окружного судьи, сорокапятилетний пастор чувствовал себя в суде в своей стихии. Он водил дружбу с Патнэмами и близко общался с братьями Сьюэлл. Он играл существенную роль в процессах, «прощупывая» подозреваемых перед дачей показаний, оценивая доказательства, высказывая свое экспертное мнение и не давая подозреваемым вставить слово. В какой-то момент он провел в зале суда эксперимент со сжиганием бумажных фигурок. Он останавливал любого подозреваемого, пытавшегося цитировать в свою защиту Писание. Ни Нойес, ни Хэторн, судя по всему, не полюбопытствовали, почему, когда Бишоп ночью навалилась на свою жертву в постели, едва его не задушив, его жена, спавшая рядом, ничего не увидела и не услышала. Или почему уносимые дьяволом дети никогда не пропадали из своих домов. Кое в чем не было логики. Кое в чем не было смысла. Зачем, например, Титуба села на палку и полетела на встречу, проходившую на ее же заднем дворе?
Хэторн безжалостно допрашивал подозреваемых и автоматически отправлял их в тюрьму. Если в прошлом вы совершили преступление, он раскапывал его с помощью «быстрого перекрестного допроса», рекомендованного при соответствующих обстоятельствах [6]. Каждый подозреваемый, представший перед ним 22 апреля, отправился ожидать суда в тюрьму – вне зависимости от того, заявлял он о собственной невиновности или признавался в колдовстве. С одной стороны, Хэт